Если исключить божественную мисс Браш, весь персонал «Второго флигеля» состоял из членов одной семьи и, по слухам, семьи не особенно счастливой. Мы, пациенты, порой часами могли сладострастно обсуждать их сложные взаимоотношения, достойные пера Достоевского или Жульена Грина.
Угловатая и нескладная миссис Фогарти была женой Джо Фогарти – нашего дневного санитара, и, таким образом, намеренно или нет с их стороны, но работа практически не оставляла им возможности побыть вместе, будь то днем или ночью. Их союз, если таковой вообще существовал, можно было скорее отнести к разряду духовных. И миссис Фогарти, словно страдая всеми симптомами старой девы, уделяла большую часть своего угрюмого внимания брату.
Занятно, что она была настолько же непривлекательна, насколько мисс Браш – красива. Вероятно, здесь находила отражение теория, что пациенты с умственными расстройствами нуждались в стимуляции днем и в успокоении на ночь.
Миссис Фогарти приветствовала меня дежурной улыбкой и шелестом сильно накрахмаленных манжет. Страдая некоторым дефектом слуха, она выработала привычку и самой ничего не говорить, если смысл сообщения способны были передать жест или выражение лица. Кивок головой означал, что мне надлежало идти дальше по коридору в сторону своей палаты. Она последовала за мной.
Мы как раз подходили к отведенной мне комнате, когда за дверью моего соседа Лариби послышались шаркающие шаги. Нам пришлось задержаться, чтобы увидеть, как престарелый Лариби выбежал в коридор в серой шерстяной пижаме, забыв застегнуть ее на пуговицы. Его красное с синими прожилками лицо было искажено от страха. В глазах застыла та пустота безнадежности, которая за недели, проведенные в лечебнице, стала мне хорошо знакома. В растерянности он подошел к нам и вцепился трясущимися пальцами в длинную, широкую в кости руку миссис Фогарти.
– Прикажите им остановиться, – простонал он. – Я, как мог, пытался противиться. Старался не поднимать шума. Но их необходимо остановить.
На лошадином лице миссис Фогарти отобразилось профессионально отработанное выражение сочувствия и утешения, но затем, будто почувствовав, что в данной ситуации без слов не обойтись, она чисто автоматически произнесла:
– Все хорошо, мистер Лариби. Никто не причинит вам вреда.
– Но они должны остановиться… – Это был высокий и крупный старик, а потому так странно и даже страшно было видеть слезы, капающие у него из глаз, словно у малолетнего ребенка. – Прикажите им остановить тикер[2]. Его данные сильно отстают от развития положения на рынке. Акции резко падают в цене. Разве вы не понимаете? Я разорен. Я потерял все. Тикер. Заставьте остановить его.
Ночная дежурная крепко взяла его за руки и ввела обратно в палату. Но и через стену до меня доносился его голос, теперь уже почти истеричный.
– Остановите потери по моему консолидированному фонду. Все падает… Падает.
Миссис Фогарти отозвалась хладнокровно и ободряюще:
– Ерунда, мистер Лариби. Акции повышаются в цене. Сейчас вы уснете, а завтра утром узнаете обо всем из газет.
Какое-то время спустя ей удалось успокоить его. Я услышал, как она затем проскрипела половицами мимо моей двери.
Да, та еще работенка, подумал я. Проводить ночи, присматривая за придурками.
Когда шаги миссис Фогарти затихли и в комнате наступила тишина, я обнаружил, что думаю о судьбе старика Лариби. Едва ли я мог испытывать симпатию к нему или прочим волшебникам с Уолл-стрит, которые в 1929 году наколдовали финансовый кризис, потеряв не только свои деньги, но и достаточно крупную сумму моих вложений. И все же это было жалкое зрелище: человек, у которого за душой оставалось никак не меньше пары миллионов долларов, сходил с ума, считая себя банкротом.
Одновременно мне припомнились слова доктора Ленца, что Лариби шел на поправку и в его лечении наметился прогресс. Да еще утром удалось подслушать пару фраз, которыми перебросились мисс Браш и Морено. Они как раз беседовали об улучшении состояния Лариби. «Он уже несколько недель не слышал своего тикера, – сказала мисс Браш. – Похоже, чувство реальности возвращается к нему».
Он уже давно не слышал тикера! Почему же с ним сегодня случился рецидив? Не было ли это результатом того, что доктор Ленц определил как деятельность подрывного элемента?
Должно быть, миссис Фогарти дала Лариби успокоительное, потому что стонов и бормотаний из-за стены больше не доносилось. Снова воцарилась тишина, та полнейшая тишина, которая так напугала меня прежде этим вечером, но почему-то сейчас уже не внушала страха. Я вслушивался в нее, не ожидая ничего услышать. А затем, второй раз за ночь, мне пришлось пережить глубочайший шок. Но только на этот раз меня заинтересовали причины шока. Я вовсе не был повергнут в ужас, заставивший меня прежде трусить, как пятилетнего малыша.
Я сел в постели. Да, теперь не осталось никаких сомнений. Тихое, приглушенное, чтобы не достигать ушей миссис Фогарти, но совершенно отчетливо слышное мне, раздавалось ритмичное и быстрое тиканье – более частое, чем у механизма обычных часов.
Тик-так, тик-так!
У меня оставалось только два возможных объяснения этому. Либо я подцепил умственную заразу от Лариби, либо в той комнате действительно тикало нечто, не имевшее отношения к перекошенным мозгам старика.
Тик-так, тик-так!
На следующее утро я чувствовал себя вполне сносно, учитывая бурные события ночи. Джо Фогарти, в свое время чемпион по борьбе, а теперь странный муж странной ночной сиделки, как всегда, разбудил меня немилосердно рано – в половине восьмого.
Когда я спустил ноги с кровати и нащупал тапочки, то сразу заметил, что пара, одолженная мне мисс Браш, уже пропала. Дневная дежурная медсестра тоже была, по всей видимости, из ранних пташек.
Все начали день с положенных процедур, причем мои состояли в основном из бодрящей гимнастики. Доктор Стивенс, в чьи обязанности входило наблюдение за физической формой пациентов, каким бы хрупким не было их психическое состояние, неизменно прописывал нам обширный курс физиотерапии и массажа. Он был приятным парнем, и я ничего не имел против него лично, но всегда ненавидел, когда мне устраивали веселую жизнь еще до завтрака. Поэтому я пребывал в весьма дурном настроении, последовав за Фогарти в кабинет физиологической терапии, где мне в очередной раз пришлось расплачиваться за разнузданное пьянство сначала под циркулярным душем, затем циклом электрошока и, наконец, набором самых странных упражнений.
Сам Фогарти принадлежал к числу тех почти совершенных уродов, только что миновавших пору своего расцвета, которые наделены некоторым чувством юмора и внешностью Тарзана, привлекательной для определенной части слабого пола. Причем у самого Фогарти поклонниц было немало, если верить его рассказам. А он охотно делился со мной подробностями своих похождений. Я же порой невольно задавался вопросом: что, если он так же откровенен со своей угрюмой женой?
По какой-то неясной для меня причине ему очень хотелось попасть в шоу-бизнес: хотя бы в массовку или, быть может, даже получить сольный силовой номер. Что-то в этом роде. Думаю, именно поэтому я ему особенно нравился, если только он не притворялся. В любом случае стремление к дружбе заставляло его делиться со мной всеми ходившими по лечебнице сплетнями.
И сегодня, пока я голый лежал на массажном столе, совершая нелепые движения ногами, он стал подкалывать меня по поводу минувшей ночи.
– Ну, надо же! Забраться в спальню мисс Браш! – говорил он. – Теперь на вашем месте я бы начал опасаться мести нашего престарелого Лариби.
– Лариби?
– Его самого. Старикан без ума от нее. Делает ей предложения руки и сердца по двадцать раз на дню. Я думал, это уже всем известно.
Мне хотелось верить, что он так шутит, но Фогарти убедил меня в полной серьезности своей истории. В конце концов, в ней не было ничего особенно невероятного. Большую часть времени Лариби вел себя как совершенно нормальный человек. Прошлой ночью я впервые наблюдал такое его поведение. Он был вдовцом с двухмиллионным состоянием[3] за душой и прекрасными шансами на полное выздоровление. И пусть он приближался к шестидесятилетию, когда седина в бороду, а бес в ребро, но все еще сохранял достаточно энергии, чтобы ухлестывать за хорошенькой медсестрой. Мне было бы интересно узнать реакцию мисс Браш на его предложения, но Фогарти уже переключился на другую тему.
– Стало быть, мой хлипкий зятек покуражился над вами, – сказал он, разминая мне мышцы. – Он считает себя силачом, хотя не нарастил для этого достаточно мяса. Позавчера ему хватило наглости вызвать меня на тренировочную схватку. Меня, бывшего чемпиона! Но я лишь ответил, что не вижу смысла даже связываться с таким, как он. Я его уложу одной левой.
Я взглянул на его левую и понял, что он мог уложить ею любого, а не только жилистого, но слишком легкого Уоррена. При том же, как эти двое относились друг к другу, он бы уложил Уоррена с преогромным удовольствием, если бы появился малейший серьезный повод. Я поделился с Фогарти своим мнением, и, кажется, оно польстило ему.
