— Ты ведь проходишь по гоп-стопу?
— Да.
— В общем, из «индии» пришел приказ, чтобы ты кололся… Насчет Текстильщиков… а двух мертвяков брал на себя.
Леня Картавый изменился в лице.
— У следаков против меня ничего нет. Бля буду! Они меня на пушку берут.
Через день-другой я на воле буду. Надо в «индию» маляву отправить, растолковать, пусть отменят приказ.
— Твое, конечно, право обращаться туда, но я тебе не советую. Это все равно, что уповать к господу богу. Решение по твоему делу принято, и вряд ли они его отменят. Прежде чем такие вещи принимать, люди все «за» и «против» взвешивают. Значит, по-другому просто было нельзя. Ну, так ты меня понял? — в голосе Тесака свозило сочувствие.
— Да.
— Ты не беспокойся, все будет путем. На зоне тебя встретят как надо, по-человечески, обогреют, а иначе и быть не может. — И Тесак отошел к Дикобразу, который снимал с дороги очередную маляву.
Паровозом, значит, решили сделать.
Леня Картавый просидел неподвижно не менее получаса, тупо рассматривая пространство перед собой и совершенно ничего не замечая. К нему не подходили, догадываясь, что парню следует побыть одному (хотя какое тут может быть одиночество, когда в камере восемьдесят человек).
Наконец он разогнулся, осмысленным взглядом посмотрел вокруг и усталой походкой зашаркал к двери. Постояв малость у порога, он громко заколотил кулаками по металлическим листам:
— Начальник, открывай!
Кормушка открылась неожиданно быстро. В проеме показалась рассерженная физиономия надзирателя.
— Ты чего на амбразуру бросаешься? В холодную, что ли, загреметь хочешь?
— Начальник, признание хочу сделать. Зови следака, скажи, что Ленчик Картавый спекся… Он знает, о чем речь пойдет.
— Ладно, передам, — примирительно произнес надзиратель и громко стукнул кормушкой.
Глава 52.
РАСКОЛОЛ УРКАГАНА, ГРАЖДАНИН НАЧАЛЬНИК, А ТЕПЕРЬ ЧАЙКУ ПОПЬЕМ
— Все, господин хороший, — кисло улыбался Леня Картавый, — расколол ты меня по полной программе, как хотел. Можешь докладывать своему начальству, что матерого уркагана за задницу сцапал… Что в этом случае тебе положено?
Поощрение, наверное, какое-нибудь или даже звезда? Вот ты кто сейчас, капитан?
Глядишь, после этого дела майором станешь, в гору пойдешь. Все-таки не каждому удается такое дело раскрутить. А тут так тонко сумел поработать, что убийца от душевного кризиса и от искреннего раскаяния на амбразуру начал кидаться.
Исповедаться захотел. После этого случая ты прослывешь специалистом по темным душам.
Леня Картавый сидел на том же самом табурете, древнем, как египетская гробница, и можно было только догадываться, какое неимоверное число задниц протерло его до желтого блеска. А табурет ничего, нагрузку выдержал, даже не покривился. Все-таки умели делать мебель раньше, а нынешние — едва повертишь седалищем, так такой скрип, как будто пощады просит.
Ладони сжаты, на запястьях узкие «браслеты», сидит Леня расслабленно, словно бы не испытывает никакого напряжения. А оно незримо присутствует — вон даже рот слегка приоткрыл, как издыхающая рыба.
— Я тебя слушаю, — усмехнулся Шибанов.
— Ты бы меня, господин хороший, кофейком побаловал, а то как сошлют загнивать заживо, так там уже не до изысков будет.
Григорий достал две чашки и поинтересовался:
— Тебе сколько ложек, одну или две?
— Давай две, господин хороший, чего жаться-то? Я тебе, можно сказать, собственноручно большую звезду на погон накалываю, а ты для меня пойла кофейного жалеешь?.. Если не уважишь, так я ведь и обидеться могу.
Шибанов щедро сыпанул две ложки, себе поскромнее — всего одну.
— Сколько сахара?
— Перебьюсь, начальник, — махнул сомкнутыми кистями Ленчик, — а то привыкну к сладкой жизни, отвыкать будет тяжеловато. Ты бы мне кипяточка, да покруче, чтобы нутро обжигало.
Григорий включил «Tefal», и чайник мгновенно зашипел, а когда внутри заклокотало, весело дзинькнул, отключившись.
Разлив кипяток по чашкам и дождавшись, когда Картавый сделает небольшой глоток и немного разомлеет, Шибанов спросил:
— Ну, так что? Колись!
— Я замочил вохровцев, — просто объявил Картавый, сделав такой же осторожный глоток, — обоих!
— Та-ак! — не удержался от возгласа Шибанов. — Ничего себе признаньице.
И с кем ты был?
— Трое нас было, но кто они такие, понятия не имею. Они меня в долю взяли. А расспрашивать в нашем деле не принято. Сами понимаете, за такое нечаянное любопытство могут и голову оторвать.
— Как они себя называли?
— Бугор и Дегтярь, — после некоторого раздумья произнес Картавый, как бы сдаваясь окончательно.
— Дегтярь — фамилия, что ли?
— Нет, погоняло.
— Ладно, рассказывай дальше, что там было? Как вы узнали, что там есть оружие?
Картавый сделал большой глоток, закатив глаза от удовольствия, и произнес мрачновато:
— Меня в это дело не вправляй, гражданин хороший…
— Послушай, что ты меня все «гражданин хороший» называешь? Обращайся Григорий Олегович, все-таки мне так привычней.
— Как скажешь… Григорий Олегович. Этот вопрос тебе бы Бугру задать.
Ему кто-то наколку дельную дал по поводу «стволов». А я всего лишь исполнитель.
Мне предложили в дело войти, ну я отказываться не стал. Кто же от таких денег рыло воротить станет? Ну, разве что полный чертила… Я к ним не отношусь. Но информацию ему дали верную. Я даже думаю, что это был кто-то из покойничков, а убрать Бугор мне их велел, потому что делиться не захотел. Иногда его одолевала какая-то необъяснимая жадность… Может быть, сухарик какой-нибудь найдется?
Как говорится, заодно бы и пообедал.
Григорий выдвинул ящик стола и достал из него пачку печенья, наполовину початую.
— Столько хватит?
— Мои любимые… овсяные, — с нежностью в голосе протянул Картавый.
Откусил половину, с хрустом зажевал. — Так о чем мы?.. Ах, да! Бугор все до мелочей продумал, мы всего лишь на подхвате были.
— Как проникли в помещение?
— Очень просто. Переоделись в форму вохровцев, подошли к двери и спокойно вошли. Шибанов похолодел:
— Дверь что, открытая была?
— Да.
Картавый, казалось, потерял всякий интерес к рассказу и сделал два небольших глотка кофе, заедая их печеньем. Шибанов терпеливо дожидался, пока наконец Картавый утолит голод, а когда последний кусочек был проглочен, он поторопил:
— Что же было дальше?
Глаза у Лени были пучеглазые, как у лягушки, выглядывающей из темно-зеленой вязкой жижи. Сейчас от удивления они округлились настолько, что казалось, не умещаются в орбитах:
— Ты меня, Григорий Олегович, удивил! А чего там еще дальше-то?
Пристрелили двух охранников. Потом нам попался какой-то старичок. Бугор стукнул его рукоятью по голове, чтобы не кричал, и еще связали его для верности.
— И все-таки давай поподробнее. Кто за кем шел, и вообще…
— Ясно дело, первым шел Бугор! И шел так, как будто бы в этом здании половину жизни проработал. Я так понимаю, у него скорее всего план здания имелся. Ну… «стволы» мы обнажили, зашли в одну комнату на первом этаже, а там один из вохровцев сидит. Я его и положил с одного раза. Он только дернуться успел. На втором этаже другой был…
— Ты его тоже пристрелил?
— Да, — неохотно отозвался Картавый. — Мы поднимаемся на второй этаж, где у них оружие лежало. Заглянули в комнату, а у телевизора охранник сидит и кайф получает от какой-то порнухи. Ну, я и его пристрелил. — Картавый неожиданно замолчал.
— Тебя за язык, что ли, тянуть, что дальше-то было? — раздраженно поторопил его Шибанов.
— А ты меня, Григорий Олегович, не грузи. Тут с мыслями собраться нужно. Я же тебе сказал, на всю катушку колоться буду. А чтобы слова мои в глотке не застревали, ты бы придумал что-нибудь. Кофейку бы, что ли, по второму разу организовал.
— Я вижу, что ты любишь, когда за тобой, как за барышней, ухаживают, — сдержанно съязвил капитан, включая чайник.
— И от печенья я бы не отказался. Овсяное! Понравилось, будет что вспомнить.
— Ладно, что с тобой сделаешь… Василий! — позвал Шибанов прапорщика и, когда тот вошел, сказал:
— Вот что, зайди к Николаичу в соседнюю комнату, возьми у него в долг пачку печенья, скажешь, что завтра верну.
Не сказав ни слова, прапорщик вышел и уже через минуту вернулся, протягивая капитану пачку печенья. Лицо беспристрастное, даже равнодушное, какое бывает только у солдата второго года службы, мечтающего о скором дембеле.
Капитан небрежно бросил пачку печенья на стол, и она, скользнув, успокоилась у самых пальцев Картавого.
Лицо Ленчика скривилось, он надорвал пачку и, вытащив одно печенье, констатировал:
— Недолюбливаешь ты бедного еврея, Григорий Олегович, а нам ведь и дальше с тобой дружить надо, чтобы…
— Ладно, оставим лирику, что там дальше было?
