Виктор притарахтел на своем старом "москвиче" и стал дорогой расспрашивать мать, как там и что, по какому случаю состоялся сабантуй. Она же возьми и вывали ему то, о чем молчала все эти годы, чтоб не давить парню на психику. О том рассказала, как любила и, пожалуй, любит Владимира Сергеевича, несмотря ни на что, и о том, что Виктор - его внебрачный сын, о чем Михайлов не знал... И о том рассказала, что "известный, талантливый прозаик-драматург-поэт-публицист" - фикция, обман. Что она знает двух его "негров", но на него могли работать и другие писатели. Ради денег, ради того, чтоб иметь средства кормит родных и лечить их. И как, кто возьмется судить этих людей, зависимых от куска хлеба? Далеких от привилегий, которыми вовсю пользовались бездарные, но ушлые, пролезшие во всякие начальники над писателями?
Она под настроение и о том рассказала впечатлительному сыну, что ведь мемуары, которые вышли в свет под фамилией Михайлова, написала от и до она! И подивилась: "Ну не сволота ли этот мой драгоценный Владимир Сергеевич! Он же мог в этой толстой книжке написать хоть самым меленьким шрифтиком, мол, спасибо за помощь Нине Николаевне Никандровой. Мог? Мог деньжат мне серьезных подкинуть? Мог? А поступил как последний негодяй и жмот. Вылез в телевизор, такой важный, в благородных сединах, и говорит: "Я, конечно, мог бы написать эти свои мемуары лучше, но, знаете ли, поленился..."
Что испытал в те минуты Виктор? Что чувствовал, когда мать призналась: "Статейку последнюю с фривольным названием "В постели с..." я ведь тоже написала, а не Михайлов. Хотя в газете стоит его подпись. Но газетный гонорар он мне прислал, правда... Очень кстати. У меня шуба износилась, мне обещала знакомая мастерица обновить ее... У вас, у детей, денежки просить? Вы сами кое-как перебиваетесь. А моя голова ещё работает..."
Вот тогда и пообещал Виктор: "Убью!" Это он о Михайлове сказал. Он его возненавидел. И он его, действительно, убил. Как "талантливого писателя-многостаночника, заслуженного деятеля" ну и так далее. А заодно положил в гроб Пестрякова, Шора, певца-игрока Анатолия Козырева и собственную мать.
- Но он же художник! У него же должна быть ранимая душа! Такие не убивают!
- Я тоже так думала, Алексей, - ответила хладнокровно. - Я тоже на этом споткнулась. Но все происходило именно так, как я рассказываю. Виктор взбесился. Он жутко оскорбился за мать. В нем вскипало и пенилось. Он никак не мог простить того, что увешанный орденами и медалями, заслуженный-перезаслуженный мужик мог так нагло пользоваться чужим трудом, чужими бедствиями и нехватками.
А то, что он заводной и юморной - это точно. А тут, словно бы сама судьба подтолкнула его в спину: "Иди и изобрази!" он должен был вместе с приятелем приволочь на кладбище, где перед тем хоронили Михайлова, надгробие из цемента с мозаикой, его, Витькиного, изготовления. Он эту мозаику - рябину на голубом фоне - для отца приятеля делал. Ну и решил заодно огорошить широкую общественность с помощью бумажки, где в рядок фамилии трех писателей-"негров"... Листок сорвали. А он - новый. Почему и не покуражиться сыну, которого отец не замечал при жизни? На которого вкалывала и вкалывала его слабая, наивная, бестолковая мать?
Он, конечно, не предвидел последствий... Он ведь, юморист эдакий, просто решил повеселить народ и предложить ему разгадать кроссвордик... Он очень любил свою мать... Любил... И убил...
Ирина Аксельрод и Андрей Мартынов, как выяснилось, когда дело попало в руки заинтересованных в Истине людей, - любовниками вовсе не были. А были матерью и сыном.
Когда-то, в возрасте восемнадцати лет, Ирина - жительница захолустного уральского городка, влюбилась в гастролера. Им был красавец-певец Анатолий Козырев. И отдалась ему. Наполовину от искреннего чувства, наполовину от претензий к жизни, которые она, жизнь, должна была удовлетворить. Анатолий обещал на ней жениться. Но не сдержал слова. Она же, девушка исключительно целеустремленная, решила добиться его во что бы то ни стало.
Но сначала, для пробы, сообщила ему, что забеременела от него. И очень подпортила себе. А тут ещё мать велела рожать, потому что аборт делать поздно, можно себя угробить.
Рожала Ирина "на ходу", уехав в Сибирь к тетке. И там отдала рожденное существо, тощее, сине-фиолетовое, крайне неприглядное, в Дом ребенка и забыла о нем думать... И пока она с блеском сдавала экзамены на юрфак; пока, вся в ореоле победительницы, заново обольщала осмотрительного холостяка Козырева - существо не умерло, а жило себе и жило... Хотя вряд ли это можно было назвать жизнью. Андрей Мартынов (его однажды, в пятилетнем возрасте, взяла, было, на воспитание привокзальная буфетчица с мужем, но вскоре отказалась от своей затеи - ребенок страдал недержанием мочи, ч ним надо было возиться, чтобы вылечить, но фамилия осталась её, она обещала со временем, все-таки, притерпеться к малышу).
Той же болезнью страдал и дружок Андрея Павел. И их одинаково зло дразнили и били сверстники до самого пятого класса. Нарочно громко орали:
- Эй, зассыхи, вон ваши вонючие матрасы висят!
Воспитатели не дразнили, но могли среди ночи гаркнуть над ухом:
- Встать! На горшок!
И могли, в порядке привития необходимых навыков, ткнуть лицом в сырое пятно на матрасе и повозить туда-сюда, приговаривая:
- Не ссы, не ссы! Не порть казенную вещь! Будь человеком!
Андрей и Павел сошлись в четырнадцать лет навечно. Вдвоем, уже выброшенным даже из детдома, им легче было защищаться от обид и невзгод. Жизнь уже научила их: не трусь и не жалей никого. В случае чего хватай кирпич, палку и бей по живому изо всей силы. Андрей сам вправил Павлу вывихнутую руку после того, как они вдвоем измолотили ни за что "маменькиного сынка" с музыкальной папочкой в руке, одетого в роскошную кожаную куртку на молниях.
И это он, Андрей, отучил Павла заикаться. Заставлял его набирать в рот камни и говорить врастяжку...
Они вместе ютились в кочегарке при Доме инвалидов. Вместе пошли в армию. Им хотелось туда, как, может, никому другому. Прельщала форма и возможность научиться владеть оружием.
- Нас не надо было учить убивать! - откровенно скажет следователю Андрей. - Мы готовы были к этому. Мальчишками мы ещё верили в какую-то справедливость. Но из нас эту веру выбили насовсем. Мы рано увидели то, что другие, домашние детки, увидят потом... Мы расчухались и смотрим - дерьмо в золоте, при машинах, а честняги - нищие, в угол забитые. Кого в Чечню забирали? Много ли там было генеральских сынков или внуков партайгеноссе? Ни хрена! Слабых притесняли! У матерей-одиночек единственного сына из рук выхватывали и на живодерню! Богатые "отмазывали" своих родных и любимых! А по телеку вещали: "Ради восстановления конституционного порядка! Во имя торжества справедливости!" Трепачи вонючие! Подонки! Народ для них, верхов этих, как был быдлом, так и остается. Или взять этих писателей... Тоже все о морали, о высоком! А сами-то, сами, если глянуть на них в упор?
Его спросили:
- Как же так, вы ведь высоко отзывались о Михайлове... Значит...
- Придуривался! Я у Ирки все про него вызнал, я понял сразу, что и она придуривается...
Ирка... Ирина Аксельрод испугалась не на шутку, когда к ней, благородной жене благородного В.С. Михайлова явился... собственный сын и с порога как из автомата:
- Вот ты где живешь, сучка! Вон в каких хоромах! Целочку разыгрываешь! Кончилось твое золотое время... Я - твой сын. Я пришел к тебе не целоваться, а чтоб сделать из тебя и твоего старика-трепача швейцарский банк. Не усекла? Ты есть - стерва. Кто бросает беззащитного ребенка - та стерва и нет ей пощады. Ты будешь жить, как жила, до тех пор, пока слушаешься меня... А если что - прикончу. Быстро, четко отвечай мне на поставленные вопросы! Готова?
- Да, - еле вымолвила запуганная насмерть Ирина и выложила ему все, что её нежданный сынок хотел знать. И сколько у них с Михайловым денег, и сколько дорогих антикварных вещей, и сколько квартир, дач, машин и прочее.
Она, отдышавшись, все-таки рискнула спросить:
- Как ты узнал, что я...
Ухмыльнулся свысока:
- О чем? Что ты, сучка, моя мать? За деньги все можно. А после Чечни мы такие, что нам лучше дать архивную справку, чем не дать. У Павла голова после ранения сработала как компьютер. Он узнал про детдомовского Жорика Севрюгу. Он мамашу отыскал. Жорик загорелся её найти и нашел. Банкирша! Плохо ли! Ну Пашка мне: "У меня мамка от пьянки померла, а твоя, может, тоже какая-нибудь при больших деньгах..." Я теперь Павлу по гроб жизни обязан. Ты его шофером берешь. Ясно? Ты ведь добренькая? Так и своему объяснишь - надо, мол двух пацанят-"чеченцев" пригреть. Стихи, мол, пописывают... Опять же слава по Перебелкину про вас пойдет великая: пригрели горемык, не посчитались с расходами... Другой-то славы тебе не хотца? Нет? Или чтоб я Михайлову объявил, кем ты мне доводишься?
Не сахарная жизнь началась для Ирины при двух соглядатаях: привратнике Андрее и шофере Павле. Денежек они у неё перебрали немало. Павел даже купил однокомнатную в Москве. Андрей претендовал на большее.
