— До свидания!.. — робко произнес учитель и взялся за дверную ручку. Когда он впервые встретился тут с Пальме, настроение у него было получше. Тогда он радовался, думая, что уже почти раскрыл преступление. Теперь, вновь полагая, что тайна раскрыта, учитель не испытывал никакого удовлетворения. Что ему до отношений барона и графини? На чьей он стороне? Чужак и есть чужак!
— Grüß Gott![25] — внезапно воскликнул писарь, глянув на Красла своими рыбьими глазами и словно удивляясь, что учитель еще здесь. Красл поспешил выйти. В конце концов барон с графиней договорятся — старая и новая аристократия. Фабрикант вряд ли заявит в полицию. Скорее будет шантажировать. Учителю следовало бы самому сообщить о графине полицейскому комиссару, а кроме того, выяснить, где была графиня во время беспорядков у фабрики. Но у Красла пропало всякое рвение. Вспоминая графиню, как вихрь примчавшуюся на перекресток, он говорил себе — нет, не так бы вел себя убийца, эта женщина не могла быть убийцей! Впрочем, окончательное решение за Альбиной, она здесь самое заинтересованное лицо.
Однако оказалось, что у нее более насущные заботы. Она встретила учителя, едва сдерживая слезы: Риссиг не сдержал слова. Едва ушла Бреттшнайдер, ворвались жандармы, какие-то незнакомые, наверное, специально вызванные из Брода. Яреку удалось спастись в последнюю минуту. Стреляли в него, как на охоте! А потом перевернули весь дом вверх ногами... Альбинка шмыгала носом, сидя среди проткнутых штыками перин, скорбно озирая свое разоренное жилище.
— Жандармы сказали, что ищут листовки социал-демократов, а я теперь на подозрении и должна каждый день отмечаться в полиции. Но я думаю, что они искали те самые записи Риссига...
— Какие записи? — взорвался Красл, которому негде было даже присесть. — Никаких записей барон не ищет, все у него в полном порядке, своими ушами слышал! Это все сплетни! Выдумки, из-за которых совершено преступление!
— Но зачем они так тщательно все обыскали?
— Понятия не имею! — Красл смертельно устал, и все ему опостылело. — Право же, не знаю, Альбинка!
Девушка сидела как пришибленная. Так притерпелась к бедам, что, если бы сейчас подожгли крышу над головой, она бы не удивилась.
— Одно я знаю твердо — Риссига мы подозревали зря! И Ярека не он выдал. Парни в последнее время сами были очень неосторожны. Почему вы здесь во всех ваших бедах вините одного Риссига? И болезни, и неурожаи тоже из-за него? А между прочим, только фабрикант может тебя выручить!
— Каким образом?
— Он один может купить эту лавку. А продать здесь все придется, Альбинка, потому что ты поедешь со мной в Прагу!..
Девушка была ошеломлена.
— Ну разумеется, не могу же я тебя оставить здесь совсем одну! Доктор Х. обязательно о тебе позаботится. Хотя бы ради отца! А Голан потом может за тобой приехать... — учитель не терял оптимизма.
— Вы думаете, барон теперь согласится купить лавку? Если даже не ищет документы?
— Посмотрим... — И Красл снова отправился к фабриканту, надеясь, что это уж в последний раз.
Риссиг отказался его принять. Замок празднично сиял, слуги щеголяли в роскошных ливреях. Лакеи у входа торжественно кланялись гостям.
— Тогда доложите пани баронессе, — потребовал Красл.
— Она никого не принимает!
— Скажите, что я принес ее книгу.
Камердинер смерил его недоверчивым взглядом.
— Смотрите, будут неприятности, если не доложите! Ее светлость ожидает меня!..
Камердинер Пожал плечами и вышел. Другой слуга тем временем преградил Краслу дорогу. Звучали веселые куплеты, прерываемые смехом и аплодисментами. Видимо, сегодня вместо Моцарта гостям предлагалась оперетта. Певец повторял на бис:
Всем богатство заправляет,
И об этом каждый знает!
Деньги есть — живем мы всласть,
И повсюду наша власть!
Бедность грязными руками роет землю, тешет камень,
Мы отмыты дочиста — нам противна нищета!
Все общество, видимо, изрядно подвыпившее, громко подпевало певцу. Они сделали гимном песню, которая издевается над ними. Обернувшись, Красл заметил, что возле него тихо стоит пани Риссиг. Она была в черном домашнем платье и явно не участвовала в приеме. Баронесса пригласила его в свои покои, где Красл увидел наконец ее знаменитую коллекцию. Толпы китайских статуэток, множество ваз и украшений из фарфора, большая библиотека. Красл сбивчиво изложил свою просьбу:
— Ваш сын как будто интересовался лавкой Павлаты... Приглашал даже нотариуса из Либерца...
— Вы не поняли мою книгу, учитель. Очень жаль...
Комната освещалась красной люстрой, отчего Красл чувствовал себя то ли в гробнице, то ли в публичном доме.
— Есть три вида существования, и все они полны зла: первый — стремление удовлетворить желания, сладострастие. Второй вид — жажда личного бессмертия, третий — жажда успеха, богатства и власти, суетность. Все три зла следует превозмогать, учитель! Понимаете? — Она смотрела на него укоризненно. Из зала доносился припев:
Кто монетой звенит,
Тот и барином глядит,
Лишь он, лишь он...
— Сладострастие и суетность — суть главные препоны на пути к счастью!
— А что такое голод? — спросил Красл злобно. — Об этом вы никогда не задумывались, пани?..
Старая дама рассеянно смотрела на книги.
— Очень жалко, что нет Золотого Будды! Все же кто-то, видимо, украл его у меня.
Учитель повернулся и пошел, без извинений, не простившись, в нем зрел бунтовщик. Пронесясь мимо камердинера, он почти влетел в объятия толстой матроны с грандиозным декольте, которая как раз выходила из кареты. Вслед ему неслись ругательства, но он и не оглянулся.
— Вы утверждаете, что Вальтер — переодетая женщина? У меня другие сведения! — Голан подкрался к дому Павлаты, когда совсем стемнело. Наверное, действительно с важными новостями, коли ради них рискует жизнью. Мужчины беседовали шепотом, испуганная Альбина караулила у дверей.
— Такой человек, говорят, ходил среди рабочих год назад. Точно соответствует описанию: высокий блондин, говорил с акцентом, приходил всегда только в сумерках. Агитировал против Риссига, даже деньги давал, но все, кто связывался с ним, кончали тюрьмой. Это явный провокатор. Графиня, если она даже сумасшедшая, никогда не станет мараться об рабочих. А вот что это доверенное лицо Риссига, главарь его тайной полиции — вполне возможно. Смелый человек, коли рискнул явиться к Бреттшнайдерихе. Но графиня тут, безусловно, ни при чем!
— Но какое отношение он имеет к убийству Павлаты? — спросил учитель в полном отчаянии от всей этой путаницы. — Вот что надо объяснить!
Скольких людей он уже подозревал в убийстве? Не счесть! Уж лучше бы он не заметил этой проклятой «шальной пули»!
— У него светлые волосы. И работает явно на Риссига. Ищет потерянные записи...
— Риссиг никаких записей не терял, это все досужие выдумки... — грустно возразил Красл. Вдруг Альбина встрепенулась.
— Беги! — закричала она, но было уже поздно: в дверях, загораживая выход, стоял барон.
— Напрасно прячешь, девчонка, жениха. — сказал он грубо. — Я не собираюсь тебе мстить, особенно теперь, когда ты, наконец поумнела. Даю тебе за эту лавчонку пятьдесят золотых, сама понимаешь, большего не заслужила. И выметайтесь сегодня же ночью все, вместе с вашим учителем! Иначе я ни за что не ручаюсь! Убийцу отца мы обнаружили, хотела ли графиня и тебя отравить — выяснится в дальнейшем. Вот учитель может засвидетельствовать, что я говорю правду. Он меня терпеть не может, так что ему можешь верить. Что убийцу накажут — ручаюсь. Прочтешь об этом в газетах. Только читай «Богемию», а не грязные листовки друзей твоего жениха. Впрочем, поступай как знаешь.
Учитель был взволнован. Все же фабрикант прибежал тотчас же, бросив дома гостей? И все ради этой лавчонки? Хотя и утверждает, что у него ничего не пропало. Что-то концы не сходятся...
— Пан учитель... — Альбина растерянно смотрела на Красла.
— Ты любишь этого бунтаря, значит, все решено! Здесь с ним ты остаться не можешь, сама должна понимать! — ответил вместо Красла Риссиг.
— Но так дешево, — возразила было Альбина, в которой вдруг пробудилась дочь лавочника.
— Большего и не стоит твоя развалюха! — сказал Риссиг. — Раз ты предпочла Голана пансиону, не вижу смысла делать тебе подарки!
Красл молчал, в волнении кусая губы. Не знал, что посоветовать, просто не знал. Альбина еще раз обмакнула перо, склонилась над договором и старательно, буква к букве, стала писать. Риссиг выхватил бумагу из рук, не дав даже подсохнуть чернилам.
— Через полчаса сюда придут мои люди. Они снесут этот домишко... — произнес он с удовлетворением.
— А это не... — Ярек Голан вышел из лавки, руки в карманах, взмокший от этой сцены, которую он наблюдал из укрытия.
— Я ничего не слышал и не видел, — проворчал барон. — Свое слово я держу!
