class="p1">В трубке пошли длинные гудки.
«… пять, шесть… десять, — с маниакальным упорством принялся он методично считать гудки. — Не берет, сволочь, трубку! Неужели с работы уволилась, сучка?»
И тут в динамике что-то щелкнуло, и знакомый голос негромко поинтересовался:
— Здравствуйте, риэлторская компания «Парадигма». Чем я могу вам помочь?
Александр сбросил вызов. Он был доволен. Еще бы, как вовремя он тогда приметил визитку на полу крематория. Теперь она давала ему стопроцентный шанс на увлекательное продолжение начатой игры.
1983 год. Город Москва
Она шла, а точнее, плелась, как побитая собака. Хотя, по правде сказать, это не шло ни в какое сравнение с тем, как она действительно себя ощущала. Сутулая, скорее сгорбленная женщина неопределенного возраста еле-еле передвигала по асфальту худые, бледно-синюшные ноги в высоких чулках-гольфах. Она медленно двигалась по улице 800-летия Москвы в сторону панельной девятиэтажки, расположившейся на пересечении с Дубнинской улицой.
Ее выгоревшие от постоянного пребывания на солнце рыжеватые неухоженные волосы были небрежно подобраны под бежевую косынку. В натруженных и загрубевших от постоянного соприкосновения с водой руках она сжимала сетку-авоську.
Бутылка кефира с зеленой пробкой из фольги, «Чайный» батон, завиток ливерной колбасы и два плавленых сырка «Дружба» — вот нехитрая снедь, на какую сегодня ей хватило оставшихся после последней попойки денег. А ужин себе и сыну готовить было надо. Маленький Сашка ни в чем не виноват. Это все она, она…
«Это все она, она… водка проклятая», — гнобила себя на все лады угрюмая путница вся дорогу до дома.
Уже как неделю она была в завязке. И не потому, что ей самой того хотелось — нет, она бы еще пила и пила! — только во время последнего бодуна, случилось у нее прозрение. То, что у обычных людей зовется совестью, помимо ее воли, шевельнулось в груди немолодой женщины-алкоголички. Сын, ее единственный свет в оконце, восьмилетний Сашенька, самостоятельно собравшись утром в школу, робко подошел к блюющей в грязный унитаз горькой желчью матери и жалобно спросил:
— Мама, а что мне съесть на завтрак? В холодильнике остался только лук и один соленый огурец.
Оторвав от заблеванного «блондина» слезящийся и замутненный после вчерашней попойки взгляд, она непонимающе уставилась на ребенка.
— Чего?.. — только и смогла она выдавить из себя. — Что, совсем ничего не осталось? Неужто пьянь вчерашняя все сожрала? Говорила же им, оставьте ребенку чего-нибудь на завтрак…
Но, так и не успев договорить, извергла в жерло унитаза очередную порцию рвотных масс.
Обтерев заскорузлой рукой рот, она обернулась. Сына позади уже не было.
— Сашка! — слабым голосом позвала она его.
В ответ тишина.
— Сашка! Етить твою мать… — выругалась она, скорее на себя, чем на несчастного первоклашку. — Иди, принеси мне воды. Сейчас, оклемаюсь немного и в магазин схожу, куплю чего-нибудь тебе пожевать.
Однако сообразив, что все деньги вчера отдала на пропой, она тут же поправилась:
— Или у соседки нашей, тети Зины, чего возьму… взаймы.
Их соседка тетя Зина на самом деле была лет на десять младше нее, но в пьяном угаре горемычная выпивоха часто присваивала окружающим людям — даже тем, кто был значительно младше ее, — возрастной титул: дядя или тетя. «Под градусом» она всегда ощущала себя молодой и юной, хотя на самом деле ей шел сорок второй год.
— Сашка! — еще раз окликнула она сына.
И вновь без ответа. Лишь секунду спустя, громко хлопнула входная дверь. Не дождавшись завтрака, голодный Сашка побежал в школу, чтобы не опоздать на первый урок.
— Етить твою мать, — еще раз выругалась Лидия Марковна Юцевич.
Так ее звали в девичестве. Такой она осталась и до сих пор. Носить фамилию мужа она категорически отказывалась, поменяв ее сразу же после того, как тот загремел в тюрягу. Да не в простую зону, а специализированного типа, поскольку судебно-психиатрической экспертизой был признан частично вменяемым. Оказалось, что муженек имел тайную страсть: насиловал старух, причем в изощренной форме.
«Что же я делаю-то? — закручинилась она. — Сама сдохну, а сына на кого оставлю? Что же я за тварь такая?.. Нет, я даже не тварь, я тварюга безжалостная, раз такое с родной кровиночкой совершаю!»
В минуты сильного похмелья, когда ей становилось совсем невмоготу, ее часто посещали мысли о раскаянии. Один раз, не выдержав душевных терзаний, она даже сходила в церковь — а их, действующих, в советской Москве не сказать, чтобы было и так уж много, — и покаялась на исповеди батюшке. На какое-то время стало немного легче, она даже пару месяцев совсем не пила, но, впав в очередную депрессию, опять взялась за старое.
Но именно неделю назад — или день был какой особый, или она уже больше не могла вливать в себя дешевое пойло, — но в голове Юцевич возникла на удивление четкая мысль: «Надо бросать пить навсегда, ради сына».
Пьянчужка помнила, как в то утро, еще до конца не очухавшись после бурной попойки, она заставила себя встать со старого продавленного дивана и на негнущихся ногах отправиться в ванную комнату.
Решительно сунув под кран с холодной водой раскалывающуюся от боли голову и подержав ее немного под струей, она как могла, отжала волосы и вытерла их грязным, давно не стираным полотенцем. Завязав его в некое подобие восточной чалмы, шатаясь от стенки к стенке, Лидка неуверенной походкой двинулась по коридору в направлении кухни.
Когда же Сашка вернулся из школы, то к немалому его удивлению на кухонном столе его ждала большая сковорода жареной картошки. Рядом на стуле понуро сидела мать и жалостливо смотрела на него потухшим взглядом.
— Поешь, сынок, поди, голодный еще со вчерашнего дня.
Обрадованный обеду, даже не помыв руки, мальчишка с жадностью накинулся на приготовленное угощение, съев с голодухи почти половину жарехи.
Наевшись вдоволь и откинувшись на спинку стула, он с любопытством посмотрел на мать. Та же, отвернувшись в сторону, с лицом неестественного бледно-зеленого цвета, едва сдерживала очередной приступ рвоты. И все же не утерпев, успев лишь на ходу крикнуть: «Чай себе сделай сам!», она поспешно покинула кухню, зашлепав босыми ступнями в сторону уборной.
А вот Сашка всему происходящему был несказанно рад и ничуть этого не скрывал. Он знал, что теперь у него наступает хорошая пора. И ничего, что мать будет часто
