Винья погиб, но виньяры, главным образом благодаря этому чуду, продолжали жить. В отместку за смерть своего Бога они дали клятву ненавидеть христиан так же сильно, как сами ранние христиане ненавидели евреев. Иные даже присягнули Агграмаксу, призывая его помочь им в борьбе со Святым Духом и его сыном Христом. Они отдали себя делу разрушения, и именно отсюда проистекает их политическое значение.
Виньяры сохранились на ветрах времен, маленькая группа, набиравшая к себе немногих новобранцев извне, в свои связанные общим наследием ряды, но при всей своей немногочисленности именно они поднимали на борьбу или по крайней мере поддерживали большинство поместных движений, разрывающих Швейцарию на части. Говорят, брат Антона Виньи Леопольд бывал в Рютли. Согласно тем же слухам, трое известных странным поведением бургомистров Цюриха – Брюн, Штюсси и Вальдман, – были виньярами. Майор Давель, этот герой-безумец, этот Дон Кихот, отказался присягать Агграмаксу, сделался отступником и поплатился за это жизнью.
С особенно большой охотой виньяры раздували религиозные распри. Они равно ненавидели католиков и протестантов и поддерживали самые противоположные движения, от изгнания иезуитов до Sonderbund[42], исключительно ради того, чтобы столкнуть лбами христиан, имевших хоть какие-то разногласия.
– В общем, – заключил он, – виньяров явно нельзя назвать хорошими людьми. Потому мне и не нравится появление Семерых с Голгофы в Беркли.
Снова повисло молчание. Пол Леннкос принялся спокойно набивать трубку. Остальные чего-то ждали. Да уж, глаз эта картина не радует – виньяры и их история. Положим, София и Немо и Агграмакс сами по себе фигуры довольно комические, как и градина с изображением семерки, сразившая австрийского судью. Но доктор Шедель мертв, и Штауфахер-дед тоже, и еще бог знает сколько людей лишились жизни по приговору Семерых с Голгофы. И сколько еще лишатся?
Мартин вздрогнул и потянулся за сигаретой. В кармане он снова нащупал золотой ключик. Ему все стало ясно. В Беркли никаких безумцев-сектантов быть не могло. Как сказал бы доктор Эшвин, это отдавало бы уж слишком ранним Конан Дойлем. Кто-то знал о существовании Семерых с Голгофы и подбросил ключик, дабы пустить следствие по ложному пути. А кто это мог быть? Кто-нибудь из Швейцарии…
– Знаешь, Пол, – заговорил Алекс, – тебе бы стоило поделиться этой информацией с полицией. Там были бы счастливы, если бы кто-нибудь объяснил им этот символ.
– Э, нет, Алекс, я не самоубийца. Если виньяры решат, что я слишком много знаю… нет, не пойдет. К тому же полицейские и без меня докопаются до сути. Вся эта история может быть известна швейцарскому консулу или какому-нибудь еще вроде меня, шкрабу. Хотя я лично, если бы не разговор с Жаном Штауфахером, никогда бы не смог связать воедино то, что прочитал у Курбранда и Урмайера. По-моему, они тоже чего-то опасались.
– Да ты что, старик, – решительно вмешался Уортинг, – это же твой гражданский долг.
– Да неужели? – улыбнулся Пол.
– Разве ты не хочешь, чтобы этого мерзкого гаденыша вздернули?
– Ценой собственной жизни – нет.
– Ну… не… не знаю, что и сказать. – Канадец возмущенно засопел и невнятно выдохнул: – Какого черта, старик, так нужно! – Уортинг неохотно замолчал, но Мартин заметил, что он вроде начинает о чем-то задумываться.
В тот вечер, поужинав, Мартин и Пол долго бродили по холмам. Это была славная молчаливая прогулка, но на всем ее протяжении Мартину не давала покоя одна мысль, и, когда около десяти часов они зашли в «Белую таверну» выпить по чашке кофе с гамбургером, он не выдержал.
– Слушай, Пол…
– Какого черта, – не дал ему договорить Пол, сердито разглядывая белесое содержимое своей чашки, – я заказывал черный кофе. Ой, извини, что ты хотел сказать?
– Я про то, о чем ты сегодня днем рассказывал… Понимаю, ты не хочешь широко обнародовать свои познания, но есть один человек, который бы с удовольствием тебя послушал.
– И кто же это? – дожевывая кусок гамбургера и собираясь отправить в рот следующим, осведомился Пол.
– Доктор Эшвин.
– Почему бы и нет? Полагаю, ему действительно может быть интересна эта новейшая ересь – по крайней мере от Вед отвлечется. Хорошо, согласен, расскажу ему, что знаю.
– Может быть, прямо сейчас и заскочим? Думаю, он еще не лег.
– Отлично, еще несколько минут – и пойдем.
Несколько минут, само собой, растянулись на полтора часа. Тем не менее доктор Эшвин принял гостей со всей сердечностью – с Полом он уже два-три раза встречался, – и выставил бутылку виски, которое у него всегда имелось в наличии. Слушал он с огромным интересом, время от времени вставляя в рассказ беглые замечания. При этом хозяин выкурил бессчетное количество сигарет, но, пока Пол не поставил в рассказе последнюю точку, от комментария воздерживался.
– Чрезвычайно признателен вам, мистер Леннокс, – сказал он наконец. – Поразительная история. Она на многое бросает свет. А я-то всегда считал, что неплохо знаю историю ересей! Ваш рассказ явно колеблет эту веру. Не могу объяснить, каким образом эта легенда ускользнула от моего внимания. Но история, повторяю, впечатляющая.
– Боюсь, больше, чем просто впечатляющая, доктор Эшвин, – криво улыбнулся Пол. – Не забывайте, главную роль в ней играет Смерть.
– А я и не забываю. – Доктор Эшвин закурил очередную сигарету и начал разливать виски.
– Спасибо, я пас. – Пол накрыл ладонью бокал. – Мне еще надо, пока не слишком поздно, заглянуть к Финчу.
– К Финчу? – не понял доктор Эшвин.
– У Финча Ролтона, – пояснил Мартин, – есть хороший фонограф, а еще он, по слухам, отличается самым лучшим среди мужчин в Беркли гастрономическим вкусом. Но все это еще не объясняет, Пол, с чего это тебе вдруг понадобилось делать такой крюк, только чтобы послушать его.
Пол пожал плечами:
– Я давно обещал вернуть ему проигрыватель, да совершенно забыл.
– Тогда понятно, – с облечением вздохнул Мартин. – Раз ты идешь к нему не ради мазохистского удовольствия послушать, как он перевирает Маклиша…[43] А я, пожалуй, если вы не возражаете, доктор Эвшин, еще задержусь ненадолго. Увидимся завтра на репетиции, Пол.
Пол кивнул, поблагодарил доктора Эшвина за гостеприимство и пошел к Финчу Ролтону, который – если ему доведется прочитать эти строки, – наверное, весьма удивится, узнав, что фигурировал, пусть и косвенно, в расследовании убийства Шеделя.
Эшвин слегка крутанул кресло.
– А что, у мистера Леннокса много пластинок?
– У него отличная коллекция, – подтвердил Мартин, – и к тому же он часто берет пластинки напрокат в библиотеке Сан-Франциско. Его фонограф – это для меня настоящее отдохновение.
– И какая же музыка, – кивнул Эшвин, – его интересует более всего?
– В основном симфоническая и камерная. Но, в общем, практически альбомы пластинок.
– А эстрадная?
– Нет. Боюсь, Пол несколько аскетичен в своих вкусах.
Доктор Эшвин слегка наклонился вперед и залпом осушил бокал с виски.
– Знаете, мистер Лэм, – сказал он, – с моей очки зрения, самое любопытное, что есть в рассказе мистера Леннокса, это как раз аскеза.
Мона улыбнулась.
Предчувствия Мартина оправдались в полной мере. Эта улыбка чертовски усложняет положение следователя, лишая его необходимого беспристрастия. Он начал задумываться, зачем вообще решил взять на себя роль детектива во всей этой истории, до которой ему, в общем-то, нет никакого дела.
Однако если бы он не взялся за расследование, то и Мону бы никогда не пригласил посмотреть мексиканский фильм, а засел бы, как обычно, в библиотеке и лишился разом двух удовольствий. Одно – сама картина: нагромождение нестрашных ужасов, на что способны только мексиканцы; другое, конечно, сама Мона.
Обычно такая спокойная и уравновешенная, в кинозале она совершенно преобразилась. В самые драматические моменты она принималась неудержимо дрожать, а когда черные литеры какой-то дьявольской книги превратились в извивающихся подземных червей, стиснула Мартину локоть. Все еще переваривая малопонятные заключительные слова фильма, все еще не избавившись от странного чувства ирреальности, порожденного его безумным сюжетом, Мартин вдруг осознал, что ладонь Моны покоится в его ладони. И была ее ладонь теплой и вполне реальной.
Мона улыбнулась и кивнула в ответ на предложение выпить еще один бокал шерри. Себе Мартин снова заказал пива.
Они сидели в кабинке дешевой забегаловки рядом с маленьким кинотеатром, приходя в себя после ужасов фильма и подкрепляясь перед долгой поездкой на трамвае в университетский городок.
– Не знаешь, чему и верить, – вздохнула Мона. – Странное какое-то чувство оставляет эта картина. Верно в ней муж говорит: «Либо эти мертвые монахи воскресли, либо мы трое пробыли одну ночь мертвыми. Кто знает?»
