В его голосе слышалась горечь.
– Что вы!
– Именно так! После того, что я вам расскажу, вряд ли вы станете со мной пить.
Мегрэ опустился в то же кресло, где сидел накануне, вытянул ноги, набил трубку.
– Вам знаком некий доктор Жанен?
Судья замолчал, пытаясь вспомнить. Он действительно рылся в памяти, это не было притворством.
– Жанен?.. Постойте-ка… Нет… Не припоминаю.
– Это человек, которого вы пытались выбросить в море.
Судья сделал странный жест рукой, будто бы говоривший: «Речь не об этом. Это не имеет никакого значения…»
Затем налил портвейна:
– Что ж, в таком случае за ваше здоровье! Я знаю, вы честный человек… Поэтому прежде всего позвольте задать вам вопрос.
Он посерьезнел. Лицо его, обрамленное светло-серыми взъерошенными, как у женщины, волосами, оживилось:
– Если случится так, что я не смогу больше заботиться о своей дочери, вы обещаете мне, как мужчина мужчине, что с ней ничего плохого не случится?
– Полагаю, что… что если произойдет то, чего вы опасаетесь, опека над вашей дочерью будет передана ее матери?
– После того, что я вам расскажу, вы сами поймете: это невозможно. Следовательно…
– Я прослежу за тем, чтобы она жила в самых лучших условиях, если только это не будет противоречить закону.
– Благодарю вас.
Он медленно допил портвейн, поискал в комоде сигареты.
– Вы ничего не курите, кроме трубки, так ведь?.. Прошу вас.
Наконец, глубоко затянувшись и выдохнув первый клуб дыма, он пробормотал:
– Учитывая обстоятельства, я, по зрелом размышлении, пришел к выводу, что мне все-таки было бы лучше провести какое-то время в тюрьме…
Это было неожиданное заявление. В тот же момент над головами у них зазвучало фортепьяно. Судья посмотрел на потолок. Когда он снова заговорил, голос от переполнявших его эмоций стал ниже, словно он пытался сдержать слезы.
– Господин комиссар, я убил человека…
Было слышно, как за порогом жандарм печатает шаг коваными сапогами.
– А теперь? Вы будете допивать свой портвейн?
Он вынул из кармана старинные золотые часы, щелкнул крышечкой.
– Полдень… Мне, признаться, уже все равно. Но если вы захотите сначала пообедать… Я не смею приглашать вас за свой стол.
Он снова налил себе выпить и сел во второе кресло, напротив Мегрэ, поближе к потрескивающему камину.
Глава 6
Две англичанки из Версаля
К часу дня жандарм, который нес вахту у дома судьи, начал беспокоиться. Проходя мимо окон, он старался подойти поближе, чтобы рассмотреть, что делается внутри.
В половине второго он, уже не скрываясь, прилип носом к стеклу и увидел двух мужчин, сидящих в креслах по обе стороны камина. Головы их будто плавали в густых клубах дыма, и это было странное зрелище.
Приблизительно в то же время Мегрэ услышал, как в соседнем помещении позвякивает посуда и переговариваются женские голоса. Он решил, что это Лиз Форлакруа села обедать.
Иногда он закидывал ногу на ногу. Иногда снова их расплетал, чтобы выбить трубку о каблук. На плитах пола уже образовалась кучка пепла. Какая разница, теперь это было неважно. Судья, верный привычке, аккуратно тушил сигареты о пепельницу из зеленого фарфора, в которой уже высилась красноречивая горка бело-коричневых окурков.
Раздавались их спокойные голоса. Изредка Мегрэ задавал вопрос, что-то тихо возражал. Форлакруа отвечал голосом четким, старательным, совсем как его почерк.
Когда в четверть третьего раздался телефонный звонок, оба подскочили от неожиданности. Они совсем забыли о том, что помимо этой библиотеки в мире еще что-то существует. Форлакруа бросил на комиссара вопросительный взгляд, не зная, можно ли ему подойти к телефону. Мегрэ кивнул.
– Алло!.. Да… Передаю ему трубку. Это вас, господин комиссар.
– Алло, шеф… Прошу прощения… Может, это неправильно, но что-то я забеспокоился! У вас, надеюсь, все в порядке?
Судья вернулся в кресло и стал отрешенно теребить свои пальцы, задумчиво глядя на огонь.
– Пришлешь мне машину… Да, немедленно. Чтобы через полчаса была здесь… Нет! Ничего особенного.
И Мегрэ тоже вернулся в кресло.
Когда у порога остановилось такси и Межа позвонил в дверь, комиссар был в библиотеке один. Он мерил ее широкими шагами, на ходу поглощая бутерброд с паштетом. На столе стояла почти пустая бутылка бургундского. В комнате накурено до такой степени, что нечем было дышать.
Межа смотрел на шефа с самым наивным видом:
– Вы его арестуете? Все кончено? Мне с вами?
– Останешься здесь.
– Что я должен делать?
– Возьми лист бумаги… Записывай… Тереза, гостиничная горничная. Супруги Уло, Дидин и ее таможенник. Альбер Форлакруа. И чтобы нашли наконец Марселя Эро, чего бы это ни стоило.
– А остальных, которых вы перечислили? Установить за ними наблюдение?
Шаги на лестнице.
– Можешь идти…
Межа вышел, не скрывая сожаления. Показался судья – в пальто, в шляпе, очень аккуратный, почти педантичный.
– Вы позволите, я позвоню доктору Бренеолю насчет санатория?
В комнате над ними слышались шаги Лиз Форлакруа и обеих служанок.
– Бренеоль, это вы?.. Нет, ничего серьезного. Я просто хочу, чтобы вы мне посоветовали какой-нибудь хороший санаторий недалеко от Ля-Рош-сюр-Йон… Да… Вилла «Альбер Первый»?.. Прямо перед въездом в город?.. Спасибо. До свидания.
Старая Элиза спустилась первой, неся два чемодана, которые были уложены в такси. За ней появилась ее дочь с мелкими свертками и пакетами. Наконец, показалась Лиз, утопая в бархатном, отороченном мехом пальто. За поднятым воротником лица почти не было видно.
Все произошло очень быстро. Лиз с отцом устроились на заднем сиденье, Мегрэ сел рядом с шофером. На углу улицы стояла Дидин и наблюдала за этой сценой. Люди останавливались, смотрели вслед. Путь пролегал по всей главной улице, мимо гостиницы, мимо почты, мимо здания мэрии. На окнах отдергивались занавески. За машиной бежала толпа мальчишек.
Через зеркало заднего вида Мегрэ посматривал, как Лиз и отец держатся за руки. Всю дорогу. Когда они подъехали к Ля-Рош-сюр-Йон, начинало темнеть. Пришлось несколько раз спрашивать адрес виллы «Альбер Первый», прежде чем они отыскали санаторий. Потом ждали директора. Потом смотрели палаты.
Все было белым, слишком белым, как халаты медсестер и директора.
– Седьмая палата… Очень хорошо…
В палату вошли пятеро: Лиз, медсестра, Мегрэ, судья и директор. Вышли трое. Лиз с медсестрой остались по другую сторону двери. Она не плакала. Отец с дочерью даже не обнялись на прощание.
– Через час сюда приедет инспектор полиции. Будет сидеть в коридоре и вести наблюдение…
Еще три километра – и за окнами замелькал город. Показались ворота тюрьмы. Регистрационная книга, кое-какие формальности. По чистой случайности Мегрэ не успел попрощаться с судьей.
Ресторан. Толстая кассирша. Железнодорожное расписание. Кружка ледяного пива.
– Принесите мне письменные принадлежности и сэндвич с ветчиной… А еще кружку пива!..
Он составил официальный рапорт прокурору, набросал несколько телеграмм и едва успел на поезд. С полуночи до двух часов ночи ему пришлось прождать на вокзале Сен-Пьер.
Вокзал Орсэ… В восемь часов утра, умытый и свежевыбритый, комиссар выходил из своей квартиры на бульваре Ришар-Ленуар. Над Парижем поднималось солнце. Мегрэ пересел с одного автобуса на другой в двух шагах от здания криминальной полиции и успел мельком увидеть окна своего прежнего кабинета.
В девять часов утра под холодными, скупыми лучами январского солнца он вышел из машины в Версале и, раскуривая трубку, стал не спеша спускаться по авеню де Пари.
С этого самого момента он как будто раздвоился. С одной стороны, он по-прежнему оставался Мегрэ, комиссаром, впавшим в немилость и сосланным в Лусон. Руки у него лежали в карманах пальто Мегрэ, и курил он трубку Мегрэ.
И окружающий пейзаж был именно версальским утренним пейзажем сегодняшнего дня, а не многолетней давности.
Проспект был почти пуст, особенно в конце, там, где начинались ворота и высокие ограды, за которыми скрывались самые великолепные на свете особняки.
Но в то же время он видел реальность словно на экране кинематографа… Как документальный фильм… Картины сменяют одна другую… И раздается голос диктора, комментирующего происходящие на экране события…
Голос, который слышал Мегрэ, был приглушенным голосом судьи Форлакруа, и невозможно было не наложить образ Версаля на воспоминание о библиотеке в Л’Эгийоне, о камине, о горке пепла на полу и множестве сигаретных окурков в зеленой пепельнице.
«Мы – версальцы в трех поколениях. Отец был адвокатом и всю жизнь провел в особняке на авеню де Пари, который он унаследовал от отца. Белые стены… Въездные ворота, обложенные круглыми камнями… Золоченый герб… Наша фамилия на медной табличке…»
