Ознакомительная версия.
Бум! Эшли уходит на войну! Атланта горит! Ретт появляется и исчезает!
– О-ля-ля, – произнесла Скарлетт сквозь слезы, – я подумаю об этом завтра, потому что завтра будет другой день».
Я от души смеялся, когда читал это. Теперь, сам столкнувшись с чем-то подобным, я не считаю это таким уж забавным. Судите сами.
«– Ребенок с уровнем Ай-Кью [9] , который не определяется никакими тестами? – с улыбкой произнесла Индиана Форной, глядя на своего обожаемого супруга Ричарда. – О-ля-ля! Мы обеспечим атмосферу, в которой его интеллект – не говоря уж о его не-совсем-глупом старшем брате – получит полноценное развитие. Мы вырастим их как нормальных американских мальчиков, какими они, слава Богу, и есть!
Бум! Мальчики Форной выросли! Ховард поступил в университет Вирджинии, окончил с отличием, начал карьеру свободного журналиста! У него благополучная жизнь! Общается с множеством женщин, с некоторыми даже спит! Ему удается избегать социальных болезней – как сексуальных, так и фармакологических! Купил стереосистему «Мицубиси»! Пишет домой как минимум раз в неделю! Опубликовал два весьма симпатичных романа!
«– О-ля-ля! – сказал Ховард, – мне нравится такая жизнь!»
Так оно и было, пока неожиданно (в лучших традициях дурацких научно-фантастических романов) не появился Бобби с этими двумя стеклянными банками, в одной из которых помещался пчелиный рой, а в другой – осиное гнездо. Бобби – в вывернутой наизнанку майке с надписью «Мамфорд», готовый уничтожить человеческий разум и довольный этим донельзя.
Люди типа моего брата Бобби рождаются раз в два или три поколения. Это люди типа Леонардо да Винчи, Ньютона, Эйнштейна, может, Эдисона. Похоже, их объединяет одна общая черта: все они напоминают стрелку гигантского компаса, которая долгое время крутится бесцельно в поисках некоего истинного «севера», а потом устремляется в найденном направлении со страшной силой. Но прежде чем это произойдет, люди такого рода могут совершать множество весьма странных поступков, и Бобби не был исключением.
Когда ему было лет восемь, а мне соответственно пятнадцать, он как-то пришел и сказал, что изобрел аэроплан. К тому времени я уже слишком хорошо знал Бобби, чтобы просто отмахнуться и выставить его из комнаты. Я пошел с ним в гараж, где на его красной тележке «Американский летчик» громоздилось странное фанерное сооружение. Оно напоминало маленький истребитель, только с крыльями не скошенными назад, а, наоборот, выставленными вперед. В середине с помощью болтов он укрепил седло от своей детской лошадки-качалки. Сбоку торчала какая-то ручка. Мотора не было. Он сказал, что это планер, и попросил, чтобы я толкнул его с вершины Карриган-Хилл, который имел самый пологий склон в вашингтонском Грант-парке. По центру склона была сделана ровная бетонная дорожка, для пожилых людей. Она, сказал Бобби, будет его взлетной полосой.
– Бобби, – сказал я, – ты сделал крылья задом наперед.
– Нет, – ответил он. – Именно так и должно быть. Я видел что-то похожее у ястребов в передаче про природу. Они пикируют вниз на свою добычу, а потом выставляют вперед крылья и поднимаются в высоту. Они очень гибкие, видишь? Таким образом подниматься легче.
– Тогда почему в авиации до сих пор таких не делают? – спросил я, божественно невежественный относительно того, что и у американских, и у русских авиаконструкторов уже существовали проекты боевых истребителей с обратной стреловидностью крыла.
Бобби пожал плечами. Он не знал и не думал об этом.
Мы поднялись на самую вершину Карриган-Хилл. Он устроился в седле от детской лошадки и крепко сжал рукоятку. «Толкни меня изо всех сил », – попросил он. В глазах его плясали очень хорошо мне знакомые безумные огоньки. Клянусь, такие огоньки временами появлялись, когда он еще лежал в колыбели. Видит Бог, я бы никогда не толкнул его вниз по бетонной дорожке так, как толкнул, если бы думал, что эта штуковина действительно способна взлететь.
Но я не думал , и поэтому разогнал его изо всех сил. Он покатился с холма, издавая вопли, как ковбой, промчавшийся сотню верст по прерии и ворвавшийся в город ради пары бутылок холодного пива. Одной пожилой леди пришлось отпрыгнуть в сторону; он чудом не зацепил другого зеваку, небрежно облокотившегося на перила. Примерно на середине склона он потянул ручку на себя, и я увидел – широко распахнув глаза от удивления и страха, – как его фанерное сооружение отделилось от тележки. Поначалу оно зависло над ней на высоте нескольких дюймов и, казалось, готово упасть обратно. Но внезапно налетел порыв ветра, и самолет Бобби пошел вверх, словно поднимаемый каким-то невидимым тросом. Тележка «Американский летчик» скатилась с бетонной дорожки и врезалась в кусты. В доли секунды Бобби оказался на высоте десять футов, потом – двадцать, потом – пятьдесят. Он уверенно поднимался ввысь над Грант-парком, оглашая пространство радостными воплями.
Я бежал за ним, кричал, чтобы он немедленно вернулся. Перед моими глазами уже стояла картинка, как он вываливается из своего идиотского седла, тело его нанизывается на какие-нибудь сучья или на одну из многочисленных парковых статуй… Я не просто воображал себе похороны брата. Я просто-напросто организовал их.
– БОББИ! – кричал я. – СПУСКАЙСЯ!
– УИИИИИИ! – исчезающе тихо, но достаточно ясно, чтобы почувствовать переживаемый им бешеный экстаз, верещал Бобби. Изумленные шахматисты, игроки в серсо, читающие, гуляющие, бегающие, влюбленные – все побросали свои занятия и уставились в небо.
– БОББИ, НА ЭТОЙ ХРЕНОВИНЕ ДАЖЕ РЕМНЕЙ НЕТ! – кричал я, впервые, насколько помню, произнеся вслух ругательство.
– НЕ ВОЛНУУУУУЙСЯ! – завопил он в ответ, наверное, что было сил, и я, пораженный, понял, что едва его слышу. Я продолжал бежать вниз, вопя на ходу. Не имею ни малейшего представления, что именно я кричал, но на следующий день я мог разговаривать только шепотом. Единственное, что отчетливо помню, – молодого человека в элегантном костюме-тройке рядом со статуей Элеонор Рузвельт у подножия холма. Он поглядел на меня и светски заметил: «Знаешь, друг мой, ты мне кого-то чертовски напоминаешь».
Я помню ту уродливую тень, скользящую по зелени парка, взлетающую и переламывающуюся на скамейках, баках для мусора, на запрокинутых лицах следящих за ним людей. Я помню, как преследовал ее. Помню, как исказилось лицо матери и как она начала плакать, когда я рассказал ей, что самолет Бобби, который вообще не должен был подняться в воздух, от внезапного порыва ветра перевернулся вверх тормашками, и Бобби завершил свою блестящую, но краткую карьеру на асфальте улицы Д.
Как потом оказалось, для всех было бы лучше, если бы так на самом деле и произошло, но этого не произошло.
На самом деле Бобби совершил разворот в сторону Карриган-Хилл, беспечно держась за хвост своего собственного самолета, чтобы не выпасть из него, и направил его вниз, к небольшому пруду в центре Грант-парка. Он планировал на высоте пяти футов, потом – четырех, и наконец резиновые подошвы его туфель заскользили по воде, оставляя за собой две белые пенистые дорожки, распугивая обычно самодовольных (и объевшихся) уток, которые с негодующими криками бросились во все стороны, уступая ему дорогу. Бобби жизнерадостно хохотал во все горло. Он докатился до противоположного берега, воткнулся точнехонько между двумя парковыми скамейками, обломал крылья, вылетел из седла, ударился головой о землю и заплакал.
Вот так было жить с Бобби.
Конечно, не все было столь впечатляющим, на самом деле, думаю, вообще больше ничего такого не было… по крайней мере до появления Успокоителя. Но я рассказал вам эту историю, потому что считаю, сейчас как минимум, что крайности лучше иллюстрируют норму: жизнь рядом с Бобби была постоянной головной болью. В возрасте девяти лет он записался на занятия по квантовой физике и высшей алгебре при Джорджтаунском университете. И в один из дней заставил все радиоприемники и телевизоры на нашей улице – и в прилегающих четырех кварталах – вещать его собственным голосом. На чердаке нашего дома он нашел старый портативный телевизор и превратил его в широкополосную радиовещательную станцию. Один старый черно-белый «Зенит», двенадцать футов высокочастотного кабеля, одна вешалка для пальто, укрепленная на крыше, – и пожалуйста! В течение почти двух часов четыре квартала Джорджтауна могли принимать только станцию «УБОБ» – а именно слушать моего братца, который читал мои старые рассказики, пересказывал глупые шутки и объяснял, что высокое содержание серы в печеных бобах – главная причина того, что отец в таком изобилии пускает ветры в церкви по воскресеньям. «Но он пускает их по большей части тихо, – объяснял Бобби внимательно слушающей аудитории количеством не менее трех тысяч человек, – или придерживает наиболее громкие выстрелы до времени исполнения гимнов».
Отец, менее чем обрадованный всем этим, вынужден был заплатить семьдесят пять долларов штрафа в Федеральную комиссию связи и пообещал на следующий год вычесть эту сумму из карманных денег Бобби.
Ознакомительная версия.
