– Михаил Сергеевич! Михаил Сергеевич! – кричали наперебой десятки голосов.
Все что-то спрашивали, но в общем шуме вопросы терялись.
– Давайте спокойнее, товарищи, – попросил Горбачёв, счастливо улыбаясь. – Давайте по порядку.
– Михаил Сергеевич, построже следует спрашивать с руководителей-коммунистов! – прорвался вперёд широколицый мужчина.
Горбачёв глубокомысленно кивнул и взмахнул рукой, призывая собравшихся к вниманию.
– Я считаю так: ко всем надо предъявлять повышенные требования. Но руководители и коммунисты должны понимать, что к ним требования должны быть удвоены. То, что мы начали в стране, будем начинать с партии. Главное – активность. Надо отбросить малейшее проявление инертности. И прежде всего партия должна быть ближе к народу, знать его нужды, держать руку на пульсе жизни народа… Хочу спросить у вас: вы за настоящую перестройку? Или пусть она потихоньку идёт?
– За перестройку!!! – Толпа колыхнулась в едином порыве. – Менять всё нужно!
Виктор отвёл глаза от телевизора. За репортажем он не следил. Мысли его унеслись, он был целиком поглощён завтрашним днём.
С того дня, как были схвачены подельники Кучерен-кова, а сам он невероятным образом ускользнул и исчез в неведомом направлении, Виктор не переставал думать о матёром, хитром и чутком бандите.
– Не может такого быть, чтобы мы не отыскали его! – снова и снова повторял Виктор. – Такие силы брошены на его поиски! Такая мощь! Не верю, что он исчезнет и избежит кары!
Генеральная прокуратура проводила расследование, МВД осуществляло оперативное сопровождение уголовного дела, но поскольку Кучеренков оставался в розыске, Смеляков продолжал работу по своему агентурному делу, разыскивая главаря банды. Квартира Кучеренкова по-прежнему находилась на прослушивании, телефон тоже. За всеми адресами, где Кучер мог объявиться – будь то его родители или семьи арестованных дружков, – велось наблюдение. Но Смеляков не надеялся, что опытный преступник сунется в какое-либо из этих мест. По-настоящему он надеялся только на один адрес – улица Новаторов, дом 3, где проживала Серафима Литвинова.
Савчук тоже склонялся к мысли, что Литвинова – единственная реальная зацепка, через которую можно выйти на Кучера.
– Ставь её телефон на прослушку, – распорядился Савчук.
– Это мы сделаем, Владимир Иванович. Только мне думается, что Кучер не станет ей звонить. Он же понимает, что мы обложили его со всех сторон. Раз мы устроили засаду в сберкассе, значит, мы за ним следили плотно и наверняка знали о его замысле. Он не мог не догадаться, что мы слушали разговоры в его квартире. Он этого не знает наверняка, но может догадываться. А если он допускает, что мы долго сидели у него на хвосте, то могли выявить и его связи. У Литвиновой он светился часто, стало быть, не рискнёт к ней пойти и не станет ей звонить.
– Рассуждаешь ты верно. Но не поставить телефон под технику мы не имеем права. Кроме того, необходимо взять под контроль её корреспонденцию. Бандиты хоть и много чего знают о наших методах работы, но им и в голову не придёт, что мы можем и почту их отслеживать. Думаю, что Кучер скорее всего свяжется со своей подругой с помощью какой-нибудь почтовой открытки. Не станет он звонить по телефону, тут я с тобой целиком согласен…
И вот неделю назад, после четырёх месяцев томительного ожидания, Литвинова получила короткое письмо: «Сима. Приезжай в Щербинку 20 сентября. Буду ждать в кафе „Солнышко“ в девять утра». Был ли это Кучеренков? Или связник?
Чтобы не обнаружить себя раньше времени, было решено установить наружное наблюдение возле кафе «Солнышко». Савчук усилил опергруппу Смелякова ещё тремя сотрудниками. Всё было готово. Нетерпение Смелякова достигло предела. «Завтра мы его накроем! Обязательно накроем! Не можем мы позволить ему снова уйти. Это было бы вне всякого разумения. Обязательно возьмём! Скрутим во что бы то ни стало. И с „Хищниками“ будет покончено!»
Уснуть Виктор не смог. Чтобы не мешать Вере и дочке, он всю ночь просидел на кухне с погасшей сигаретой в зубах. В голове плавали какие-то разрозненные воспоминания, иногда возникали картины детства. Почему-то перед глазами возникли родители. Он ясно увидел, как мама кормила его кашей с ложки – сцена из далёкого, почти нереального детства, источавшего запах яблок и скошенной травы. Он настолько провалился в ту сцену, что даже ощутил вкус каши во рту. Это была гречневая каша, сваренная на молоке и подслащённая. Так умела готовить только мама.
«Чего это я? Откуда вдруг отчётливое видение? Может, предчувствие чего-то плохого? Может, это знак? Нет, никаких предчувствий у меня нет. Только нервозность. А почему я думаю, что это не предчувствие? Никогда раньше я не видел ничего подобного… Детство вернулось ко мне. Почему? И такое яркое… Мама… Почему вдруг мама? Надо бы позвонить им… На всякий случай… Нет, нельзя. Ни в коем случае! Незачем зря тревожить стариков. Да и что я скажу им? Что приснилась мне мама? И что? Кашей кормила меня… Чего я прицепился к этому сну? Это ведь был просто сон…»
Виктор вытащил изо рта размякшую сигарету и смял её.
«И почему я решил, что это был не сон, а какое-то видение? Я просто уснул за столом и не заметил этого… Уснул… И увидел детство – самое беззаботное время моей жизни. Всё, из чего оно складывалось, это настоящие крупицы счастья. Разбитые колени, локти, ссоры с дружками, падение с обрыва на велосипеде – это счастье, потому что за этим не скрывалось никакой подоплёки, никаких тайн, никаких задних мыслей, никакой корысти. Всё было душевно чисто и понятно, даже если и накатывала порой обида на кого-то. Как всё было славно! И как всё потом стало совсем по-другому…»
Он поднялся, зажёг газовую конфорку и поставил чайник с водой. Внезапно на него накатило абсолютное спокойствие…
Из дома он вышел пораньше и прогулялся по Ленинскому проспекту до самого метро.
На работе его уже ждал Миша Самохин.
– Ты чего в такую рань, Миша?
– А вы?
– Не спалось.
– И мне не спалось, – признался Самохин.
– Побалуемся чаем?
– Я за ночь почти целый чайник выдул, – улыбнулся Миша. – В меня больше не влезет.
Виктор устроился за столом и посмотрел в окно.
– Все ещё спят, – проговорил он тихо, глядя на соседний дом.
– Суббота.
– Все ещё спят… Иногда мне становится так странно…
– Почему?
– Странно, когда вдруг понимаю, что никто нас не видит, не чувствует нашей работы… Все спят, у всех своя жизнь… А мы собираемся сейчас на задание, пытаемся решить важные проблемы, оградить людей от опасностей, о которых никто даже не подозревает… Вот это мне странно…
– Люди и не должны знать об этих опасностях.
– Ты думаешь?
– Каждый живёт своими заботами, выполняет свою работу. И никто из нас не знает секретов и тонкостей этой работы. Нам показывают кино – мы видим только конечный результат. Нас везут на метро – мы пользуемся только конечным результатом чьего-то очень напряжённого труда. Мы ловим преступников – и люди пользуются результатами нашей работы, даже не представляя, что эта работа была сделана. Если бы мы обо всём знали, то не могли бы, думаю, жить счастливо и спокойно.
– А ты счастлив, Миша?
– Да… Знаете, Виктор Андреевич, сегодня промаялся всю ночь, вспоминал всякую ерунду, глупости, которые мне вроде бы мешали жить, и понял, что я счастлив и что всё, что было (в том числе и всякие дурацкие неприятности), оно и составляет в конечном счёте счастье. Да, я счастлив. И сегодня я ушёл из дома с ощущением абсолютного счастья. Поглядел на Ольгу мою, на дочурок, поцеловал их и ушёл с лёгким сердцем…
В кабинете бесшумно появился Лукашин.
– Ты как призрак двигаешься. Ни звука не издаёшь. – Самохин протянул ему руку. – Привет. У тебя даже дверь не скрипит.
– Всегда мечтал быть Чингачгуком, – засмеялся Лукашин. – Вы когда пришли-то? Ночевали, что ли, здесь?
– Не спалось, а дома торчать уже не было сил, – признался Смеляков и встал.
Пройдясь по кабинету туда-сюда, он остановился и засмеялся:
– Между двух Михаилов стою.
– Это на счастье, – ответил Лукашин.
– Хорошо бы пораньше всё закончить сегодня. – Самохин потянулся. – Я уже давно девчонкам обещал выбраться в Парк культуры. На колесе обозрения хотят покататься.
– Если оперативно сработаем, то успеешь, – проговорил Виктор.
– Не пора ли нам выдвигаться? – Лукашин посмотрел на наручные часы.
– Погоди, сейчас Климов Володя подойдёт со своими ребятами. Савчук нам его опергруппу в качестве подкрепления выделил.
– Классно! Володька – мировой парень…
* * *
Погода была пасмурная. Густой туман лежал на полях и слизывал очертания деревьев.
– Ты только глянь! – произнёс Самохин, всматриваясь в наползавший туман.
Верхняя кромка лесного массива ещё различалась тёмной зелёнью с золотистыми проблесками, но книзу лес истаивал в белой пелене. Кое-где в поле из белёсой дымки поднимались неясные контуры пышных берёз и тополей, выступали полупрозрачные рисунки деревенских домов. Туман полз, словно живой молочный сгусток, растёкшийся по окрестностям, шевелящийся, ленивый; он медленно стекал на дно многочисленных оврагов, налипал на берегах речушек, клубился под мостами.
