— Проголодалась? Сейчас поедим, а потом пойдем гулять.
Он поставил в микроволновку замороженную пиццу. Микроволновка загудела, а он стал шарить в холодильнике. Там обнаружилась начатая упаковка колбасы, контейнер с двумя оставшимися китайскими пельменями и еще один с остатками жареного риса. Он остановил микроволновку, вытащил пиццу, раскрошил на нее пельмени, посыпал сверху рисом и снова сунул в печку.
Пока ужин Скотта грелся, он насыпал в миску Мэгги два черпака корма, измельчил колбасу, положил туда же, добавил немножко горячей воды, чтобы получилась вкусная подливка. Потом перемешал все это рукой, взял кусок колбасы, подошел к перевозке и протянул Мэгги.
Мэгги обнюхала его и съела. И прошла вслед за ним на кухню. Там Скотт вытащил из микроволновки пиццу, а из холодильника — пиво, и они вместе поели на полу. Она ела, а он ее гладил — длинными, плавными движениями. Она не возражала. Доев, она вернулась в гостиную и остановилась над теннисным мячиком, опустив голову и усиленно работая носом. Уши подняты, вздрагивают. Скотт подумал, что она разглядывает мячик, но не был уверен. Потом она прошла в спальню. Скотт за ней. Обнюхав кровать, она направилась в туалет. Он решил, что она просто исследует новое пространство, но тут раздалось громкое лакание. Черт, подумал Скотт, надо было опустить крышку. Потом лакание стихло, Мэгги забралась в переноску, Скотт сел за компьютер.
Он нашел в Гугле карту места перестрелки, переключил спутниковое изображение на уровень улиц. Сотни раз он проделывал это, но на сей раз он искал на карте боковую улицу, из которой вынырнул «кенворт». Отсчитав три дома от перекрестка, он нашел магазин Нельсона Шина, узнав его по толстым корейцам, нарисованным на металлических шторах, закрывавших окна, и по названию «Азия экзотика».
Скотт увеличил изображение настолько, что стало видно: Шин занимал весь нижний этаж четырехэтажного здания с двумя выходами на противоположных фасадах. Скотт хотел посмотреть параллельную улицу, куда вел черный ход, но понял, что это переулок. Уровень улиц переулки не включал, так что Скотт вновь переключился на спутниковое изображение и посмотрел на здание сверху. Переулок в какой-то момент превращался в хозяйственный двор. Там выстроились мусорные контейнеры, и Скотт разглядел старые пожарные лестницы. Крыши домов располагались на разных уровнях. Если в ту ночь кто-то был на крыше, то все, что происходило внизу, он видел как на ладони. Скотт распечатал картинку и приколол к стене рядом со схемой места преступления. Opeo дал ему хорошую наводку, теперь ему хотелось увидеть этот переулок своими глазами.
В сумерках он вывел Мэгги гулять, продолжая думать об этом переулке. Они прохаживались, пока Мэгги не покакала. Тогда он собрал какашки в пластиковый пакет и отвел ее домой. Она вошла в перевозку, покрутилась, улеглась на бок и вздохнула. Она лежала так, что были видны серые линии ее шрамов.
Скотт сказал:
— У меня тоже шрамы.
И подумал, что снайпер, наверное, подстрелил ее из АК-47. Интересно, она понимала, что в нее стреляют?
Скотт легонько дотронулся до шрамов, готовый убрать руку, как только она зарычит, но она молчала. Ее присутствие как-то успокаивало. Как давно у него дома не было другого живого существа!
Потом он перебрался на диван и стал записывать в блокнот все, что вспомнил на сеансе у Гудмена. Каждый раз после сеанса он подробно записывал, как увидел события той ночи, и очередной блокнот медленно заполнялся, как были заполнены несколько других, только в этот раз он добавил седые бакенбарды. В какой-то момент глаза у него стали закрываться, блокнот выпал из рук, и он заснул.
Мэгги
Дыхание человека стало ровным и неглубоким, и по тому, как изменился его запах, как расслабилось и успокоилось тело, Мэгги поняла, что он уснул. Она встала и вышла из перевозки. Постояла, наблюдая за ним. Люди приходили и уходили. С некоторыми она была дольше, чем с другими. Но потом они все равно уходили, и она больше никогда их не видела. Никто не стал ее стаей.
Пит оставался с ней дольше всех. Они были стая. Потом Пит ушел, и люди стали меняться, пока Мэгги не попала к мужчине с женщиной. Они стали стаей, но однажды они посадили ее в перевозку, закрыли, и вот она здесь. Она навсегда запомнит, как они пахли, так же как помнит запах Пита.
Она приблизилась к спящему мужчине. Понюхала волосы на голове, уши, рот, дыхание. Все это имело свой собственный запах, отличный от других. Потом обнюхала тело на всем его протяжении, отметив, как пахнет футболка, ремень, штаны, носки.
Закончив исследовать мужчину, она тихо пошла по периметру комнаты, обнюхивая основания стен, окна, двери, из-под которых сочился прохладный ночной воздух. Он был напоен сильными, свежими запахами листьев, травы; она чуяла даже, как крысы поедали апельсины с деревьев.
Длинный нос немецкой овчарки имеет более двухсот двадцати пяти миллионов обонятельных рецепторов. Столько же, сколько у гончей, и в сорок пять раз больше, чем у человека. Восьмая часть ее мозга работает на ее нос, отчего ее обоняние в десять тысяч раз сильнее, чем у человека, и сильнее, чем у любого прибора.
Продолжая обход комнаты, она подошла к зеленому мячику и вспомнила Пита. Химический запах мячика был ей знаком, но запах Пита отсутствовал. Этот мячик — не мячик Пита, хотя и напоминает о нем, как и другие знакомые запахи.
Мэгги вошла в спальню и нашла пистолет этого мужчины, но запах Пита в нем тоже отсутствовал. Пита здесь не было никогда. Из ванной пахло водой, и она зашла попить, но большая чаша с водой была закрыта крышкой, так что она вернулась на кухню, попила там и снова подошла к спящему мужчине.
Мэгги поняла, что это место — перевозка мужчины, потому что оно пропитано его запахом. Волосы, уши, дыхание, руки, ноги — каждая его часть имела свой собственный запах. Вместе они составляли его запах, и он был повсюду: на полу, на кровати, на вещах в кладовке, на мебели. Это его дом, но не ее, хотя она и здесь. А ее дом — это ее перевозка.
Люди и дома меняются, только перевозка одна и та же.
Этот дом, куда привел ее мужчина, чужой и бессмысленный, но ее перевозка здесь и сама она здесь, значит, здесь и дом.
Созданная, чтобы охранять и оберегать, Мэгги это и делала. Она стояла в тишине комнаты рядом со спящим мужчиной, смотрела, слушала и нюхала. Вслушивалась и внюхивалась в окружающий мир — и не находила угрозы. Все хорошо. Безопасно.
Она вернулась к перевозке, но входить не стала, а скользнула под стол. Покрутилась, устроилась, легла. Закрыла глаза и заснула.
Винтовка уставилась на него, ствол блеснул хромом. Он обнаружен — и сейчас ему ткнут в глаз самым кончиком блестящего дула…
Скотт дернулся, проснулся. В ушах эхом отдавался голос Стефани. «Скотти, вернись… вернись… вернись…»
Сердце колотилось, тело сотрясала дрожь. Два часа шестнадцать минут. Ночь. Он заснул на диване. Над головой горит лампа.
Он глубоко вдохнул, стараясь успокоиться, и заметил, что собака не в перевозке. Пока он спал, она перебралась под стол. Она лежала на боку, спала, но лапы дергались, словно она бежит, и на бегу она взлаивала и подскуливала.
Этой собаке тоже снится кошмар, подумал Скотт.
Он встал, скривившись от боли в боку и судороги в бедре, и похромал к собаке, думая, не нужно ли ее разбудить. Опустился перед ней на пол.
Она рычала во сне, дергалась. Вдруг проснулась, визжа и взлаивая, но не на него. Потом сообразила, где она, и успокоилась. Посмотрела на Скотта и положила голову на пол. Скотт погладил ее по голове, она прикрыла глаза.
— Все в порядке, — сказал он. — У нас все в порядке.
Она вздохнула так тяжко, что все тело ее содрогнулось.
Скотт влез в ботинки, взял свой бумажник и ее поводок. Когда он взял поводок, Мэгги встала и встряхнулась. Скотт пристегнул поводок к ее ошейнику, вывел ее к машине и открыл дверцу, чтобы она взобралась на заднее сиденье. Глубокой ночью он доехал до центра меньше чем за двадцать минут. Он много раз ездил сюда в такой час. Когда он просыпался от того, что Стефани зовет его, он не мог делать ничего другого. Он остановился в том самом месте, где они остановились в ту ночь, на том же перекрестке.
Мэгги встала и подалась вперед, просунув голову между сиденьями. Она была такая большая, что, казалось, заполнила собой всю машину, и ее голова возвышалась над ним.
Скотт смотрел на пустую улицу, но для него улица не была пустой. Он видел «кенворт» и «бентли». Он видел людей в черном.
Он посмотрел на Мэгги, потом снова на улицу — но теперь улица была пуста. Он слышал дыхание Мэгги, чувствовал ее тепло.
— Мою напарницу убили. На этом самом месте.
Его глаза наполнились слезами, он всхлипнул. Потом еще и еще, не в силах остановиться. Боль прорвалась потоком рыданий, сотрясавших его тело; в глазах все плыло. Он пытался успокоиться, вдохнуть, он хватал воздух ртом, стонал, закрывал лицо. Слезы лились, а в ушах звучал собственный голос: «Выключи двигатель… Не бойся, я тебя защищу». Потом наплывал голос Стефани, преследуя и не отпуская: «Скотти, не бросай меня… не бросай… не бросай…»
