– Она ела ужасно много, – подтвердила Айрис. – Нечасто видишь, чтобы женщина так ела. Я не хочу сказать, что она дурно ведет себя за столом, вовсе нет, но она так сосредоточенно поглощает пищу, уплетая ее за обе щеки…
Я рассмеялся. Мы вошли в дом. Моя мать с гордостью и удовлетворением сообщила, что оба ребенка спали все то время, пока нас не было дома.
Айвор никогда не делил свой дом с женщиной. Несколько раз он, казалось, готов был это сделать, например, когда у него был роман с Деборой Листон, и он говорил с нами о том, что она предложила съехаться. Почти сразу же после этого он познакомился с Николой Росс, и с Деборой и ее переездом было покончено. Никола, по-видимому, предложила ему переехать и жить у нее. Она не собиралась покидать свой дом у реки в Хаммерсмите, но Айвор отказался. Я полагаю, он считал унизительным для мужчины переехать в дом любовницы. Или, возможно, он просто недостаточно ее любил, чтобы создать с ней общий дом. Что касается Хиби, мы с ним однажды обсуждали возможность снять ей квартиру в Пимлико, но смысл был именно в том, чтобы избежать необходимости жить вместе с ней и одновременно иметь возможность навещать ее, когда он захочет.
Нарушит ли он свое правило, если это было правило, ради Джульетты? Не похоже. И все-таки он проводил с ней каждую свободную минуту. Он возил ее в Рамбург, чтобы познакомить со своими родителями, и их энтузиазм, кажется, усилил его чувства. Была ли это любовь, страсть или только секс? Не знаю. То есть тогда не знал. Они с Айвором поехали на свадьбу его товарища из парламента в Йорк, и их снимок поместили в газетах вместе с фотографией невесты и жениха. На Джульетте в тот день была шляпа с широкими полями из черного кружева и белое льняное платье. В местной газете, «Морнингфорд газетт», поместили их фотографию во время посещения Норфолкской выставки как раз после того, как Айвор поднялся на следующую карьерную ступеньку и стал государственным министром. Мы с Айрис спрашивали друг друга, говорили ли ее родители насчет переезда в Рамбург-хаус, когда Айвор женится.
– Если он собирается жениться, – заметила моя жена, – я бы предпочла, чтобы это была Эрика Кэкстон.
Я возразил, отмечая, что раньше, как мне казалось, ей нравилась Джульетта.
– Ну, да. Но это не значит, что мне хочется иметь ее в качестве невестки. Не знаю, почему, но я думаю, она будет ему изменять.
– Тогда они оба будут это делать, – ответил я, так как не мог представить Айвора долго с одной женщиной, жена она ему или нет.
На первый взгляд, многое было забыто. В тех редких случаях, когда мы встречались с одним Айвором, он иногда говорил об аварии, даже с грустью вспоминал Хиби. Бедняга Ллойд тоже получал долю его внимания. Например, однажды он рассказал о том, как в первый раз увидел Джульетту на вечеринке у Николы Росс. Он даже отметил, что жалеет, что попросил Ллойда принять участие в его так называемом подарке ко дню рождения. А после этого рассуждал о том, какая это была страшная потеря, ведь Ллойд был так молод, так талантлив, из него мог выйти отличный актер, поэтому его гибель – невосполнимая потеря таланта и самой жизни. Но о Джерри Фернале и ребенке Хиби он не упоминал никогда. Для него они словно никогда и не существовали. Ту девушку для алиби он тоже, по-видимому, выбросил из головы. Что касается семьи Линча, тот ужас, который они ему когда-то внушали, его боязнь Шона и нескрываемое желание, чтобы Дермот умер, – все это исчезло, словно никогда и не существовало. По-видимому, Айвор забыл о своих планах по выплате компенсации семье Дермота. По крайней мере, так казалось в то лето и в ту осень.
Мы с Айрис, наконец, решили, что должны переехать. Дом в Хэмпстеде, который нам подарили ее родители на свадьбу, стал слишком мал для семейной пары с двумя детьми. Вторая спальня была просто крошечной. В ней помещалась только узкая кроватка Надин и раскладушка Адама, а больше ничего – ни платяного шкафа, ни комода. И поэтому уже летом мы выставили наш коттедж на продажу. В сентябре, в день, который потом назвали «черной средой», правительство – правительство Айвора – было вынуждено изъять фунт из механизма обмена европейской валюты. В числе других валютных катастроф обрушился и рынок недвижимости. Как нам вообще удалось продать наш дом, я не знаю, но мы его продали, и нам повезло – сделка была оформлена всего через месяц. Но я получил за него меньше, чем заплатил мой тесть шесть лет назад.
Айвор навещал нас в этом доме много раз и не раз привозил туда Джульетту. Я надеялся, он даст какой-нибудь знак, что помнит, хоть это неприятно, а возможно, и принесет с собою боль, тот вечер, который провел здесь, ожидая приезда Хиби. Невольная гримаса, может быть, или легкое замешательство перед тем, как переступить порог нашего коттеджа. А может, потерянный взгляд подскажет нам, что Айвор помнит тот вечер бесплодного ожидания и шока от того, что он узнал утром. Но ничего подобного не произошло. Возможно, мой шурин твердо решил, что не должен так себя вести, и взял под железный контроль выражение своего лица. Айвору всегда удавался такой железный контроль.
Итак, в ноябре мы переехали в новый дом, приобретенный нами под большие проценты. И хотя сделка была не столь выгодна для нашего бюджета, я старался не думать об этом. Наше новое жилище располагалось на севере Лондона, прямо на границе с Хартфордширом. Со своими элитарными взглядами и мнением английского джентльмена, что единственным жильем может быть двухсотлетний дом за городом или в центре Лондона, Айвор снисходительно осмотрел наше новое приобретение из красного кирпича 60-х годов, гараж на две машины и пол-акра сада. «То, что надо, – только и сказал он, – если имеешь детей». Он напомнил мне одну историю, рассказанную мне знакомым банкиром. Его знакомого звали Джонатан. Когда он приобрел дом в Южном Кенсингтоне и привел своего отца взглянуть на него, тот выразил одобрение и задал сакраментальный вопрос: «Очень мило, мой мальчик. А где будет твой городской дом?»
Айвор собирался на несколько дней повезти Джульетту в Ниццу. Это должно было стать его первым настоящим отпуском за почти три года. Перед отъездом он однажды в воскресенье поехал в Лестершир повидать Эрику и ее детей, а по дороге домой заехал к нам. Хотя Джульетта и знала о той аварии, а я не испытывал неловкости при ее появлении, мне никогда не хотелось говорить о той аварии в ее присутствии. И одна из причин, почему я не делал этого, заключалась в том, что я не хотел напоминать ей о Ллойде, но было бы трудно избежать этого имени. Но сейчас мы остались наедине, и Айвор заговорил об Эрике, как она, кажется, наконец, оправилась от потери Сэнди. Потом он несколько отклонился от этой темы и рассказал о недавнем преступлении ИРА. Я спросил у него, есть ли какие-нибудь новости о семье Линча, и в частности о Дермоте.
– Откуда мне знать? – ответил Айвор. – Ты всегда твердил, что мне следует проявлять осторожность и не приближаться к этой семье.
Я веду этот альбом газетных вырезок с того времени, когда умерла Хиби. Он дополняет мой дневник. Когда я переехала на Ирвинг-роуд, то привезла обе тетради с собой. Они посвящены Айвору Тэшему и содержат второстепенный материал: снимки с места аварии, фотографии всех людей, имеющих к этому отношение. В конце концов, я должна заняться чем-нибудь еще, а не только присматривать за Джастином и готовить ужины Джерри. Мне же нужно иметь хобби. Хранить вырезки из газет о какой-то знаменитости совсем неинтересно – их было бы слишком много, и наступил бы момент, когда мне пришлось бы выбирать, что сохранить, а что выбросить. Я сделала идеальный выбор. Айвор Тэшем достаточно хорошо известен, и его имя появляется в газетах каждые две-три недели, но не чаще, а его фотографии – гораздо реже. Я ограничила свои поиски «Гардиан», которую доставляют сюда каждый день, и «Ивнинг стандард» – ее Джерри приносит домой. Я уношу газеты наверх, в свою комнату, после того, как он просмотрит их от корки до корки.
Больше никто не знает об альбоме вырезок. Но если подумать, кто бы еще мог знать? Я ни с кем не общаюсь, кроме Джерри и моей мамы, и еще девушек. Я имею в виду Гранию, Люси и Уэнди. И, конечно, я знакома с матерью Джерри и с моей квартиранткой, Пандорой Флинт. Это вполне респектабельный список друзей, правда? Не считая того, что никто из них не является моим другом. Я думала, что им станет Джерри. Надеялась, что мы со временем сможем сблизиться, но этого не случилось. Сейчас мне кажется, что Джерри считал меня хорошим другом, когда говорил со мной о Хиби, как он скучает по ней и какой она была чудесной, а я слушала и отвечала «да», «нет» и «конечно». Но это продолжалось недолго, всего несколько месяцев, а потом все закончилось. Вместо того чтобы сменить тему, он замкнулся в себе, и наши беседы прекратились. Отчасти потому, что Джастин начал позже ложиться спать. Я думаю, детям необходим сон, а взрослые, несомненно, нуждаются в отдыхе. Но однажды Джерри упрекнул меня в том, что ему никогда не удается поговорить с сыном, ведь он так рано ложится спать… Ну, разумеется, он здесь хозяин, он устанавливает правила. Что касается меня, я говорю о Каллуме реже, чем раньше. Может, Джерри больше в него не верит. Реальный парень позвонил бы, правда? И есть еще одна трудность. Если у тебя воображаемый друг – посмотрим правде в глаза, именно таким был Каллум, – ты всегда знаешь, что он – воображаемый, если только ты не сошла с ума, и теряешь к нему интерес, забываешь говорить о нем, и еще хуже – у тебя просто вылетает из головы, что ты рассказывала о нем раньше. Джерри что-то заподозрил, когда я сказала, что Каллуму тридцать один год, и я поняла, что в этот раз я ошиблась, уменьшив его возраст на один год. Он спросил меня, уверена ли я в том, что мой молодой человек живет в Кенсингтоне?
