Словно все здесь принадлежит ей. Словно я, а не она, гостья в этом доме.
А Сэм. Я наблюдаю, как он смотрит на нее. Как они сидят и разговаривают поздно ночью. Так близко друг к другу. Почти касаясь, а иногда и касаясь. (Я несколько раз подглядывала за ними, стоя возле окна и спрятавшись в складках штор, чтобы остаться незамеченной.) Я наблюдаю, как они обмениваются шутками и жестами, понятными лишь им двоим. Как они закрываются в студии, чтобы обсудить его работу, потому что Фрэнк просто фонтанирует свежими идеями!
Нет. Нет. Кто угодно, но не она. Я могу простить ему любую измену и уже много раз прощала. Но эту я не смогла бы вынести. Если бы Фрэнк взяла себе то, что принадлежит мне.
Если бы когда-нибудь Фрэнк получила бы то, что хочет. Нет. Никогда. Я бы не пережила этого.
Я посмотрела на фотографию в последний раз, увеличила улыбающееся лицо ребенка, отбросив от себя нежеланную и угнетавшую меня мысль.
За окном снова моросит мелкий и противный дождь. С каждым днем погода становится все более холодной, скоро начнутся ливни. Осень медленно вытесняет лето, и на смену радостному свету неизбежно придет безысходная тьма. Нам предстоит пережить здесь вторую зиму, холодную и тоскливую, с которой Сэм вступит в сговор, чтобы держать меня взаперти. Ребенку вскоре исполнится год – будет пройден еще один важный этап, еще одна ключевая веха в истории нашей семьи. Длиной в целый год.
Мы обязательно устроим вечеринку. Сэм захочет отметить это событие как положено, с тортом и свечой. Когда праздновали мой первый день рождения, мама наняла клоуна и пони. А папа даже не появился. Я проплакала весь день и перестала только после того, как ушел последний гость. Отец умер семь лет назад, и у меня не осталось ни одного приятного воспоминания, связанного с ним. Он решил отправиться на тот свет за три недели до моей свадьбы, и поэтому некому было вести меня к алтарю. Пришлось идти в одиночестве.
* * *
Из кухни я наблюдала, как Фрея играла с ребенком. Сегодня утром ко мне зашла Эльза. Она выглядела очень встревоженной. Я подумала, что причиной ее визита, возможно, стал опять детский плач, но с тех пор, как к нам приехала Фрэнк, ребенок уже не кричал так часто, как раньше. Поэтому вряд ли она пришла жаловаться.
– Мерри, мне нужна твоя помощь, – взмолилась она. – Извини, что беспокою.
Эльзе нужно было срочно явиться на прием к врачу. Она не сказала зачем. В руках она крепко сжимала голубой портативный термоконтейнер. В ее глазах застыл неподдельный ужас.
– Пожалуйста, ничего не говори Карлу. Он не должен об этом знать.
– Конечно, – заверила ее я.
– Не хочу его лишний раз волновать, – добавила она, с трудом выдавливая из себя улыбку, – это единственная причина, почему не надо ему рассказывать.
Я кивнула и улыбнулась. Ободряюще коснулась ее руки. Эльза вздрогнула и отвела руку с контейнером подальше от меня.
Потом поспешно привела Фрею к нам в дом и уехала на своем серебристом седане.
– Так, Фрея, – обратилась я к девочке, – чем ты хочешь заняться?
Она указала на ребенка, который ползал по игровому коврику.
– Отлично! – сказала я.
Фрея подошла к нему и уселась рядом на пол.
– Jag ar din mamma nu, – сказала она Конору по-шведски. – Теперь я – твоя мама.
Мне стало интересно, куда делась биологическая мать Фреи. Ушла ли она от них, или, быть может, Карл ее выгнал?
В нашем детстве Фрэнк часто приходила ко мне в гости и каждый раз возвращалась домой с какой-нибудь моей вещицей, которую тайком прятала в свой карман. После ее ухода я замечала, что у меня что-то исчезало – сумочка Барби, красивая ручка с блестящими звездочками внутри, которые кружились, когда ее наклоняли, чтобы писать. А потом в ее комнате среди ее вещей я обнаруживала свою пропажу.
– Это же мое, – говорила я ей.
Но она вызывающе смотрела на меня и улыбалась:
– Нет, это мое.
– Ты украла это у меня! – обычно кричала я.
А она смеялась, пожимала плечами и отвечала:
– Нет, Мерри, ты ошибаешься. У меня это уже давно.
Я помешивала кипящие на медленном огне овощи на плите и прислушивалась к тому, что рассказывала Фрэнк своим друзьям по скайпу. Наконец та вышла из комнаты, продолжая смеяться.
– Мой друг Уилл такой забавный, – сказала она.
Я налила ей стакан воды, пытаясь быть гостеприимной хозяйкой и держать все под контролем. Надо вести себя хорошо. Разве не этому меня учили? «Ведите себя хорошо, девочки». Да. Именно этого хотели наши мамы.
– А где Сэм? – спросила Фрэнк.
– В студии, – ответила я. – Монтирует отснятый материал для гётеборгского проекта.
– Пойду посмотрю, как он справляется, – сказала она и упорхнула, оставив меня наедине с овощами цвета блевотины.
Я хочу, чтобы она оставила нас. Мне просто необходимо, чтобы она наконец уехала. Она все прибрала к своим рукам. Она меня раздражает и даже пугает. Наш дом разваливается, как карточный домик. Все, что я создавала, уничтожается. Рушится вся моя жизнь, в которую я не хотела ее впускать. Я должна остановить ее.
Мне нужно придумать, как заставить ее убраться, но при этом не выглядеть инфантильной и недовольной.
В противном случае Сэм будет насмехаться надо мной.
– О, да ты ревнуешь, – скажет он.
Да он просто придет в восторг и не будет чувствовать за собой никакой вины.
– Вы, женщины. Как же трудно вас понять, – непременно скажет он.
Сэм считает, что женщин надо держать под контролем, по его словам, «сопровождать», полагая, что женщины не умеют самостоятельно принимать важные решения. Не уверена, имеет ли он в виду всех женщин или только меня.
Фрея позвала меня из гостиной.
– Конор обкакался, – сообщила она.
Я подошла к игровому коврику и подняла его. Он рассердился, лишившись своих игрушек, и начал реветь.
Фрея подняла на меня глаза и рассмеялась.
– Ха-ха, – сказала она, гримасничая, – кажется, он вас не любит.
Сэм
Мы сидели во дворе, под звездами. После нескольких довольно прохладных дней, предвестников осени, небо сегодня было изумительно чистым – бескрайний розовый закат.
Мерри немного посидела на лужайке, пока не заплакал Конор. Ох, уж эти зубы, пожаловалась она. Фрэнк посмотрела на нее и улыбнулась. Мерри ушла в дом, а Фрэнк так и продолжала сидеть.
Мы остались во дворе одни. Воздух между нами ощутимо накалился, мы словно отчаянно балансировали на грани дозволенного. Я играл не по правилам. Все эти долгие взгляды, случайные прикосновения… И она тут же вообразила себе, что это должно что-то значить.
Несколько дней назад вечером я видел, как она шла в ванную в распахнутом халате, под которым ничего не было. Лобок выбрит, тело гладкое, белое как мрамор. Прекрасная грудь, высокая, пышная, с дерзкими темными сосками. Тренированное тело, как у профессиональной танцовщицы, длинные мускулы проступают под кожей, как на иллюстрации в анатомическом атласе. Женщина, страстно жаждущая отдаться мужчине.
– Ой, извини, – обронила она, сделав вид, что пытается прикрыть наготу.
Но движения ее были слишком медленными и ленивыми. Она хотела, чтобы я увидел. Чтобы я знал.
Она улыбнулась. Я тоже.
– Что ты там прячешь? – игриво поддразнил я ее.
Мне не следовало так себя вести. Не следовало, и все же…
Я не отвечаю на сообщения Малин. И не появлялся у нее на этой неделе. В последнюю нашу встречу мы с ней повздорили немного. Я сказал ей, что мы с Мерри пытаемся зачать ребенка. Наверное, не следовало этого говорить.
Она покачала головой, с неодобрением – или недоверием.
Я сказал, что это как-то долго не происходит, и она неожиданно взвилась.
– Ну не всегда же кто-то другой виноват! А что, если на этот раз проблема именно в тебе?
Думаю, она просто хотела меня поддеть. Вероятно, не стоит ее в этом винить.
Теперь она, должно быть, чувствует себя ужасно. Она уже дважды писала мне. Но так и не получила ответа.
