он увидел Дитера Фрея, ковылявшего по тюремному двору. Он почувствовал, что парень полон гневного сдавленного спокойствия; наголо выбритая голова придала ему зловещие черты, и его фигура казалась слишком крупной для этой маленькой тюрьмы. В Дрездене, вспомнил он, родилась Эльза. Перед глазами всплыли страницы ее личного дела, которое он просматривал в министерстве: урожденная Фрейман, родилась в 1917 году в Дрездене, от родителей-горожан; образование получила в Дрездене; 1938—1945 годы была в заключении. Он попытался представить Эльзу в обстановке ее дома, в аристократической еврейской семье, которой ныне приходится жить среди оскорблений и преследований. «Я мечтала о длинных золотистых волосах, а они обрили меня наголо». Теперь он с тошнотворной точностью понимал, почему она красила волосы. Она могла быть такой, как эта пастушка, кругленькой и хорошенькой. Но тело ее было так изуродовано голодом и страданиями, что стало костистым и уродливым, как птичий скелет.
Он представил ее той ужасной ночью, когда она увидела убийцу своего мужа, стоявшего над его телом; он слышал, как она, задыхаясь от рыданий, объясняла, почему
Феннан был в парке со Смайли, а Мундт спокойно и рассудительно убеждал ее, что она должна, пусть и против своего желания, скрыть это дикое и бессмысленное преступление, для чего он буквально подтащил ее к телефону и заставил позвонить в театр, а затем вынудил написать то бессмысленное предсмертное письмо Феннана над его подписью и оставил ее, полную мук и страданий, подвергаться допросам, которые неизбежно должны были последовать. Трудно было себе представить такую холодную бесчеловечность, и, заметил он себе, Мундт пошел на фантастический риск.
Конечно, в прошлом она проявила себя как прекрасная сообщница, хладнокровная и спокойная и, по иронии судьбы, более изобретательная в технике шпионажа, чем сам Феннан. И может быть, для женщины, которой пришлось пережить такую ночь, ее поведение во время их первой встречи было настоящим чудом.
И когда он стоял, глядя на пастушку, застывшую между двумя своими обожателями, к нему пришло холодное сознание того, что есть совершенно иное решение дела Са-муэля Феннана, решение, которое объясняет каждую деталь, сводит воедино все раздражающие противоречия в характере Феннана. Осознание это пришло к нему в результате чисто академических размышлений, которые не имели отношения ни к кому из действующих лиц; Смайли оперировал ими, как кусочками головоломки, сопоставляя их в том или ином порядке, чтобы общая картина соответствовала установленным фактам, — и вдруг в какую-то долю секунды все сошлось настолько плотно, что головоломка обрела совершенно законченный вид.
Сердцебиение участилось, пока Смайли с растущим удивлением восстанавливал в памяти всю историю, реконструировал сцены и события в свете своего открытия. Теперь он знал, почему Мундт покинул сегодня Англию, почему Феннан столь небрежно отбирал то, что не могло представлять ценности для Дитера, почему он заказал звонок в 8.30 и каким образом его жене удалось избежать жестокости Мундта. И наконец, он понял, кто написал анонимное письмо. Он увидел, в какое глупое положение его поставили эмоции, какую дурную шутку с ним сыграла убежденность в силе своего интеллекта.
Подойдя к телефону, он набрал номер Мендела. Завершив разговор с ним, он сразу же позвонил Питеру Гильому. Затем, облачившись в пальто и напялив шляпу, он вышел на угол Слоан-сквер. В небольшом газетном киоске он купил открытку с видом Вестминстерского аббатства. Добравшись до станции подземки, он поехал на север, к Хай-гейту, где и вышел. На главном почтамте он купил марку и твердым почерком надписал открытку, адресованную Эльзе Феннан. На месте, предназначенном для текста, он написал угловатым почерком: «Хочу, чтобы вы прибыли». Отметив время, он бросил открытку в почтовый ящик, после чего вернулся на Слоан-сквер. Больше ничего он не мог сделать.
Спал он в эту ночь тревожно; на следующий день в субботу встал рано и вышел на угол купить булочки-круассаны и кофе в зернах. Приготовив себе кофе, он сел на кухне, просматривая «Таймс» и поглощая свой завтрак. Он был на удивление спокоен и, когда зазвонил телефон, аккуратно сложил газетку, прежде чем подняться наверх к аппарату.
— Джордж, это Питер, — голос у него был взволнованный и почти торжествующий. — Джордж, клянусь, мы ее достали!
— Что случилось?
— Почта пришла ровно в 8.35. В 9.30 она как пришпоренная вылетела из дома. Прямиком направилась на железнодорожную станцию и села на поезд в 9.52, что идет к вокзалу Виктория. Я посадил Мендела в поезд, а сам сел в машину, но не успел встретить его.
— Как ты снова свяжешься с Менделом?
— Я дал ему номер «Гроссенвор-отеля» и буду ждать его там. Как только у него будет такая возможность, он мне позвонит, и я присоединюсь к нему, где бы они ни были.
— Питер, я надеюсь, что вы будете достаточно вежливы, не так ли?
— Мягки, как дуновение ветерка, старина. Я думаю, что она окончательно сбита с толку. Носится как гончая.
Смайли положил трубку. Взяв «Таймс», он принялся изучать театральную колонку. Он должен быть прав... должен.
Время после завтрака ползло с убийственной медлительностью. Порой он подходил к окну и стоял, засунув руки в карманы, наблюдая за длинноногими кенсингтонскими девушками, которые прогуливались по магазинам с симпатичными юношами в голубых джемперах; за компаниями ребятишек, весело моющих перед домом машины, куда они потом садились и уезжали за покупками.
Наконец после часов ожидания, которые показались невыносимо длинными, звякнул колокольчик у входной двери, и ввалились Мендел и Гильом, сияя счастливыми улыбками и жутко голодные.
— Наживил, забросил и поймал, — сказал Гильом. — Но пусть Мендел изложит — большинство черновой работы досталось на его долю. Я появился уже перед финалом.
Мендел, уставившись в пол в нескольких футах перед ним, слегка склонив набок голову, точно и исчерпывающе изложил ход событий.
— Итак, она села на поезд в 9.52 до Виктории. В поезде мне удалось не попасться ей на глаза, и я перехватил ее, когда она уже выходила со станции. Затем она взяла такси.
— Такси? — перебил его Смайли. — Должно быть, она с ума сошла.
— Она жутко торопилась. Она вообще ходит для женщин довольно быстро, но по перрону она чуть ли не бежала. Она доехала до театра «Шеридан». Сразу толкнулась в кассу, но она была еще заперта. Потоптавшись несколько секунд, она пошла в кафе, что было ярдах в ста. Заказала кофе и сразу же расплатилась за него. Примерно минут через сорок она вернулась к театру. Касса была уже
