Естественно, я удивилась, куда это Джерри собирается ехать на такси. Я была крайне удивлена тому, что он может позволить себе такси, но, возможно, его повысили по службе и прибавили зарплату. Хиби однажды говорила о том, что ему это обещали. И я немного подумала о несправедливости жизни. У меня нет друзей, практически нет денег, меня уволили, а Джерри Фернал, у которого есть Джастин и дом, он окружен женщинами, предлагающими дружбу и поддержку, поднялся на ступеньку по служебной лестнице и получил больше денег. А теперь, по-видимому, в восемь вечера уезжает из дома на такси на встречу с кем-то – с девушкой? Возможно ли, что он нашел себе подружку, хотя еще не прошло и года после смерти Хиби? Ему следовало встречаться со мной. Я подхожу ему, меня он знает много лет, я дружила с его женой.
Разве ему все равно, что Джастин перестал говорить? Потому что именно так это и выглядит. Я слышала, что так бывает с детьми, потерявшими в раннем детстве мать, а Джерри так легко отмахнулся от этого, словно это не имеет никакого значения. Он даже не думает о том, что за его сыном присматривают одна пустоголовая женщина за другой. Эти, с позволения сказать, няни думают вовсе не о ребенке, а о том, как они выглядят, нравятся ли они мужчинам и с кем бы им переспать сегодня ночью.
* * *
Одежда, которую я привезла с Ирвинг-роуд – я имею в виду те сексуально вызывающие, причудливые наряды, – все еще лежала в чемодане. Я даже не открывала дверцу шкафа, но в тот вечер решила все же разобрать наряды Хиби. Я снова представила себе, как моя подруга, в сапогах и корсете, раскинулась на кровати, а над ней стоит Айвор Тэшем, жадно пожирая ее глазами, и меня снова охватило возбуждение. Полагаю, я представляла себя на ее месте, и мне пришло в голову, что будет, если я отнесу эти вещи Джерри. Почему бы и нет? Дело в том, что мне следовало сделать это в тот же день, когда я разбирала гардероб Хиби. Если бы я тогда показала все то, что нашла на втором этаже, включая жемчужное ожерелье, если бы сказала ему, что это ожерелье куплено не в магазине товаров для дома, а в очень дорогом ювелирном магазине; если бы я сказала, что это очень дорогой подарок одного высокопоставленного мужчины, – он бы понял, какой была Хиби на самом деле. Он бы понял, как ему повезло, когда он от нее избавился.
Наступило Рождество, и, как всегда, все остановилось. Перестали разносить письма, за исключением рождественских открыток, поэтому не было ответов на мои заявления о приеме на работу. Я поехала в Онгар, чтобы провести с мамой то, что она называет «празднествами». Когда она это предложила, я спросила, почему бы нам вместе не отправиться в ее дом в Испании. По крайней мере, там будет больше солнца. Она сказала, что выставила дом на продажу, поскольку не может за него платить, и уже получила предложение, поэтому об Испании лучше забыть. Рождество в Онгаре обычно бывает мрачным, но на этот раз было еще хуже, так как мать каждые несколько минут говорила о том, что меня ждет. И это было ужасно. Я буду жить вместе с ней, осталось только обустроить комнату в ее доме. А что она преподнесла мне на Рождество… Это был лиловый костюм, который навсегда вышел из моды примерно лет тридцать назад. И эта одежда была полной противоположностью той, что хранилась у меня в чемодане Хиби. Я вернулась в Лондон на следующий день и привезла с собой пять фунтов мяса самой крупной индейки, которую когда-либо пытались вместе съесть два человека. И все-таки это была еда, на которую мне не пришлось тратить деньги.
Наконец, пришло семь ответов на мои десять заявок на работу, отправленных в день увольнения. Шесть из них сообщали, что место уже занято, а в одном меня приглашали на собеседование. Речь шла вовсе не о работе библиотекаря, а о личной секретарше директора маленького музея в Сити «с возможностью проявить усердие и занять должность помощника смотрителя музея». Мне никогда не удавалось показать себя на таких собеседованиях. Если мне задают личные вопросы – а это обычно и происходит, когда ты устраиваешься на работу, – я смущаюсь и начинаю защищаться… по крайней мере, так мне говорили. Собеседование было назначено на следующий четверг, и когда в тот вечер позвонила мама, я ей о нем рассказала.
– Если ты получишь эту работу, – заметила она, – тебе будет очень удобно жить здесь. Ведь это в Сити. А где именно в Сити?
– Бишопсгейт, – ответила я.
– Отлично, – обрадовалась она. – Ты будешь жить здесь, со мной, и сможешь доехать по Центральной линии от Эппинга до Ливерпуль-стрит. Это займет ровно час.
Не говоря о том, что сначала придется полчаса ждать поезда.
– Если я получу эту работу, – заметила я, – мне не надо будет жить в Онгаре. Я смогу продолжать жить здесь. Или могу переехать к Каллуму.
Эта идея была встречена с неодобрением, как я и предвидела.
– Если ты это сделаешь, – сказала она, – можешь оставить всякую надежду выйти за него замуж.
После этого заявления мне ничего не оставалось, кроме как возразить, и начался один из наших бесконечных, ни к чему не приводящих споров. Я говорила, что все знакомые мне супружеские пары жили вместе до того, как отправились в мэрию, а она отвечала, что эти люди сплошь беспринципны и аморальны. Пока мать расписывала «чудесный дом», который она мне предлагает, я невольно спрашивала себя, не сошла ли я с ума. Неужели я действительно сержусь и кричу на нее из-за мужчины, которого не существует?
– Ты могла бы занять весь верхний этаж, – сказала она. – Я тебе уже не раз говорила, что мне не жалко потратить деньги или конвертировать их.
Но тебе жалко отдать их мне, подумала я. В тот вечер я уже почти решила на следующий день отнести жемчуг к ювелиру. Но не сделала этого. Всю ночь, вместо того чтобы спокойно заснуть, я думала о своем одиночестве. Предположим, я умру, и кто меня найдет? А потом перешла к мыслям об отсутствии денег и ипотеке и о том, как я справлюсь с собеседованием. Я уснула в четыре часа и открыла глаза с мыслью о том, что ювелир может позвонить не в «Асприз», а в полицию. Я вспомнила, что где-то читала, что именно так поступают ювелиры, если заподозрят, что им предлагают украденные украшения. Ну, именно это я и принесу. В конце концов я не решилась этого сделать.
Я не получила то место. Собеседование проводила женщина. Она была совсем не похожа на Хиби, но я подумала именно об этом, когда вошла в комнату и увидела ее. Ее юбка едва прикрывала колени, она носила сапоги на высоких каблуках и блузку с глубоким вырезом, открывающим ложбинку между грудями. Ее длинные черные волосы спускались ниже лопаток. Естественно, она поинтересовалась, почему я оставила работу в Библиотеке британской истории, и когда я сказала правду, что меня уволили, она сделала пометку на листе бумаги, который лежал перед ней. Я не могла сказать ей, что меня интересуют детские костюмы XVIII и XIX веков, потому что я ничего о них не знаю, но я со всем доступным мне воодушевлением заявила, что быстро учусь. Кажется, она в этом усомнилась.
Она смерила меня взглядом с головы до ног. Я собиралась вымыть голову, но не успела, и решила, что лучше пойти без колготок, чем надеть пару со спущенными петлями на подъеме. Я надеялась, что мои коричневые брюки скроют голую кожу, но они не справились с поставленной задачей. И хотя моя несостоявшаяся работодательница ничего не сказала, но по выражению ее лица я все поняла. Ее лицо недовольно скривилось, когда я сообщила, что не умею работать за компьютером, но опять-таки могу научиться. В ответ я лишь услышала «спасибо, что пришли, я с вами свяжусь». И через два дня я получила письмо, полное притворных сожалений и извинений.
Уверена, что именно моя далекая от совершенства внешность послужила причиной отказа, но, несомненно, мы должны быть честными в нашей повседневной жизни, должны придерживаться принципов. Меня очень раздражает, как внешность человека, особенно женщины, приобретает все большее значение по мере приближения нового тысячелетия. Мне просто интересно, добилась бы я успеха, если бы пришла на это собеседование с обесцвеченными волосами и накрашенными губами и в той сексуальной одежде Хиби – по крайней мере, в сапогах. Та женщина не обратила бы внимания на отсутствие у меня навыков работы на компьютере или на то, что я не знаю, когда дети носили панталоны.
В тот вечер я достала одежду Хиби и примерила ее сапоги. Они оказались мне точно по размеру и делали меня выше на несколько дюймов. Я заставила себя пройтись в них по улице до газетного киоска, и один мужчина на стройплощадке даже свистнул мне вслед. Вернувшись домой, я застегнула на шее собачий ошейник и представила себе, как входит Каллум и видит меня в сапогах и в юбке, приподнятой выше колен, но мне пришлось одернуть себя. Все эти манипуляции привели к тому, что меня бросило в жар, щеки покраснели, на лбу выступила испарина. Очень неприятные ощущения.
Я заставила себя вернуться к реальности. В «Ивнинг стандард» поместили объявления о вакансиях, и, просмотрев их, я выбрала те, что мне по силам. Поэтому мне пришлось отправить еще два резюме. Жемчужное ожерелье в ящике начало меня беспокоить, оно меня почти преследовало. Оно было таким дорогим – но не для меня. И если кому-то (то есть ювелиру) могло показаться, что я его украла, будут ли остальные люди так думать? И разве я не знаю точно, что я его украла? Джерри попросил меня избавиться от украшений Хиби, но оставить ценные вещи. Он не знал, что этот жемчуг настоящий, но включил бы его в список вместе с обручальным кольцом, медальоном и браслетом, если бы я все рассказала о его погибшей жене. И тут у меня возникла идея.
