– Давай помогу. – Я подошла очень тихо, бабушка застыла, услыхав мой голос, но в поднятом ко мне лице не было ни тени страха или досады.
Плотный картон коробки легче резать ножом. Стараясь не думать о том, что делаю, я выпиливаю прямоугольник, на котором написан адрес квартиры Лады Латовой, и приписка – кому: «Латовым Лоре и Антону». Отчаяние и страх заставляют трепыхнуться мое сердце невпопад.
Бабушка рвет порезанную коробку и жжет картон в топке. Я разворачиваю одну из газет, которые были в посылке, они валяются скомканные на полу. Подумав, расправляю ее, потом аккуратно сворачиваю и кладу на вырезанный прямоугольник.
Дверца топки закрыта. Бабушка уносит вырезанную картонку с газетой к полкам. Кладет под старую бензопилу.
– Мы поговорим здесь. – Она тяжело опускается на табуретку у разделочного стола с металлической столешницей. – Этот инспектор обошел первый и второй этаж, а в подвале не был.
– Ты же не думаешь, что он, как в шпионских фильмах, будет нас подслушивать?
– Не думаю. Но по телефону со мной о деле не говори.
– Бабушка!
– Инга, послушай, что скажу. Я хочу знать, как у тебя дела с мужчинами.
– Вообще или с Павлом? – Я привыкла ничему в бабушке не удивляться, отвечаю примерно вопросом на вопрос.
– Сначала – вообще.
– Вообще – никак.
– А твой фотограф, вы же работаете вместе?
– Оператор. Он снимает камерой. Мы работаем вместе, и между нами существует негласный договор категорической дружбы и взаимопомощи.
– Негласный – это когда ни один из вас не сказал другому, что он по этому поводу думает? – задумывается бабушка.
– Такое не надо обсуждать. Такое чувствуется сразу. Я всегда различаю, когда нужна мужчине по делу, а когда… ну, ты понимаешь.
– Хорошо, что чувствуешь. Я всегда молила судьбу, чтобы она не обделила тебя моей интуицией. Твоя мать сказала, что мужчина, с которым ты любишься, женат.
Я закрываю глаза и тяжело вздыхаю.
– А она не сказала, что опасается проявления у меня тяжелой тетушкиной наследственности?
– Приблизительно это ее и беспокоит. Давно ты с ним?
– Больше года.
– Это долго, – кивает бабушка. – Он стал засыпать?
– Засыпать?
– После того как вы отлюбите, он засыпает?
– Иногда. – Я пытаюсь вспомнить. – После второго раза.
– Но раньше ведь не засыпал?
– Откуда ты знаешь?
– Я все знаю о мужчинах. Вы встречаетесь один раз в неделю? Два?
– Один.
– А остальные шесть дней? – удивляется бабушка. – Что ты делаешь остальные шесть дней?
– Жду.
– Чем ты его угощаешь?
– Пирожками с клубникой и апельсинами, – отрапортовала я грустно.
– Твоя выдумка? – улыбается бабушка. – Что-то я не припомню, чтобы пекла такие пирожки.
– Моя.
– Клубника и апельсин… Хорошо бы приправить горьким лимоном.
– Бесполезно. Он назвал это повидлом. Вчера.
– Вот как! – оживилась бабушка и внимательно всмотрелась в мое лицо. – А ты и сразу раскисла?
– Я удивилась.
– Тогда вот что. – Она положила ладони на стол, я подвинула одну к себе и легла на нее щекой. – Ты должна решить, насколько тебе нужен этот мужчина.
– Я ничего не хочу менять, – еле слышно пробормотала я.
– Не в твоей породе. Не в твоей. Ты хочешь с ним любиться и дальше? Как долго?
– Очень долго.
– Тогда слушай внимательно. Перед тем как уложить начинку в тесто, возьми чайную ложку, желательно серебряную. Та ложка, что я дарила, еще у тебя?
Я киваю, елозя щекой по ее ладони.
– Хорошо. Она должна быть чистой, сухой, и вообще лучше для других нужд ею не пользоваться, потому что серебро впитывает запахи, а запах в этом деле – самое главное. Ты должна стать в темном месте и подумать о возлюбленном. Осторожно вложить ложку себе внутрь настолько глубоко, насколько тебе это понравится. Вытащить и накладывать начинку ею.
Я поднимаю голову, расставляю ноги и смотрю в прорезь халата.
– То есть сюда?… – показываю пальцем вниз.
– Конечно, – невозмутимо отвечает бабушка. – Для начального знакомства осторожная женщина может просто ложку облизать, но для укрепления любовных отношений – туда.
– А… А если – месячные? – Я настолько обалдела, что вдруг почувствовала себя как в кабинете гинеколога.
– Не хотела тебе говорить, но месячные – это лучший вариант. – Бабушка смотрит в мое лицо, усмехается и проводит пальцем по моему лбу, не разрешая хмуриться. – Это – беспроигрышный вариант, особенно если твои дни совпадают с полнолунием.
– Откуда ты знаешь? – Я перехожу на шепот.
– Наследственное, – пожимает она плечами. – Все женщины в моем роду позднего созревания, все имеют тесную связь с луной, и все… как это сказала сегодня Марина?
– Эротоманки?
– Грубое слово, но что-то в нем есть.
– Действительно, мои мокрые дни всегда проходят под полной луной, я в эти ночи еще и спать не могу. Но мне уже двадцать три, а я не чувствую никакой потребности бросаться на всех мужчин подряд!
– Это слово обозначает совсем другое. Послушай, то, что я тебе посоветовала, ну, с ложкой, это очень серьезно. Подумай, прежде чем делать. Вдруг ты не захочешь видеть своего возлюбленного каждый день!
– Каждый день? Он… Он что, захочет после этого видеть меня каждый день?
– Не знаю, как насчет видеть, но вот все другое… Он захочет это делать только с тобой. Скажи мне «спасибо».
– Спасибо, – в полном ступоре говорю я.
– Пожалуйста. Это важно – поблагодарить за такой совет. Это очень важно, чтобы от души, понимаешь?
– Понимаю, – киваю я послушно, ничего не понимая. – А что это значит – в нашем роду? Никто ничего не знает о твоих с Питом родителях, о родителях ваших родителей. Моя мать в поисках своего прошлого даже посетила архив.
– Дура, – равнодушно замечает бабушка. – Я тебе все расскажу подробно, но попозже. Вот найдем детей, соберемся вместе – ты, я и Лора, и поговорим. А пока сходи к дедушке Питу и отвлеки его от созерцания наступающей темноты, пока он не впал в исступление.
– Ты, я и Лора? А моя мать? Хотя да, я понимаю. Если бы была Ханна… Извини.
– Не извиняйся. Чему-то тебе у Ханны стоило поучиться. И мне. И Марии. Но в целом – она была недоработанным материалом. Я ее недолюбила. Надеюсь, в новой жизни ей больше повезет.
В гостиной зажжены все лампы. Дедушка Пит, качаясь, сидит на посту у окна.
– Возьми. – Я протягиваю ему бокал.
– Что это? – не останавливаясь и не поворачиваясь, спрашивает он.
– Мускат. Слышишь, пахнет?
– Вспомнил, – сообщает Питер. – Вспомнил, где я видел этого милиционера. Он отказался искать моего кота! Бедный Руди!
– Клаус, – поправляю я. – Питер-Клаус.
– Это кота так звали, а на самом деле это был Руди.
– Нет, Руди был твой старший сын.
– Не делай из меня идиота. Я знаю, что сначала он был сын, а потом к нам пришел бездомный кот. Как только Руди ушел в землю, сразу же появился кот!
– Отвернись от окна.
– Я в порядке.
– Все равно отвернись. – Я разворачиваю кресло-качалку. Питер расплескивает вино.
– Я вижу в темноте. Я все вижу.
– Я знаю.
– Но ты не веришь?
– Верю. Ты видишь в темноте, как кот. И каждый вечер опять и опять утверждаешься в этой своей способности.
– Мы гуляли с Клаусом по ночам. Помнишь нашу соседку? – оживился Питер, оттирая рукавом пятно от пролитого вина на халате.
– Которую? – вяло интересуюсь я, сдерживая зевок.
– Ну эту, в завивке! Она еще держала кур.
– Ладно, помню.
– Она стала борщевиком.
– Что?
– Ее похоронили в пятницу утром, а в субботу у самого нашего забора вылез росток борщевика. Я гулял с Клаусом ночью, и мы слышали, как росток протыкает землю.
– Что это такое – борщевик?
– Ядовитое зонтичное.
– Так ей и надо, – успокаиваю я Пита.
– Не скажи. Что я потом ни делал – выкорчевывал, заливал кипятком, а он выживал и обжигал Золю и тебя!
Я вспомнила, как давно летом обмахивалась от комаров сорванным крупным листом, а потом попала в больницу с красными пятнами на руках, шее и ногах.
– Питер, а где теперь этот куст?
– Сам ушел. – Дедушка поник головой и застыл в легкой дреме. – Это значит, она родилась опять. Переждала… Нажалилась в свое удовольствие и родилась где-нибудь… беспамятным младенчиком…
В понедельник утром позвонил инспектор Ладушкин и спросил, где я предпочитаю провести с ним официальную беседу – в отделении милиции или в квартире Ханны, ему все равно нужно опросить соседей.
Мы звонили в квартиру с десяти двадцати до десяти сорока пяти. Ладушкин для разнообразия каждые пять минут стучал ногой в дверь, звонил по моему телефону в свой отдел, чтобы в пятый раз получить подтверждение, что оставленный в квартире сержант должен там находиться, поскольку нигде больше его нет.
– Ладно, – озверел Ладушкин к одиннадцати. – Будем вскрывать дверь!
– А может, начнем опрашивать соседей. Вернее, соседку, – кивнула я на дверь рядом.
