– Так это отчеты о ваших прежних делах? – спросил я. – Я не раз жалел, что у меня нет записей об этих давних случаях.
– Да, мой милый. Все они происходили еще до того, как у меня появился собственный биограф, вздумавший прославить мое имя.
Мягкими, ласкающими движениями он вынимал одну пачку за другой.
– Не все дела кончались удачей, Уотсон, – сказал он, – но среди них есть несколько прелюбопытных головоломок. Вот, например, отчет об убийстве Тарлтона; вот дело Вамберри, виноторговца, а вот происшествие с одной русской старухой. Вот странная история алюминиевого костыля и подробный отчет о кривоногом Риколетти и его ужасной жене. А это… вот это действительно прелестно.
Он сунул руку на самое дно ящика и вытащил деревянную коробочку с выдвижной крышкой, похожую на те, в каких продаются некоторые детские игрушки. Оттуда он вынул измятый листок бумаги, медный ключ старинного фасона, деревянный колышек с привязанным к нему мотком бечевок и три старых, заржавленных металлических кружка.
– Ну что, друг мой, как вам нравятся эти сокровища? – спросил он, улыбаясь при виде недоумения, написанного на моем лице.
– Любопытная коллекция.
– Очень любопытная. А история, которая с ней связана, покажется вам еще любопытнее.
– Так у этих реликвий есть своя история?
– Больше того, они сами – история.
– Что вы хотите этим сказать?
Шерлок Холмс разложил все эти предметы на краю стола, уселся в свое кресло и стал разглядывать их блестящими от удовольствия глазами.
– Это все, – сказал он, – что я оставил себе на память об одном деле, связанном с обрядом дома Месгрейвов.
Холмс не раз упоминал и прежде об этом деле, но мне все не удавалось добиться от него подробностей.
– Как бы мне хотелось, чтобы вы рассказали об этом случае… – попросил я.
– …и оставил весь этот хлам неубранным? – насмешливо возразил он. – А как же ваша любовь к порядку? Впрочем, я и сам хочу, чтобы вы приобщили к своим летописям это дело, потому что в нем есть такие детали, которые делают его единственным в хронике уголовных преступлений не только Англии, но и других стран. Коллекция моих маленьких подвигов была бы неполной без описания этой весьма оригинальной истории…
Вы, должно быть, помните, как происшествие с «Глорией Скотт» и мой разговор с тем несчастным стариком, о судьбе которого я вам рассказывал, впервые натолкнули меня на мысль о профессии, ставшей потом делом всей моей жизни. Сейчас мое имя стало широко известно. Не только публика, но и официальные круги считают меня последней инстанцией для разрешения спорных вопросов. Но даже и тогда, когда мы только что познакомились с вами, у меня уже была довольно значительная, хотя и не очень прибыльная практика. Поэтому вы не можете себе представить, Уотсон, как трудно мне приходилось вначале и как долго я ждал успеха.
Когда я впервые приехал в Лондон, я поселился на Монтегю-стрит, за углом Британского музея, и там я жил, заполняя свой досуг – а его было у меня даже чересчур много – изучением всех тех отраслей знания, которые могли бы мне пригодиться в моей профессии. Время от времени ко мне обращались за советом – преимущественно по рекомендации бывших товарищей-студентов, потому что в последние годы моего пребывания в университете там немало говорили обо мне и моих методах. Третье дело, по которому ко мне обратились, было дело дома Месгрейвов, и тот интерес, который привлекла к себе эта странная цепь событий, а также те важные последствия, которые имело мое вмешательство, и явились первым шагом на пути к моему нынешнему положению.
Реджинальд Месгрейв учился в одном колледже со мной, и мы были с ним в более или менее дружеских отношениях. Он не пользовался особенной популярностью в нашей среде, хотя мне всегда казалось, что высокомерие, в котором его обвиняли, было лишь попыткой прикрыть крайнюю застенчивость. По наружности это был типичный аристократ: тонкое лицо с крупным носом и большими глазами, небрежные, но изысканные манеры. Это и в самом деле был отпрыск одного из древнейших родов королевства, хотя и младшей его ветви, которая еще в шестнадцатом веке отделилась от северных Месгрейвов и обосновалась в Западном Сассексе, причем замок Херлстон – резиденция Месгрейвов – является, пожалуй, одним из самых старинных зданий графства. Казалось, замок, где он родился, оставил свой отпечаток на внешности этого человека, и, когда я смотрел на его бледное, с резкими чертами лицо и горделивую осанку, мне всегда невольно представлялись серые башенные своды, решетчатые окна и все эти благородные остатки феодальной архитектуры. Время от времени нам случалось беседовать, и, помнится, всякий раз он живо интересовался моими методами наблюдений и выводов.
Мы не виделись года четыре, и вот однажды утром он явился ко мне на Монтегю-стрит. Изменился он мало, одет был прекрасно – он всегда был немного франтоват – и сохранил спокойное изящество, которое отличало его и прежде.
– Как поживаете, Месгрейв? – спросил я после того, как мы обменялись дружеским рукопожатием.
– Вы, вероятно, слышали о смерти моего бедного отца, – сказал он. – Это случилось около двух лет назад. Разумеется, мне пришлось тогда взять на себя управление Херлстонским поместьем. Кроме того, я депутат от своего округа, так что время мое очень занято. А вы, Холмс, говорят, решили применить на практике те выдающиеся способности, которыми так удивляли нас в былые времена?
– Да, – ответил я, – теперь я пытаюсь добывать себе хлеб умом.
– Очень рад это слышать, потому что ваш совет был бы сейчас просто драгоценен для меня. У нас в Херлстоне произошли странные вещи, и полиции не удалось ничего выяснить. Это какая-то головоломка.
Можете себе представить, с каким чувством я слушал его, Уотсон. Ведь тот самый случай, которого я с таким жгучим нетерпением ждал в течение всех этих месяцев бездеятельности, наконец-то, казалось мне, был передо мной. В глубине души я всегда был уверен, что могу добиться успеха там, где другие потерпели неудачу, и теперь мне представлялась возможность испытать самого себя.
– Расскажите мне все подробности! – вскричал я.
Я предложил Реджинальду Месгрейву папиросу, он сел против меня и закурил.
– Надо вам сказать, – начал он, – что, хоть я и не женат, мне приходится держать в Херлстоне целый штат прислуги. Замок очень велик, выстроен он крайне бестолково и потому нуждается в постоянном присмотре. Кроме того, у меня есть заповедник, и в сезон охоты на фазанов в доме обычно собирается большое общество, что тоже требует немалого количества слуг. Всего у меня восемь горничных, повар, дворецкий, два лакея и мальчуган на посылках. В саду и при конюшнях имеются, конечно, свои рабочие.
Из этих людей дольше всех прослужил в нашей семье Брантон, дворецкий. Когда отец взял его к себе, он был молодым школьным учителем без места, и вскоре благодаря своему сильному характеру и энергии он сделался незаменимым в нашем доме.
Это рослый, красивый мужчина с великолепным лбом, и, хотя он прожил у нас лет около двадцати, ему и сейчас не больше сорока. Может показаться странным, что при такой привлекательной наружности и необычайных способностях – он говорит на нескольких языках и играет чуть ли не на всех музыкальных инструментах – он так долго удовлетворялся своим скромным положением, но, видимо, ему жилось хорошо, и он не стремился ни к каким переменам. Херлстонский дворецкий всегда обращал на себя внимание всех наших гостей.
Но у этого совершенства есть один недостаток: он немного донжуан, и, как вы понимаете, в нашей глуши ему не слишком трудно играть эту роль.
Все шло хорошо, пока он был женат, но, когда его жена умерла, он стал доставлять нам немало хлопот. Правда, несколько месяцев назад мы уж было успокоились и решили, что все опять наладится: Брантон обручился с Рэчел Хауэлз, нашей младшей горничной, но потом он бросил ее ради Дженет Треджелис, дочери старшего егеря. Рэчел, славная девушка, но очень горячая и неуравновешенная, как все вообще уроженки Уэлса, схватила после этого воспаление мозга и слегла. Недавно она выздоровела и теперь ходит – вернее, ходила до вчерашнего дня – как тень; у нее остались одни глаза…
Такова была наша первая драма в Херлстоне, но вторая быстро изгладила ее из нашей памяти, тем более что ей предшествовало еще одно большое событие: дворецкий Брантон был с позором изгнан из нашего дома.
Вот как это произошло. Я уже говорил вам, что Брантон очень умен, и, как видно, именно ум стал причиной его гибели, пробудив в нем какое-то жадное любопытство к вещам, не имевшим к нему ни малейшего отношения. Мне и в голову не приходило, что оно может завести его так далеко, но случай открыл мне глаза.
