Гэйрднер, как испуганный ребенок, из всех сил держался за руку, которая тащила его в сторону неизбежного.
Грант, конечно, хорошо знал, что убийства совершают и вполне приличные люди. Но не такие убийства и не по таким причинам. Человек, которого изобразил Гэйрднер в «Жизни и царствовании Ричарда III», мог убить только в состоянии аффекта. Такой человек мог убить жену за неожиданно открывшуюся неверность. Убить компаньона, чьи тайные спекуляции разорили их фирму и оставили его детей без средств к существованию. Лишь дикая вспышка страстей могла заставить его убить, но запланировать убийство заранее либо убить подло, из низменных побуждений, он не мог.
Нельзя сказать: поскольку Ричард обладал такими-то качествами, он не был способен на убийство. Но вполне можно утверждать: поскольку Ричард обладал этими качествами, он не был способен на такое убийство.
Убийство юных принцев было бы актом глупым, а Ричард был личностью одаренной. Это было бы низким убийством, а он был человеком большой честности. Это было бы бездушным убийством, а он славился своей добротой.
Можно пройтись по списку его признанных добродетелей и понять, что любая из них делала его участие в убийстве мальчиков маловероятным. Взятые же вместе, они практически исключали такую версию.
– Вы забыли спросить про одну личность, – сказал Кэррэдайн, врываясь в палату несколько дней спустя, словно весенний ветер, счастливый и радостный.
– Привет! Кого это я позабыл?
– Стиллингтона.
– А ведь правда! Достопочтенный епископ Батский!.. Если Генриху так не нравился «Титулус региус» как свидетельство правоты Ричарда и незаконнорожденности его собственной жены, ему еще больше должны были быть ненавистны стоявшие за ним люди. Что же произошло со стариной Стиллингтоном? Он тоже пал жертвой юридически оправданного убийства?
– Да. Старик не хотел играть.
– Играть? Во что?
– В любимую игру Генриха. Он вышел из нее. Либо он был стреляным воробьем, либо же таким наивным, что вообще не заметил ловушки. Я полагаю, что он был таким простаком, что никому не удалось его спровоцировать на что-нибудь серьезное. Караемое смертной казнью.
– Хотите сказать, он взял над Генрихом верх?
– Ну нет. Никто не мог победить Генриха. Генрих обвинил его по мелочи, осудил и забыл освободить. Стиллингтон так и не вернулся домой… Кто это был? Мэри на песках реки Ди?
– Что-то вы сегодня разошлись. Волнуетесь, кажется?
– Не говорите это таким подозрительным тоном. Еще не все открыто. Это волнение, которое вы заметили во мне – интеллектуальное коксование. Душевное ликование. Исключительно умственное мерцание.
– Садитесь и успокойтесь. Неужели нам наконец повезло? Или я ошибаюсь?
– Повезло – не то слово! Случилось нечто прекрасное, невообразимо прекрасное!..
– Думаю, вы выпили сегодня.
– Я не мог бы, даже если б попытался. Я сегодня сыт, полон до краев одним лишь удовлетворением.
– Нашли тот разрыв в цепи, который мы искали?
– Да, нашел, но он случился позже, чем мы думали. Итак, дальше. В первые месяцы все шло своим чередом, как и можно было предполагать. Генрих одержал верх, ни словом не упоминая о мальчиках, обустроился и женился на их сестре. Парламентским актом превратил сторонников Ричарда в изменников, подтасовав всего только одну дату. Это принесло ему кучу конфискованных поместий. Между прочим, кройландский монах был совершенно возмущен этим деянием Генриха. «Боже, – писал он, – на кого опереться королю в день битвы, если его сторонников в случае поражения могут лишить жизни, состояния и наследственных прав».
– Генрих не полагался на своих соотечественников.
– Да. Он понимал, что англичане раньше или позже докопаются до истины. Он ведь был чужак. Однако в начале правления Генриха все шло именно так, как и можно было бы предположить. Он одержал победу в августе тысяча четыреста восемьдесят пятого года и женился на Елизавете в январе следующего года. Первый ребенок родился у Елизаветы в сентябре тысяча четыреста восемьдесят шестого года в Винчестере, и при родах и крещении присутствовала ее мать. Затем осенью она вернулась в Лондон – я имею в виду вдовствующую королеву. Осенью. А в феврале – примечаете? – ее до конца дней заточили в монастырь.
– Елизавету Вудвилл?! – воскликнул Грант, пораженный услышанным. Такого он ожидал меньше всего.
– Да. Елизавету Вудвилл. Мать принцев.
– А вдруг она отправилась в монастырь добровольно? – спросил Грант после некоторого раздумья. – Не столь уж необычный поступок для знатных дам, утомленных придворной жизнью. Знаете, жизнь в монастыре не была такой уж тяжелой. Для богатых, по крайней мере…
– Генрих отнял все, чем она владела, и сослал ее в монастырь в Бермондси. Это, кстати, вызвало тогда немалую шумиху. Похоже, возникло много вопросов.
– Неудивительно. И как он это объяснил?
– Тем, что она благоволила Ричарду.
– Вы это серьезно?
– Вполне.
– Это официальное объяснение?
– Нет. Такова версия любимого летописца Генриха.
– Полидора Вергилия?
– Да. В указе Совета, который приговорил ее к заточению, говорилось: «По различным причинам».
– Вы цитируете? – не веря своим ушам, спросил Грант.
– Да, слово в слово. Так и сказано: «По различным причинам».
На мгновение Грант опешил.
– М-да, он был не мастак выносить вердикты. Я бы на его месте придумал полдюжины куда лучше.
– Либо он не желал напрягаться, либо считал, что кругом доверчивые идиоты. Обратите внимание, доброе отношение Елизаветы к Ричарду не тревожило его все восемнадцать месяцев с тех пор, как он занял трон. Видно, до поры до времени все шло гладко. Он даже делал ей подарки – поместья и все такое прочее.
– Но какова была истинная причина? Ваши предположения?
– Я подметил маленькую деталь, которая может вам кое-что подсказать. Меня лично она натолкнула на одну идею.
– Говорите.
– В июне того года…
– Которого?
– Тысяча четыреста восемьдесят шестого, первого года замужества Елизаветы. В январе она вышла замуж за Генриха и в сентябре родила принца Артура, а ее мать суетилась вокруг нее.
– Ну и что?
– В июне того же года сэр Джеймс Тиррел получил общее помилование. А точнее, шестнадцатого июня.
– Но в то время это ничего не значило, скажу я вам. Довольно обычная процедура. Особенно по завершении службы. Или при назначении на новую должность.
– Знаю. В первом помиловании не было ничего удивительного.
– В первом? А что, было и второе?
– Да. Второе помилование сэра Джеймса последовало ровно через месяц после первого. А точнее, шестнадцатого июля тысяча четыреста восемьдесят шестого года.
– Так, так… Это и впрямь удивительно.
– Во всяком случае, весьма необычно. Я спрашивал у одного старичка-историка – он обычно сидит рядом со мной в библиотеке Британского музея и всегда готов помочь – так вот, он говорит, что никогда не встречал ничего подобного. Очень удивился, когда я показал ему
