Она ничуть не похожа на себя, прежнюю.
Исхудала. Ввалились щеки, отчего ее нос и подбородок словно бы стали больше, массивнее. На узкой шейке кольцом лежит хомут шарфа. На коротко остриженных волосах – цветастый платок.
– Добрый день, Эмма, – сказал Илья.
Женщина не отреагировала.
– Меня зовут Илья. Я пришел поговорить с вами о вашем муже.
– Аолоон? – Она дернула головой. – Аолоон… следит. Смотрит. Там.
Тощая рука (непомерно огромная ладонь) протянулась к окну. Пальцы уперлись в стекло, оставив пятна-проталины на слое грязи.
– Еды дай, – Эмма повернулась к Далматову. – Еды!
– Зефир будешь? – Илья поставил на стол пакет. – Сказали мне, что ты зефир любишь. И конфеты. Чипсов хочешь?
Он выкладывал принесенное на стол, Эмма немигающим взглядом следила за его руками, будто ждала некой подлости от незваного гостя.
– Дай, – потребовала она, указав на коробку с печеньем. – И молочка… пожалуйста!
Молочка у него не было, но имелся апельсиновый сок в пластиковом пакете. И пара стаканчиков.
– Желтый, – Эмма сказала это с явным неодобрением. – Его цвет.
– Чей?
Илья налил соку и себе. Совместная трапеза сближает, это «прописано» в людской крови, а даже сумасшедшие слышат голос крови. Пожалуй, даже острее слышат, чем кто бы то ни было другой.
– Его. Аполлона. Солнце, солнце… всегда солнце! От него – плохо. Не спрятаться.
В палате и правда не было ни штор, ни жалюзи, ничего, что закрыло бы окно от яркого света.
– Следит. Смотрит. Я себя хорошо веду!
– Конечно, – согласился Илья. – Он вас любит.
– Кто?
– Муж.
Она рассмеялась хриплым каркающим смехом:
– У пифии нет мужа. – Повернувшись к окну, она процитировала:
Феб! Воспевает и лебедь тебя под плескание крыльев,
С водоворотов Пёнейских взлетая на берег высокий.
Также и сладкоречивый певец с многозвучною лирой
Первым всегда и последним тебя воспевает, владыка.
– Это он вас научил? – Далматов сомневался, чтобы Эмма, та прошлая Эмма, которая вела свой бизнес жестко и славилась стервозностью, почитывала на досуге Гомера. И, уж тем более, заучивала наизусть гимны.
– Он, – она прижала палец к губам. – Следит. Всюду – он. Особенно здесь. – Она выплеснула сок на пол и заглянула в стаканчик: – Нету… а там был… чаша-чаша… солнца лик… Нельзя противиться воле Аполлона.
– Иначе – быть беде?
– Быть, – согласилась она. – Быть беде… глядеть в беду. Смотри, смотри! Думай. Он говорит с тобой. Пей до дна, обнажи лицо. Увидишь. Все увидишь! Расскажет, как есть… как должно быть. Тяжело. Солнце опаляет. Близкое солнце жжет. И – так больно.
Из ее глаз брызнули слезы, они текли по трещинам щек, собирались на остром подбородке, чтобы упасть в стакан. Когда слезы набрались на донышке, Эмма протянула стаканчик Далматову.
– Отдай ему. Горек вкус дельфийской воды! Но я помню.
В этот момент она выглядела почти адекватной.
Глава 6
Новые старые встречи
С утра у нее звенело в ушах, попеременно – то в левом, то в правом, как будто невидимый комар задался целью лишить Саломею душевного равновесия. Порою звон проникал и в мозг, порождая почти невыносимый зуд в затылке, и тогда Саломея морщилась, закусывала губу и сжимала кулачки до хруста в пальцах.
Это все из-за бессонной ночи.
Ворочалась она долго в постели, задыхаясь от жары. Мысли лезли всякие в голову.
Позвонит ли Аполлон?
А может, и к лучшему, если не позвонит? Зачем начинать наново уже «пройденный» роман?
Ночь закончилась в полпятого утра, когда рассвет наконец прорвался в окна. И тогда-то и появился звон в ушах. Динь-дон. Надо привести себя в порядок и подумать… хорошенько подумать…
Хорошо ли она знает Аполлона?
Центр «Оракул». Аполлон мечтал поехать в Дельфы, не как историк-профессионал, но как паломник, жаждущий припасть к иссякшему источнику древней мудрости. Так он говорил. А еще что? Ну же, надо вспомнить.
Гомер воспевал Аполлона. Хитрый бог, прекрасный бог. Сын титаниды Лето и брат своевольной Артемиды.
Врач, спасший Афины от чумы, – и убийца, «одаривший» ахейцев мором.
Отвергнутый красавец: возлюбленные сбегали от него.
Жестокий.
Он подарил Сивилле вечную жизнь, но не молодость. Ужасно – распадаться на части, зная, что распад этот будет длиться вечно.
Сильный. Победил Пифона и отвоевал Дельфы.
Злой.
Бедолага Марсий посмел бросить вызов ему, лироносному, – и расстался с собственной шкурой. Зато тростник теперь поет голосом несчастного сатира.
Неудачливый. Погиб возлюбленный Гиацинт от руки дорогого друга. Случайность? Рок?
Мстительный.
Лишилась детей хвастливая Ниоба, вздумавшая поставить себя выше богини Лето. И Кассандра, получившая дар пророчества, тоже погибла. Аполлон не терпит обмана.
И что из того? Тот Аполлон ушел в небытие. Его нынешний удел – испещренные трещинами барельефы, осколки ваз и остатки легенд. Что до них Саломее?
Она ждет.
Долго… почему так долго? А если самой позвонить? Но куда? Аполлон не оставил ей свой номер. Не хотел, чтобы их встречи продолжились? Говорил-то он иное. Но разве можно верить однажды предавшему?
Звон в ушах нарастает. Уже не комар – целая стая мошкары вьется вокруг Саломеи.
– Это «ж-ж-ж» неспроста, – сказала она себе, затыкая пальцами уши. Звон не исчез. Он жутко мешал ей сосредоточиться, а когда Саломея включила компьютер, то и вовсе вызвал острый приступ боли в затылке.
От боли ее спасет парацетамол, а от странностей происходящего с ней – попытка в этом происходящем разобраться. К примеру, с тем, что такое горькое было во вчерашней пицце. И откуда взялась эта ее «нечеловеческая» откровенность с Далматовым?
Саломея набрала его номер и спросила:
– Что ты мне вчера подсыпал? В пиццу?
– В чай, – уточнил Илья.
Это, конечно, многое меняет! Следовало бы разозлиться и высказать ему все, что Саломея о нем думала, но, как назло, думалось ей туго.
– У меня теперь голова болит!
– Это от недостатка кислорода. Сходи, прогуляйся.
– Я тебя видеть больше не желаю!
Саломея начала с Аполлона – того самого, сына Лето и любвеобильного Зевса, которому явно тесновато было на Олимпе под присмотром ревнивой Геры. И грозный метатель молний то и дело сбегал на землю, где регулярно вел на редкость разнузданный образ жизни, естественным следствием которого стало множество детей полубожественной породы.
Мифы всплывали в памяти – один за другим. Саломея ведь читала об этом. Про Лето, которой не нашлось места на земле; только лишь мятежный Делос не подчинился приказу Геры и дал Лето приют – взамен на обещание грядущей славы.
Аполлон сдержал слово.
Ярость Геры не ведала границ. И Пифон очнулся ото сна… а дальше – схватка. Победа. Пролившаяся кровь – и покаяние.
Это все Саломея читала прежде, и до встречи с возлюбленным, и потом, позже, вместе с Аполлоном, желая стать еще немного ближе к нему. Разве можно прикоснуться к солнцу?
Можно, если ты готов сгореть.
Саломея пока что не готова. И мучительный звон в голове продолжает терзать ее. Далматов все-таки гад! Вот отравит он так кого-нибудь – и сядет. Кто ему передачки-то возить будет?
Лиру Аполлону подарили. И к ней в «приклад» – дар предвидеть грядущее, видно, слишком тяжелый, чтобы он мог нести в одиночку. Вот и раздаривает Аполлон его, и щедро весьма. Храм возводит на костях Пифона и вкладывает в губы пифий слова грозного своего отца.
Но храм рухнул, и ушла божественная сила. Куда?
К кому?
У Павсиния, столь подробно описавшего Дельфийский храм, нет ни слова об источнике оракула силы. А современники Саломеи весьма скептичны по отношению к древним пророчествам. Выстроили множество версий, но истина всегда «где-то рядом».
В музыке, от которой не удается отделаться – никак.
И Саломея не сразу соображает, что музыка вполне реальна: это звонит телефон.
– Да? – номер не определился, но она точно знает, чей голос сейчас услышит. И сердце ее сжимается от страха – а вдруг это знание ложно?
– Привет. Я тебя не разбудил?
– Нет, что ты…
Аполлон, не дельфийский, но – равный ему по божественной силе.
– Я рано встала.
– Чем занимаешься?
Обычный вопрос, но Саломея поспешно закрывает ноутбук. Ей стыдно из-за своего любопытства. Она не делала ничего плохого… или делала?
Это все Далматов с его паранойей!
– Давай встретимся, – предлагает Аполлон и шепотом, как будто боясь, что его подслушают, добавляет: – Мне нужна твоя помощь.
Встречу он назначил на площади, пустой не то из-за раннего времени суток, не то из-за жары. Солнце выбелило каменные плиты и выжгло траву, проросшую в их стыках. Воздух дрожал. Иссыхали листья на молоденьких деревцах, и старая кошка отчаянно пряталась в жидкой тени.
– Привет, – Аполлон был в белом, и цвет этот весьма шел ему. – Рад тебя видеть.
