– Ну, тут все очень просто, – ответил мэр. – Существуют же установленные правила на случай вашего отсутствия, вашей болезни, неспособности исполнять свои обязанности, экс-сетера, экс-сетера3. (В устах мэра латынь почему-то прозвучала как «сетера» в отставке.) Согласно им ваш пост – временно, разумеется, – занимает ваш заместитель. В данном случае – Ал Карбайд.
– Мы только вчера с ним вместе обедали, господин мэр.
– Очень мило.
– Да. Он думает, что мы не прилагаем достаточно усилий, чтобы искоренить организованную преступность.
– Какую такую организованную преступность? – Мэр был само изумление.
– Именно об этом я его и спросил, – поспешно заверил Крамнэгел.
– Шайку Перилли? Или братьев Пенаполи? Но это ведь древняя история. Какая же у нас сейчас организованная преступность?
– То-то и оно... Я вот тоже не знал и спросил, значит, о чем это он... Я прямо, как вы сейчас, господин мэр, сказал ему: «Назови имена».
– А он?
– А он и назвал, – осторожно сказал Крамнэгел. Мэр раскурил сигару и посмотрел на Крамнэгела сквозь табачный дым.
– Следует ли мне знать его мнение, кто они? – так же осторожно спросил он.
– Как сказать... Может, я просто выношу сор из избы...
– Вы – начальник полиции, Барт. А я – мэр. Не вынося сора из избы, мы не сможем руководить.
– Ну ладно... в общем, он назвал Джо Тортони...
– И кого же еще? – улыбнулся мэр.
– Бутса Шиллигера.
Улыбка на лице мэра сразу съежилась.
– Милта Роттердама.
Теперь мэр больше не улыбался совсем.
– И судью Уайербэка.
Мэр моргнул. Затем рассмеялся.
– Удивительно, что в такую компанию Ал не зачислил и меня, – пошутил он.
– Ну, он так далеко еще не зашел, – в тон ему рассмеялся и Крамнэгел.
Как раз в это время загудел на столе селектор.
– Да? – нажал на кнопку мэр. В динамике забился консервированный голос его секретарши: – К вам мистер Роттердам, сэр.
– Попросите его подождать. – Мэр выключил аппарат. – Что ж, Барт, извините, но... дела. Наслаждайтесь путешествием и передайте мои наилучшие пожелания миссис Крамнэгел. Пожав мэру руку, Крамнэгел покинул кабинет. Не успел он скрыться за дверью, как мэр тут же включил аппарат внутренней связи.
– Мистер Роттердам ждет приема один?
– Нет, сэр, с ним мистер Тортони.
– Проводите их через кабинет казначея, хорошо? Я не хочу, чтобы они наткнулись на Крамнэгела.
– Хорошо, сэр.
Отойдя к окну, мэр прищурил глаза и глубоко затянулся сигарой, размышляя о том, что Ал Карбайд – человек толковый и стоящий и что такого человека всегда безопаснее иметь союзником, нежели врагом.
Крамнэгел же тем временем выходил на улицу, восторгаясь собственным умением – как хитро он сумел подложить Алу Карбайду свинью – и удивляясь своей удаче: он ведь сам оказался свидетелем того, что Милт Роттердам ждал приема у мэра. Сей факт может оказаться весьма весомым, прими дела определенный оборот. Да, хороший подвернулся козырь. Жизнь ведь штука тонкая: никогда не знаешь, что сгодится.
Вернувшись в управление, он вызвал Карбайда к себе, но не сказал ему ничего, только велел установить наблюдение за Роттердамом.
– Есть на него факты? – поинтересовался Ал.
– Нет, просто интуиция... И еще: узнай-ка фамилию и всю подноготную секретарши мэра – маленькая такая, рыженькая, лет двадцати пяти...
– Мэрилин Шопенгауэр.
Крамнэгел окинул Ала холодным взглядом.
– Узнай, – повторил он, как будто и не слышал слов Ала, и затем покинул управление.
Он был в восторге от проницательности, с какою сумел направить этого поганого умника по столь опасному пути, на котором тот неизбежно свернет себе шею. Чем честолюбивый Ал докопается к истине ближе, тем больше вероятности, что мэр и вся шайка запаникуют, а на кого ставить в открытой войне между мэром и законом, Крамнэгел уж как-нибудь разберется.
Он, разумеется, оценивал других, исходя из того, как реагировал бы на события сам: ведь мало кто из людей способен на большее. В его уме враждующие стороны были четко разложены по полочкам, и неспособность представить себе возможность компромисса между одинаково сильными врагами, ничего не видящими в войне, кроме убытка, а в мире, кроме прибыли, – иными словами, компромисса меж разумными деловыми людьми – была в общем-то своеобразным проявлением цельности его натуры. По меньшей мере, именно так он оценивал конфликты, в которых не участвовал лично.
Его третья – и последняя – встреча, несомненно, была самой трудной из всех. По правде говоря, она была назначена еще до того, как Крамнэгел узнал о предстоящем путешествии. Отменять же ее сейчас ему не хотелось: он нуждался в закреплении публичного рукопожатия, имевшего место на банкете. Крамнэгел отправился к Арни Браггеру. Арни, хотя и подтвердил время встречи, оказался у себя дома не один. В его кабинете, уютно устроившись в кожаном кресле, сидел адвокат Мервин Шпиндельман, близкий сотрудник Арни, человек, уже начинавший пользоваться общенациональной известностью благодаря своему фиглярству в зале суда, в результате чего он все больше и больше времени проводил за пределами Города, затуманивая те вопросы, которые должен был прояснять, с помощью стиля столь же выспреннего, сколь и педантичного. Складывалось впечатление, что каждый свой процесс он рассматривает как спортивное соревнование, в котором сам он выступает в роли чемпиона, его клиент – в роли мяча, а судья – в роли рефери, которого можно и надуть.
Только что вышел из печати третий том его автобиографии, скромно озаглавленной «Привычка побеждать», и сейчас он надписывал экземпляр на память Крамнэгелу: «Начальнику полиции Крамнэгелу, который иногда бывает моим оппонентом, но никогда – врагом».
Крамнэгел поблагодарил его.
– Мы ведь все вас любим, – небрежно бросил Шпиндельман, легко похлопывая его по плечу.
– Я специально задержался у Арни, чтобы лично вручить вам книгу.
Однако уходить Шпиндельман и не собирался.
Крамнэгел нахмурился. Эту привычку он обрел давным-давно, еще в школе, дабы показать учителям, что всерьез трудится над решением данной ему задачи. Поэтому и сейчас, когда он не знал, что следует сказать или сделать, он хмурился. Арни усмехнулся и покачал свой бокал так, чтобы в нем застучали друг о дружку льдинки.
– Чему же мы обязаны честью такого визита? При этом мы, разумеется, просто счастливы видеть вас.
Крамнэгел посмотрел ему прямо в глаза с внезапной и обезоруживающей прямотой.
– Дайте мне передышку, Арни, – сказал он.
– Передышку? – откровенно изумился тот.
– Вы думаете, так легко осуществлять правопорядок?
– Одну минуту, – перебил его Шпиндельман. – Если разговор примет тот оборот, который, как я подозреваю, он и примет, я хочу сразу оговорить, что он ведется строго неофициально.
Адвокат за работой!
– Разумеется, – согласился Крамнэгел.
– Что, по-вашему, мне очень хочется, чтоб все знали, как я к вам ходил милости просить?
– Просить милости? – вскричал Шпиндельман.
– Но вы отнюдь не пришли сюда просить милости. Вы пришли, как пришел бы любой уважающий себя полицейский, по-дружески попросить не мешать лишний раз вынесению обвинительного приговора, чтобы дать вам возможность показать себя в лучшем свете.
– Не себя, Шпиндельман, – пылко заверил Крамнэгел.
– А полицейское управление, дело правопорядка – и не только здесь, не только в нашем штате, черт побери, а во всей, черт побери, стране, если на то пошло! Неужели вы сами не видите, что творится? Стоит нам арестовать кого-нибудь по более серьезному поводу, чем вождение автомобиля в нетрезвом виде, как на следующее же утро в зале суда появляется один из вас или вы оба и затуманиваете всем мозги. У этого маниакального убийцы было, понимаете ли, трудное детство! А этот насильник страдал импотенцией в результате полученной на войне контузии! У вас все расписано! Местные судьи – они ведь не бог весть какие мудрецы, и вы их просто забалтываете, а потом что выходит? И маньяк-убийца, и бандит, изнасиловавший ребенка, отправляются в психиатрическую лечебницу под наблюдение и в скором времени снова гуляют на свободе как исцеленные. Исцеленные до следующего преступления!
Арни Браггер жестом дал понять Шпиндельману, что тоже хочет принять участие в споре, и заговорил очень мягко, почти таинственно.
– Барт, – замурлыкал он, – понимает ли кто-нибудь из нас мир, в котором мы сейчас живем? Да и существовало ли когда-либо поколение, способное понять окружающий мир?
– При чем здесь это?
– Сто пятьдесят лет назад матросов на флоте протаскивали под килем за мелкие провинности, а крестьян вешали за украденную овцу.
– Кому, черт побери, придет сегодня в голову воровать овец?
– Барт, окажите мне любезность, выслушайте меня, я ведь пытаюсь вам сказать нечто весьма важное. Я хочу сказать, что времена меняются. Раньше за все карали смертью. Тюрьмы были набиты битком. Это были решения, продиктованные необходимостью. Постепенно, очень медленно, по мере того как росло уважение к человеческой жизни, мы стали ограничивать применение наказания смертью только теми случаями, которые, на наш взгляд, действительно заслужили их: убийства, похищение людей... Но много ли мы прошли – и достаточно ли быстро? Любое ли преступление заслуживает наказания, если состояние, в котором оно было совершено, являлось временным отклонением от нормы и это отклонение излечимо? Ведь убийца способен на убийство лишь в определенные моменты, а в другие времена он может быть прелестным парнем. Возникает вопрос: должны ли мы судить его на основании случайного отклонения или исходя из совокупности всех его действий? А если мы способны вскрыть корни терзающей его проблемы и превратить его в надежного члена общества, смеем ли мы тогда наказывать его за то, что является его болезнью? Вы же не пошлете человека за решетку только за то, что он страдает насморком или, что еще хуже, за то, что он когда-то страдал насморком! – Вот, пожалуйста, сейчас вы как раз и делаете со мной то же самое, что всегда делаете с судьями! – Но вы понимаете, о чем я?
