- Сергей Георгиевич, а вы тоже виноваты перед женщиной?
- Я? - удивился он. - Возможно, перед какой-то и виноват...
- Даже не знаете, перед какой?
- Умышленно никому зла не делал, - нетвердо сказал он.
Зло женщинам? Бывали ссоры с женой. Бывало, что наказывал дочь. Случалось, что арестовывал преступницу. А зло той, далекой и опаленной солнцем, утонувшей во времени? И зло ли?
- А неумышленно, Сергей Георгиевич?
- Что-то не понимаю вашего интереса...
- Скрываете?
- Зачем вам это знать?
- Вы меня упрекаете, поучаете, держите за последнюю дуру... А сами?
- Несправедливо женщин не обижал.
- Нет, обижали.
- Кого же? - почему-то тихо спросил он, загодя пугаясь ее ответа.
- Меня!
- Что вы говорите...
- Меня вы обижаете все мои двадцать семь лет!
- Я не понимаю...
- У вас колоссальная воля, Сергей Георгиевич, - тоже понизила она голос, приближая лицо.
И Рябинин увидел, что нет в ее глазах никакого стеклянного блеска слезы, простые женские слезы застелили их тончайшей пленкой.
- При чем тут моя воля?
- За весь наш разговор вы себя ни разу не выдали и не проговорились. Как разведчик. Да вы же - следователь.
- В чем я должен проговориться?
- Посмотрите на этот камень попристальней, Сергей Георгиевич. Его блеск вас не смущает? Не слепит ваши очки? Совесть не жжет?
- Жанна, опомнитесь...
Она встала и резко пошла по кабинету, найдя простор для такого стремительного шага, что короткие темные волосы сыпуче разлетались. Вернувшись, она осталась стоять, теребя ошалевшими пальцами коралловые бусы, которые негромко пощелкивали.
- Я ждала много лет... Представляла эту встречу. Считала вас благородным человеком... Следователь, в газете о вас писали. Чуткий, сострадательный, вдумчивый психолог... Сами вы не объявились. Испугались. Не поискали меня. Пусть. Но вот я пришла сама пред ваши ясные очи. А вы читаете мне мораль и учите, как жить, притворяетесь, что будто бы ничего не понимаете. Глянула бы на вас мама!
Рябинин тоже встал, чувствуя, что сейчас произойдет какое-то странное действо, от которого ему нужно защититься, но он не сумеет; вот и очки запотели нервной матовостью; вот и его руки, как и ее, не находят себе тихого пристанища; вот и голос сел, как в вату завернулся...
- Глянула бы на вас мама, на испуганного, на жалкого! - уже истерично повторила она.
- Жанна... Я вызову врача...
- А-а-а... Врача. Якобы я сумасшедшая, да?
- Я так не сказал...
- Сергей Георгиевич, я же ваша дочь! Дочь я ваша!
- Вы с ума сошли!
Рябинин влюбился, удивившись сразу всему...
Маше Багрянцевой, которая была такой, а вдруг стала другой, словно ее подменили. Лесам и травам, запеленутым тайным сумраком. Озаренным струям реки, понесшим вместо частиц глины крупицы золота. Комарам, переставшим нудить и затянувшим что-то веселое, вроде бы "Пришла любовь, запели радиолы..." И опять Маше Багрянцевой, уже новой, уже подмененной неизвестно кем и как.
Изменились и люди. Начальник партии вдруг заговорил с Машей таким кожаным голосом, что Рябинину хотелось его осадить. Мужчины вдруг начали с Машей пошучивать, а она вдруг стала смеяться - тогда и Рябинин усмехался криво, как одноглазый пират. Мужчины вдруг стали подходить вечерами к ее палатке, якобы интересуясь залеганием пород, - Рябинин тогда оказывался рядом и спрашивал, что находится в середине земли. Повариха вдруг стала наливать Маше суп почти без тушенки - тогда Рябинин не мог есть, намереваясь переложить свое мясо в ее миску. А водитель грузовика, интеллигентного вида парень, во время поездок начал сажать Машу в кабину, хотя были и другие женщины - ну, хотя бы томная Люся.
Изменился и Рябинин, впав в странное состояние, когда беспричинный восторг сменялся беспричинной грустью. Говорил он теперь односложно, афоризмами. Выбивая образцы пород, колотил молотком по руке. Путал этикетки - в одном из мешочков начальник партии обнаружил кусок сахара, обозначенный как гнейс. Шурфы рыл долго, а выкопав, стоял на его дне и смотрел в небо. Поубавился аппетит, поприбавилось грусти. Поубавилось сна, поприбавилось радости. Утром он выходил на мокрую от росы траву, как ступал в только что рожденный мир, украдкой смотрел на ее палатку, озаренно улыбался и прыгал в остывшие и несущие потоки реки.
В начале августа заболела повариха и уехала на день в поликлинику. Дежурным сделали Рябинина, как самого молодого и неквалифицированного. Предстояло встать пораньше и приготовить кашу. Его сердце обварилось тоской - с кем же она пойдет в маршрут? Со Степаном Степанычем, пожилым рабочим, вечно смурным мужиком?
В пять утра над водой дрожал розовый туман, застилая тот берег. Рябинин зябко умылся, разжег костер и поставил на огонь ведерную кастрюлю, - как варить кашу, повариха научила. Кашу-то он сварит...
Может быть, с ней объясниться? Мол, я вас люблю... Смешно и старомодно. Простые-то мысли на слова не переложить, а как выразить невыразимое? Разве музыку перескажешь? Поэтому он не любил длиннющих монологов Ромео - стыдно болтать о своих чувствах. Стыдно болтать о том, что должно видеться без слов...
От жаркого огня кастрюля загудела. Он снял крышку и отпрянул - горячий пар шарахнул в лицо, словно взорвался котел. Рябинин пал на колени и пополз по траве, отыскивая сгинувшие очки. Их нигде не было - значит, они там, в костре. Он пошел в палатку взять запасные...
Написать ей письмо? Мол, я вас люблю... Тоже ведь болтовня, только на бумаге. А если в стихах? Люди пишут. Хорошие не получатся, а плохие ни к чему. Чиркнуть ей записку на оборотной стороне этикетки для образцов - мол, люблю. Коротко и современно. Но глупо.
Рябинин надел запасные очки и пошел в палатку поварихи за крупой и солью. Каша варилась в таком порядке рисовая, пшенная, перловая. Сегодня была очередь рисовой. Он отмерил крупы, поддел из стеклянной банки столовую ложку соли и вывалил все в кипящую воду. Та закрутила рисинки пенным водоворотом. Теперь только помешивай. Рябинин присел на бочонок с капустой...
Спеть ей серенаду под гитару у палатки, благо сквозь брезент слышно дыхание? Например, "Пришла любовь, запели радиолы..." Поют же где-то там. Смешно. Да и голос у него тонкодребезжащий, и гитары нет, и играть он не умеет. И вообще, средневековье.
Рябинин поднялся с бочонка и попробовал кашу. Она была несоленой. Осторожничал он, памятуя о пословице про недосол на столе, а пересол на спине. Пришлось добавить соли и ждать ее, уже забулькавшую...
А если к Маше прикоснуться? В любви это можно. Обнять. Поцеловать. Он краснел и оглядывался, будто замышлял коварный разбой.
Каша радостно хрюкнула. Рябинин попробовал ее - она была несоленой. Недосол на столе... Он поддел ложку соли и опустил в кастрюлю, которая, как ему показалось, поглотила белый минерал с жадностью, причмокнув.
Умыкнуть Машу? Увезти куда-нибудь в леса и горы. Но они и так в тайге. Тогда в город, в коммунальную квартиру, в комнату, где живет мама. И на чем умыкнуть? Нет ни коня, ни машины. Не поездом же.
Он еще раз попробовал кашу - она была так пресна, словно не получила ни крупинки соли. Странное физическое явление. Озадаченный Рябинин присел и всмотрелся в варево - зеленоватая масса утробно почавкивала и пофыркивала. Видимо, без молока рис зеленеет. Но куда девается соль? Рябинин зачерпнул ложку с верхом и сыпанул в кашу. Она проглотила.
А если сделать официальное предложение? Мол, я вас люблю со всеми вытекающими последствиями. Будьте моей женой, чтобы вместе пройти уготованный нам судьбой путь. Но кто он такой? Ни образования, ни специальности, ни заметной мускулатуры... И пути он пока не знал - так, вперед, в распахнутый мир...
Лагерь просыпался. Туман убегал вниз по реке, и казалось, что его гонит не ветерок, а быстрое течение. Солнце легло на прибрежную гальку, которая блеснула лакированно. Геологи чистили зубы. Рябинин снял с огня кастрюлю и подвесил котел с чаем - утром больше пили, чем ели.
К столу все шли, подшучивая над новым поваром. Рябинин ошалело раскладывал кашу по мискам...
О том, что исходным сырьем послужил рис, догадаться было невозможно. Плотная, салатного цвета масса походила на расплавленный капрон. Пахла она, или оно, почему-то аммиаком. И все-таки была несоленой.
Первым взялся за кашу начальник партии. Он коснулся ее ложкой, которая сразу же и навсегда прилипла. Начальник потянул ложку на себя. Масса, то есть каша, пошла за ложкой и так шла, пока вся не вытянулась в сарделькоподобную гирлянду. Потом уж и миска оторвалась от стола и повисла на этой перетянутой кишке, тихонько покачиваясь. Все потрясенно смотрели на опыты начальника партии, который, в свою очередь, с ужасом смотрел на резиновый жгут и висевшую миску.
- Он в нее мыло уронил, - догадался вечно смурной Степан Степанович.
Маша Багрянцева легко отщипнула ложкой толику массы и стала жевать нежно, как мороженое.
