– Тьфу, – произнес Вульф, – перестань пачкать стол. Завтра ты пойдешь туда снова и будешь искать признаки увядания, а здесь появишься ровно в шесть.
Но он не выдержал. На следующий день за ланчем его любопытство наконец перелилось через край. Он отставил чашечку кофе с видом человека, готового во имя долга перенести все испытания, и сказал мне:
– Приготовь машину, пожалуйста. Я еду сам, чтобы взглянуть на эти пресловутые цветы.
Таким образом в четверг я оказался на выставке цветов в четвертый раз. Народу было еще больше, чем в предыдущие дни, и тащить Ниро Вульфа на четвертый этаж, где размещались орхидеи, было все равно что прокладывать слону дорогу через поле битвы. Пару раз нас останавливали знакомые, чтобы обменяться приветствиями. На третьем этаже Вульф пожелал осмотреть экспозицию Ракера и Дилла. Зрители вокруг веревок толпились в три ряда. Гарри и Энн читали. Когда кто-то из зевак сверкнул вспышкой, она и глазом не моргнула.
– Взгляните на ее зубы, когда она улыбается, – сказал я, – взгляните на ее мягкие волосы.
Она держалась увереннее, чем в прежние дни. Год такой жизни испортит ее.
– Посмотрите на листья пионов, немного желтоватые и печальные, ибо она пробудет с ними еще только день.
– Это не пионы. Это азалии и лауреллии, и они желтеют от болезни.
– Называйте это болезнью, если хотите. Они печальны…
Вульф двинулся вперед, и я чуть не сшиб с ног трех дам, пытаясь оказаться впереди, чтобы прокладывать дорогу.
На четвертом этаже, не обращая внимания на другие орхидеи – хотя там были самые великолепные экземпляры из тех, какие мне приходилось видеть, – он сразу направился к стеклянному колпаку. Табличка гласила: «Гибрид Хьюитта, еще не получивший названия». Цветы эти, безусловно, представляли собой нечто особенное, я не видел ничего подобного ни на одной выставке, не говоря уже о двадцати тысячах растений в оранжерее Вульфа. Я пристроился в стороне и начал наблюдать за лицом Вульфа. Он что-то бормотал себе под нос, потом застыл на расстоянии пяти дюймов от колпака. Его физиономия не выражала никаких эмоций, но мускул на шее подрагивал, выдавая, что все в нем кипит. За четверть часа он ни разу не шевельнулся, даже когда какая-то дама буквально грохнулась на него, пытаясь протиснуться к орхидеям. Хотя вообще-то он терпеть не может, когда к нему прикасаются. Потом он отошел, и я решил, что с него хватит.
– Жарко здесь, – сказал он и начал стягивать пальто.
Я помог ему.
– А, мистер Вульф, вы пришли! – сказал чей-то голос. – Вот так сюрприз! Что вы о них скажете?
Это был Льюис Хьюитт. Вульф протянул ему руку. Шляпа и пальто на Хьюитте были новые, а трость в руке та же, что накануне, – золотисто-желтая «малакка» с красноватыми крапинками. Любой приказчик из магазина одежды оценил бы его костюм в восемьсот тридцать долларов, не меньше. Он был достаточно высокого роста, чтобы смотреть на Вульфа с демократической улыбкой под аристократическим носом.
– Они интересные, – сказал Вульф.
Интересные. Ха-ха!
– Разве они не превосходны?! – возмутился Хьюитт. – Если выкрою время, я достану одну из-под колпака, чтобы вы могли рассмотреть получше, но теперь я иду наверх, на обсуждение роз, оно уже началось. Вы побудете еще? Буду признателен. Хелло, Вэйд, я уже бегу.
И ушел. Под Вэйдом подразумевался не кто иной, как В. Дж. Дилл собственной персоной, работодатель моей будущей жены. Во многом это был Хьюитт наоборот. Он смотрел на Вульфа снизу вверх; видавший виды коричневый костюм явно нуждался в утюжке, а его колючие серые глаза, казалось, не умели улыбаться.
– Возможно, вы меня не помните, – говорил он Вульфу, – я был однажды у вас с Реймондом Пленом.
– Конечно, я вас помню, мистер Дилл.
– Я только что видел Плена внизу, и он сказал мне, что вы здесь. Я собирался звонить вам сегодня. Хотел узнать, не окажете ли вы мне услугу.
– Это зависит от того, какого рода услуга.
– Сейчас поясню, отойдем в сторонку.
Они отошли, и я последовал за ними.
– Знаете ли вы что-нибудь о пожелтении Курума?
– Слышал об этом. – Вульф нахмурился. – Читал в журнале. Неизлечимая болезнь вечнозеленых широколистных. Считают, что это грибок. Впервые обнаружен на азалиях Курума, которые Льюис Хьюитт вывез из Японии. Потом и вы вывезли такие же, и, думаю, Уотсон из Массачусетса тоже. Потом еще Апдерграф потерял целую плантацию, несколько акров растений, которые он называл родалиями.
– Вы и впрямь в курсе дела.
– Я просто помню то, что прочел.
– Вы видели мой павильон внизу?
– Взглянул, когда проходил. – Вульф скорчил гримасу. – Толпа. Я пришел посмотреть на эти гибриды. У вас весьма красивый кипрский мох. Весьма красивый.
– А видели азалии и лауреллии?
– Да. Они выглядят больными.
– Они действительно больны. Они погибают. Пожелтение Курума. На нижней стороне листьев типичные коричневые пятна. Кто-то, без сомнения, заразил их. Я бы очень хотел знать кто. И я намерен выяснить это.
Вульф, казалось, сочувствовал, да и на самом деле сочувствовал. Среди цветоводов гибель растений рождает солидарность.
– Очень жаль, что ваша выставка испорчена, – сказал он. – Но почему вы предполагаете злой умысел?
– Это именно так.
– У вас есть доказательства?
– Нет. За этим я к вам и обращаюсь.
– Мой дорогой, вы, как ребенок, сердитесь на камень, о который споткнулись. Болезнь завелась на вашем участке. Где-то в почве рассадник спор.
Дилл покачал головой:
– Болезнь была на моем участке в Лонг-Айленде, а эти растения прибыли из Нью-Джерси. Почва не соприкасалась.
– С этими спорами всякое бывает. Может, садовый инструмент оттуда или пара рукавиц…
– Не верю. – По голосу Дилла чувствовалось, что переубедить его ничто не сможет. – Мы были так осторожны. Я уверен, что это сделано специально и с умыслом: кто-то хотел погубить мою коллекцию. И я хочу знать, кто именно. Я заплачу тысячу долларов, если вы мне поможете.
Вульф ринулся к выходу – не физически, но в душе. Его лицо стало спокойным и мягким.
– Я не уверен, что смогу взяться за ваше поручение, мистер Дилл.
– Но почему? Вы же детектив, не так ли? Разве это не ваша работа?
– Это моя работа.
– И вот дело для детектива!
– Нет.
– Почему же?
– Потому, что вы не станете пересекать страну, чтобы искупаться в Тихом океане. Усилия и плата не пропорциональны. У вас, вы говорите, нет доказательств? Вы подозреваете кого-нибудь?
– Нет, но я абсолютно убежден…
Я вмешался, сказав Вульфу:
– Мне нужно идти на обсуждение брюссельской капусты. – И оставил их.
У меня действительно было одно дельце, но, главное, мне хотелось смыться. Хотя благодаря паре прибыльных дел в начале года наш бюджет был в порядке на несколько месяцев вперед, мне всегда противно слушать, как Вульф отказывается от предложений. И не хотелось давить на него перед этими гибридами Хьюитта. Чтобы миновать толкучку, я отворил дверь с табличкой «Вход воспрещен» и спустился на один пролет по лестнице. Эта часть была закрыта для публики. На нижнем этаже я прошел сквозь джунгли упаковочных ящиков, каких-то труб и баллонов, деревьев и кустов, не попавших на выставку. Затем свернул направо в коридор. Он тянулся по всей длине здания, но я знал, что где-то посредине есть выход. Слева вдоль стены в беспорядке стояли кадки и горшки с цветами. Справа запертые двери с табличками вели прямо к экспозициям. Пробегая мимо таблички «Ракер и Дилл», я послал ей воздушный поцелуй.
Наконец я вновь попал в основное помещение. Там стало еще теснее, чем полчаса назад, когда мы шли с Вульфом. Пробрался прямо к импровизированной сцене, огороженной веревками. Эта часть выставки представляла собой громадный зал с островками экспозиций.
Протиснувшись между двумя зеваками, ожидавшими начала представления, я расположился рядом с низеньким служителем. Он стоял возле веревок, хмурясь на всю эту зелень.
– Хелло, Пит, – поздоровался я.
Он кивнул.
Я познакомился с Питом во вторник. Он мне не понравился. Очень даже не понравился. Тусклый взгляд и унылый нос придавали ему вид необщительного человека. Но он был гостеприимен и позволял мне чувствовать себя как дома.
– Ваши пионы симпатично выглядят, – сказал я, чтобы что-то сказать.
Слева от меня кто-то захихикал и сделал замечание, для моих ушей не предназначенное, но у меня хороший слух. Я строго посмотрел на хихикавших.
– Да, мэм, пионы, – сказал я. – Вы знаете, что такое цимбидия миранда? Нет? Я знал их еще в ту пору, когда не дорос до коленок моего дедушки. А вы знаете, что такое фальнопсис?
– Нет, не знаю, но уверена, что вот это – рододендроны. Пионы! Пошли, Алиса!
Я посмотрел, как они возмущенно удалялись, затем повернулся к Питу:
– Простите, что выставил ваших посетительниц, но не их дело, если я предпочитаю называть данные растения пионами. Что вы там разглядываете? Ищете признаки пожелтения Курума?
