– Но я все еще пытаюсь размышлять. А почему вы не руководите досмотром?
– Потому что я надеюсь, что в компании простых и безобидных сельских полисменов кто-то сможет проговориться и дать нам какие-то ниточки, пусть даже и противоречивые. Я на это довольно прозрачно намекнул. Что же до размышлений, думайте по ходу дела.
– Очень хорошо, я расскажу. Я стану говорить, как Марлоу в «Лорде Джиме» Джозефа Конрада, который без труда выдавал сто тысяч слов – на удивление связно – послеобеденной публике, в то время как одну за одной курил сигары.
Во время этого предисловия Готт сбросил домашние туфли актера-короля и расстегнул крахмальный воротник. Затем он перешел к описанию персонажей:
– Если говорить о Конраде, то, надеюсь, вы читали Вудхауса. Если так, то вы поймете, что герцог выступает в роли лорда Эмсворта, помните? Если это его характеристика, то она тут же напомнит вам о бессмертной свинье, императрице Бландинга. Он играет рассеянного простака, и это в какой-то мере забавляет. Весьма очевидно, что роль ему удается, и его конек – первое, что, безусловно, наводит на мысли о том, что в Скамнуме очень многое скрывают.
Герцогиня, которая приходится мне дальней родней, умна, очаровательна и странным образом стремится заполучить меня в зятья. В этом, полагаю, и состоит главная причина постановки «Гамлета» в Скамнум-Корте, а также смерти старика. – Готт сделал паузу. – Олдирн был ее другом и, как я думаю, частью ее прошлого в хорошем смысле слова. На самом деле Олдирн являлся для герцогини тем же, чем я, если не повезет, могу стать для ее дочери. Но это так, между прочим.
В настоящее время Джервейс, как вы, возможно, знаете, является воплощением семейства Криспин. Он много чего контролирует на планете, слишком много. Полагаю, он замешан в темных делишках. Скамнум же, как и всегда, представляет собой лишь витрину Криспинов, включая герцогский титул и все прочее. А герцог играет роль манекена. Он государственный старейшина. Когда общественность выказывает признаки недовольства чем-то, премьер-министр и прочие приезжают сюда и советуются с ним. Скамнум выносится на первую полосу с врезкой фотографии герцога в бриджах – что вызывает воспоминания об императрице – или за письменным столом, работающим над монографией о ловле форели. Это успокаивает, и Англия прочно стоит на ногах. Подобный образ вызывает уважение. Однако мне неизвестно, пользуется ли герцог доверием наших правителей. Джервейс, разумеется, время от времени занимает второстепенный министерский пост, но на этом поприще особо не усердствует.
Кинкрей, он же наследник, натура эксцентричная. Он отправился управлять королевской колонией. Он пишет монографии по рыболовству, соревнуясь с отцом. Затем идет Элизабет. Ей двадцать один год, она серьезна, романтична, практична, ребячлива, зрелая, страстная, отстраненная, ироничная и взбалмошная.
– Совершенно верно, – согласился Эплби. Слушая Готта, он методично осматривал спальню покойного. – Теперь переходите к толпе, – подсказал он.
– Там слишком много народа. Начать по значимости или по алфавиту? Олдирн – его застрелили. Дальше Банни, который жив. О нем мало что можно сказать. Очень похож на вас: такие же полицейские повадки и такой же аналитический ум. Потом Клэй…
– Будет лучше, – перебил его Эплби, – если вы пойдете не по порядку, а выберете тех, кто больше всего подходит под типаж безрассудного убийцы.
– Вы полагаете, что он или она – кто-то из труппы?
Эплби кивнул:
– Убийца прошел на заднюю сцену, почти в упор застрелил Олдирна чуть ли не на глазах у суфлера. Ему повезло, и за пять секунд он сумел скрыться. После чего ему опять несказанно повезло, и он смог отойти еще дальше, не вызывая подозрений. Если это так, то его можно назвать безрассудным авантюристом.
– Однако мне кажется, – заметил Готт, вдруг снова становясь серьезным, – что ни одно из приведенных вами условий не является необходимым.
Эплби прекратил осмотр и сел.
– Объясните, – попросил он.
– Ну что ж, начнем следующим образом. Вы должны тщательно все рассмотреть исходя из наиболее вероятного предположения, прежде чем перейти к менее вероятному. Наиболее вероятный посыл состоит в следующем: убийца подвергает себя как можно меньшему риску, он не безрассуден. Примем это за основу и зададим вопрос. Почему убийца, решив как можно меньше рисковать, выбрал для преступления именно это место и время?
– Действительно, почему?
– Потому, Джон, что он мог предвидеть, что ваши рассуждения станут двигаться на том же уровне, где они начали движение. На уровне в буквальном смысле слова. Вы смотрели вверх, когда стояли на задней сцене?
– Да, – ответил Эплби. – И я вижу, к чему вы клоните. И мне это в голову не пришло. Надеюсь, потому, что там не все сходится.
– Прямо над задней сценой расположена так называемая верхняя сцена. В ней есть люк. А в полутемном углу верхней сцены сидел пожилой господин, писавший картину. Любой лежавший на верхней сцене становился невидимым со стороны публики…
– Не сходится, – повторил Эплби. – Олдирна, как выяснилось, застрелили на уровне пола. Сейчас я почти уверен в этом, и полагаю, что это подтвердится результатами экспертизы. Сомневаюсь, что расстояние превышало два метра – хотя это тоже дело экспертов. – Он посмотрел на Готта и добавил: – Джайлз, у вас есть что-то еще!
– По-моему, да. Я пришел к этому, потому что ставил пьесу. Полагаю, что Олдирна застрелили на том самом месте, поскольку любой сразу станет рассуждать как тот, кто прошел через занавесы на задней сцене. Как безрассудный убийца, по вашим словам, который уже объявил о своем намерении в зловещих посланиях и так далее. Но мне кажется, что есть еще одно «почему». Почему Олдирна застрелили в тот самый момент? Скорее всего потому, что он только что лег, притворившись мертвым, когда Гамлет проткнет занавес. И выстрел, произведенный сверху, когда он лежал, подтвердит предположение, что его застрелили, когда он стоял. Расстояние как раз будет около двух метров.
Наступило недолгое молчание, после чего Эплби улыбнулся.
– Первый раунд за вами, – сказал он.
Затем он встал и продолжил осмотр комнаты.
– Итак, – продолжал Готт, – у вас есть один подозреваемый «наверху». Плюс к этому у вас максимум – дайте-ка посчитать – двадцать семь потенциальных подозреваемых «внутри».
– Двадцать семь, – повторил Эплби. – Прекрасно. – Он рассматривал шляпу-котелок. – Кстати, вы не знаете, Олдирн привез с собой камердинера?
– Не было у него камердинера – ни здесь, ни, как я понимаю, в Лондоне. Он жил очень скромно в служебной квартире. Где-то в Шотландии у него имелся домик. Однако я начинаю рассказывать вам краткие биографии двадцати семи подозреваемых.
Эплби перешел к осмотру гардероба покойного. Процесс представлялся ему довольно важным, поскольку он прервал Готта, рассеянно пошутив:
– Послушайте, Джайлз… А если вы все заодно? Двадцать семь заговорщиков затеяли эту постановку «Гамлета». Но зачем двадцати семи субъектам убивать лорд-канцлера?
– Затем, – печально ответил Готт, – что лорд-канцлер – матерый шантажист, который прячет двадцать семь микропленок с компроматом под париком и накладным лбом… Ну что, готовы слушать?
– А где он прятал оригиналы компромата? – серьезным тоном спросил Эплби, разглядывая старую и полинявшую охотничью шляпу. – Ладно, не обращайте внимания. Я готов.
– Всего присутствовал тридцать один человек. Минус Олдирн – тридцать. Герцогиня и Клэй на главной сцене – двадцать восемь. Старик Коуп, подозреваемый «наверху», если угодно – двадцать семь. Двадцать семь подозреваемых «внутри». Плюс к тому встает вопрос, кто за кого сможет поручиться. Элизабет, Ноэль Гилби, девушка по имени Стелла Терборг и я сможем поручиться друг за друга: мы стояли группой. Я также смогу поручиться за одного из лакеев: я видел его боковым зрением, когда раздался выстрел. Вы также столкнетесь с другими, более или менее подтвержденными алиби, однако вы также обнаружите, что люди окажутся на удивление растерянными и сконфуженными. Отбросим версию о члене Королевской академии художеств, стреляющем сверху. Я не верю в чью-то абсолютную безрассудность. Убийца знал, на что шел. В подобных обстоятельствах кажется невероятным, до какой степени каждый находящийся за пределами сцены замыкается в себе, поскольку актерское мастерство требует удивительной точности даже от самого спокойного любителя. Можно осмелиться предположить, что убийца в деталях знал психологию толпы, вроде этого Нейва или рекламщицы Сэндис.
– Подозрения множатся и опутывают нас, – произнес Эплби. – Нейва я отметил, а рекламщицу еще не успел.
– Не знаю, много ли пользы от моих рассказов о людях, которых вы видели лишь мельком. Однако я собирался сказать нечто о труппе в целом и о попытках что-то нащупать. О труппе у меня сложились два противоречивых мнения. Первое: она особенно умело и искусно подобрана и представляет собой конгломерат, где каждый элемент дополняет друг друга. Второе – боюсь, полностью противоречащее первому, – состоит в том, что с самого начала все действовали друг другу на нервы. А послания… тоже сделали свое дело. Еще слово, и я перейду к таким тонким материям, что покажусь фантазером. Возможно, лучше всего вернуться к утверждению, что все увязывалось с пьесой – самое первое, что я вам сказал. Убийство каким-то образом вплеталось в пьесу, а пьеса в некотором роде переплеталась с труппой. Дело не в том, что мы играли на сцене, хотя это иногда порождает удивительную застенчивость. Я имею в виду особую атмосферу, создавшуюся вокруг именно этой постановки «Гамлета». Мы переносили заключенные в пьесе конфликты за обеденный стол – что-то в этом духе.
