окончательно.
Наташа замолчала. Я долго смотрел на нее, она, не поднимая головы, принялась механически разглаживать покрывало – как делала всегда, когда ненароком задевала очень личное. И не осмеливалась сказать что-то еще.
– Нет. Ничего не случилось. Связи совсем не было. Горы, глухомань.
Она вздохнула, подняла глаза.
– Я тоже нервничала.
– Я сообщение послал перед тем, как приехать. Сказал, что прибуду вечером, а повезло на пересадке, поезд пришел раньше… – последние слова договаривал на автопилоте. Оба надолго смолкли.
Зазвонил телефон, я вздрогнул, не узнав мелодии своего мобильного, – отвык от него за столько времени, за прошедшие дни, за месяцы, проведенные в отлучке, за тысячу верст от единственной. С которой встречал утра и вечера в разлуке и которую…
Холодный женский голос сообщил, что мне надо явиться в прокуратуру назавтра к одиннадцати для беседы со следователем, кабинет номер двадцать два.
Утром позвонила Яна, как раз, когда я собирался, – рассказывала маме, как проходит время в лагере. На вопрос, что раньше не звонила, последовал безапелляционный ответ – некогда было, играла. Против воли я улыбнулся, двенадцать лет, тот еще возраст. Спросил, когда вернется. Наташа пожала плечами, числа двадцать пятого – двадцать седьмого, не раньше. Тут я сообразил, что потерял счет дням, не могу разобраться в их мешанине.
– Я тогда съеду, ей скоро приезжать, – Наташа покачала головой.
– Не надо, Яне с тобой нравится, – врала. Мы общались мало, даже когда я жил здесь. Помогал ей решать задачки по математике, ей приходилось по душе, что я дотошно объясняю, но и только. В остальном мы почти не соприкасались. Даже ночью, когда у нее бывали кошмары, она старалась разбудить маму, не трогая дядю. Дядю. Не научилась называть меня ни по имени, ни как-то иначе. А Наташа очень на это рассчитывала. На многое, когда мы только сошлись. Да и я тоже. Но только сперва пришлось отказаться от одного, потом от другого. В завершении я спал уже на диване на кухне, Яна переместилась в кровать к маме, так ей спокойней. Им обеим так стало легче. Когда я через несколько недель пришел в гости, уходя, заметил, что по-прежнему разобрана одна кровать.
Наташа проводила меня до крыльца, дальше я не позволил, на прощание коснулась сухими губами щеки. И долго стояла, рука поднялась, не то готовая крестить, не то помахать на прощание, и замерла на полпути.
До прокуратуры я добрался пешком, нужную дверь нашел быстро, постучался. Затворил плотнее, услышав требование.
– Ну привет, старик, – донеслось до меня. – Давненько мы с тобой не пересекались.
За столом сидел мой однокашник Тарас Беленький. Даже не удивился, увидев его, дни после Али оказались заполненными либо знакомыми, либо тенями. Так и тут. Знакомый и совершенно незнаемый человек. Сильно переменившийся за прошедшие годы, но на удивление легко узнаваемый. В кабинете было прохладно, но он снял форменный пиджак, оставшись в синей сорочке и съехавшем на сторону галстуке. Тарас стал грузен, юношеская сухость сменилась оплывшей жиром зрелостью. В смоляных волосах забрезжила молочная седина, теперь он стригся коротко, неприятный ежик кустился на макушке. Подмышки темнели потом.
– Садись, – произнес он, отодвигая от себя папку, ими, делами в серых, коричневых, бежевых переплетах, был завален весь стол и стул по соседству, папки громоздились на подоконнике, между горшками с душистой геранью. – Я думал, ты все еще с Натальей.
Мы мало общались, последние лет десять, я даже не знал, что он пошел в прокуратуру, да, учился на юриста, но одно с другим никак не связывал. Думал… да нет, про Тараса вообще не думал. Хоть мы в школе дружили крепко, в средних классах вообще не разлей вода. Потом вода все же разлила, к институту мы встречались от случая к случаю, а когда он поступил на юрфак и уехал в столицу области, отношения заглохли. Нет, как-то он подвез меня до магазина, на новеньком «Шевроле» – в дороге даже не поговорили толком. Это было, когда я только сошелся с Наташей. Неужто помнит?
Я молчал, растерянно разглядывая своего бывшего товарища. После еще одного приглашения, сел на краешек скрипучего кресла.
– Мы разошлись, – осторожно ответил я, прорывая тягучую паузу.
– А с сестрой… да, вот как вышло, – и тут же: – Я не для протокола с тобой хотел поговорить. Следствие пока полиция ведет, еще неделю ковырять будет, а уж потом мне. Пару вопросов задам о Елене… я попросил, чтоб они тебя не трогали.
Я кивнул и вздрогнул. Аля очень не любила это свое официальное поименование, когда мы расписывались, поменяла на Алену. Вместе с фамилией. Как с чистого листа, сказала, я только кивнул и улыбнулся в ответ, слезы подкатили к горлу – только с ней я мог плакать.
– Ты как, ничего? Я вчера материалы перечитывал. Соседи по этажу сказали, ты долго на связь не выходил, она сильно переживала последние дни, сама не своя. Снотворное у них просила. У старухи из двадцать шестой.
Я уже не слышал, смотрел на Тараса, но не видел его, вокруг плыли какие-то круги, колеса, комната менялась, стены дрожали. Точно ударило обухом. И в памяти ничего не всплыло, ни багровых стен, ни блуждания по квартире перед этим. Чистый лист, ни о чем не думал, – и все равно.
А он будто не видел. Смотрел на лист, считывая показания. На этот раз результатов дактилоскопии.
– Только ее пальцы и чьи-то еще, наверное, твои. Надо снять, чтоб исключить. Нужно твое согласие, – я вроде бы кивнул. Сделал усилие. Тарас взял другой лист. – Удар единичный, чуть выше сердца, нанесен почти без усилия. Затем, видимо, извлечен. Сильное кровотечение, которое она не смогла остановить, врач сообщил, после она прожила почти полтора часа…
Я вытягивался в струнку, слушая и стараясь не слышать его речь, смотрел на расплывающийся силуэт, на пробегающие колеса. Затем стол метнулся в лицо. Очнулся уже на жесткой кушетке. Тарас говорил что-то, губы беззвучно шлепали одна о другую.
Только это и вывело из шока. Слух вернулся: говорил об отдыхе, об уединении… с ума, видно, сошел. Мне надо работать, надо… хотя бы ради нее. Приехал раньше срока, вот и не хватились еще… я ведь никому ж не звонил, надо сообщить, наведаться, наверное, много чего разбирать, полтора месяца как не на месте. И еще, надо жилье подыскать, неудобно стеснять Наташу… Яну. Скоро возвращается.
– Отвести ко врачу? Или домой подбросить? – я покачал головой. – Смотри.
Я крутил головой, больше пытаясь изгнать круги. Поднялся и вышел. Пришел к дому и долго стоял, не понимая, что не пускает внутрь. Снова колеса. Наташа, верно, заметившая из окна, подошла и потащила к себе. Вот ведь, два дома. Когда б знал.
Назавтра сходил в полицию, сдавать отпечатки. Подшили к делу, пока ничего не спрашивали. Действительно, Тарас звонил, просил не тревожить. Он еще раз звякнул, узнать, что со мной. Я даже не спросил, откуда у него взялся мой номер. А нет, он же по городскому, Наташе, она подошла… странное что-то с памятью. Она же еще спрашивала, что узнали, и когда отдадут тело. Я ждал колес, но слова прошли мимо сознания. Верно не про нее, ведь она навсегда осталась там, в багровой комнате. Даже от этой мысли сердце не сжалось. Не захотело.
Положив трубку, Наташа, смущаясь, пыталась спрашивать, но больше рассказывала сама. Про Алю, она последние недели. в самом деле. как не своя, постоянно тревожилась, на все вопросы отвечала, мол, из-за меня, что же ты не мог позвонить? Я покачал головой. Але кто-то что-то сказал, а она страшно мнительная, ты знаешь. Снова качал головой, нет, никак не мнительная. Напротив. Я без нее… счастье, что нашла меня. Я… не понимаю, зачем это говорил Наташе, видел, как ей больно, но не мог остановиться, накатило. Вспоминал, как тесно жили, как делились всем, радовались и печалились. Как поддерживала и помогала мне с работой, как ходила вместе со мной, пробивая проект, одним присутствием давая надежду. Как ездили зимой в отпуск,
