– Посольство не могло бы помочь?
Али Юсуф покраснел от гнева.
– Укрыться в вашем посольстве? Никогда. Экстремисты, вероятно, будут штурмовать его, они не признаю́т дипломатический иммунитет. Кроме того, если бы я так поступил, это был бы конец всему! И так уже главное обвинение против меня – прозападная политика. – Он вздохнул. – Это так трудно понять… – Голос его звучал задумчиво, он казался моложе своих двадцати пяти лет. – Мой дед был жестоким человеком, настоящим тираном. Он владел сотнями рабов и обращался с ними безжалостно. Во время межплеменных войн беспощадно убивал врагов и казнил их самыми ужасными способами. Стоило прошептать его имя, все бледнели. И все же он до сих пор остается легендой! Им восхищаются! Его уважают! Великий Ахмед Абдулла! А я? Что я сделал? Построил больницы и школы, дал социальное обеспечение, жилье – все то, в чем, как говорят, нуждается народ. Разве это им не нужно? Они предпочли бы царство террора, как у моего деда?
– Наверное, – ответил Боб Ролинсон. – Выглядит немного несправедливо, но так оно и есть.
– Но почему, Боб, почему?
Боб Ролинсон вздохнул, поерзал и попытался объяснить свою точку зрения. Ему пришлось бороться с неумением четко выражать свои мысли:
– Ну, твой дед устраивал шоу, я думаю, вот в чем дело. Он был немного… театральным, если ты меня понимаешь.
Ролинсон смотрел на своего друга, который определенно не отличался склонностью к театральности. Приятный, спокойный, порядочный парень, откровенный и озадаченный – вот каким был Али, и Боб любил его за это. Он не был ни колоритным, ни жестоким, но если в Англии колоритные и жестокие люди вызывают смущение и не пользуются любовью, то на Ближнем Востоке, в этом Боб был совершенно уверен, все обстоит наоборот.
– Но демократия… – начал Али.
– О, демократия. – Боб взмахнул трубкой. – Это слово всюду понимают по-разному. Одно можно утверждать наверняка. Оно нигде не означает то, что понимали под ним древние греки. Держу пари на что угодно, что, если тебя отсюда вышибут, твое место займет какой-нибудь красноречивый болтун, будет выкрикивать похвалы самому себе, изображать себя всемогущим богом и удавит или обезглавит всех, кто посмеет с ним не согласиться. И, заметь, он будет называть это демократическим правлением – народа и для народа. Полагаю, народу это тоже понравится. Это будет им интересно. Прольется много крови.
– Но мы не дикари! Мы теперь цивилизованные люди.
– Есть разные типы цивилизаций… – уклончиво произнес Боб. – Кроме того, я даже думаю, что во всех нас есть немного от дикаря – если мы можем придумать хороший предлог, чтобы выпустить его на волю.
– Вероятно, ты прав, – мрачно произнес Али.
– Кажется, сегодня людям нигде не нужен человек, у которого есть хоть капля здравого смысла, – продолжал Боб. – Я никогда не отличался большим умом, тебе это хорошо известно, Али, но я часто думаю, что именно это и нужно миру – всего лишь капля здравого смысла. – Он отложил в сторону трубку и сел в кресло. – Но все это сейчас неважно. Вопрос в том, как мы тебя отсюда вывезем. Среди военных есть кто-нибудь, кому ты можешь доверять?
Принц Али Юсуф медленно покачал головой.
– Две недели назад я бы ответил «да». Но теперь не знаю… не могу быть уверен…
Боб кивнул:
– Вот в чем беда. А от этого твоего дворца у меня мурашки бегут по телу.
Али с чувством согласился с ним:
– Да, во дворце повсюду шпионы… Они все слышат… они все знают.
– Даже внизу, в ангарах… – Боб осекся. – Старик Ахмед в порядке. У него есть некое шестое чувство. Поймал одного из механиков, который пытался испортить самолет, одного из тех, кому мы полностью доверяли… Послушай, Али, если мы собираемся попробовать вывезти тебя отсюда, нужно сделать это быстро.
– Я понимаю, понимаю. Думаю, теперь я совершенно уверен, что, если останусь здесь, меня убьют.
Он произнес это без всяких эмоций, без какой-либо паники, с мягким, отстраненным интересом.
– У нас и так много шансов погибнуть, – предостерег его Боб. – Нам придется лететь на север. В том направлении они не смогут нас перехватить. Но сие значит полет над горами, а в это время года… – Он пожал плечами. – Ты должен понять. Это чертовски рискованно.
Казалось, Али Юсуф огорчился:
– Если с тобой что-то случится, Боб…
– Обо мне не беспокойся, Али. Я не это имел в виду. Это неважно. И в любом случае я такой парень, который наверняка погибнет, рано или поздно. Я вечно совершаю безумные поступки. Нет, я о тебе… Я не хочу убеждать тебя поступить так или иначе. Если часть армии осталась верной тебе…
– Мне не нравится мысль о бегстве, – просто ответил Али. – Но я вовсе не хочу стать мучеником и быть растерзанным на куски толпой. – Принц несколько секунд молчал. – Ну, хорошо, – наконец произнес он со вздохом. – Мы попытаемся. Когда?
Боб пожал плечами.
– Чем скорее, тем лучше. Нам надо под каким-то благовидным предлогом отвезти тебя на аэродром… Как насчет того, чтобы сказать, будто ты собираешься проинспектировать строительство новой дороги у Аль-Джазара? Неожиданный каприз. Поедем сегодня после полудня. Потом, когда твоя машина минует аэродром, остановись там – у меня наготове будет автобус. Речь пойдет о том, что мы поднимемся в воздух, чтобы осмотреть строительство дороги с воздуха, понимаешь? Мы взлетим – и вперед! Конечно, мы не сможем взять никакого багажа. Это должно выглядеть совершенно неожиданным решением.
– Нет ничего, что я бы хотел взять с собой… кроме одного…
Али улыбнулся, и улыбка вдруг изменила его лицо и сделала его другим человеком. Он перестал быть современным, сознательным, прозападным молодым человеком – в этой улыбке проявились вся хитрость и коварство, позволявшие выжить длинной череде его предков.
– Ты – мой друг, Боб, ты должен это увидеть.
Принц сунул руку под сорочку и что-то нащупал. Потом протянул ему маленький замшевый мешочек.
– Это? – Ролинсон нахмурился, и его лицо стало озадаченным.
Али взял у него мешочек, развязал его и высыпал содержимое на стол.
Боб на мгновение перестал дышать, а потом тихо присвистнул:
– Господи боже! Они настоящие?
Али это позабавило.
– Конечно, настоящие. Бо́льшая их часть принадлежала моему отцу. Он каждый год приобретал новые камни. Я – тоже. Их привозили из многих мест, где их покупали для нашей семьи люди, которым мы доверяли, – из Лондона, из Калькутты, из Южной Африки. Это наша семейная традиция – иметь такие камни на всякий случай. – Он прибавил равнодушно: – По сегодняшним ценам они стоят примерно три четверти миллиона.
– Три четверти миллиона фунтов. – Боб свистнул, взял пригоршню камней, пропустил их сквозь пальцы. – Фантастика. Похоже на сказку. Они действуют на человека.
– Да. – Смуглый молодой человек кивнул. Его лицо опять приобрело выражение вековой усталости. – Люди становятся другими, когда речь заходит о драгоценных камнях. За такими вещами всегда тянется след насилия. Смерть, кровопролитие, убийство… И хуже всех – женщины. Потому что для женщин дело не только в стоимости. Это нечто, имеющее отношение к самим драгоценным камням. Красивые камни сводят женщин с ума. Они хотят владеть ими. Носить их на шее, на груди… Я бы ни одной женщине их не доверил. Но я доверю их тебе.
– Мне? – Боб уставился на него.
– Да. Я не хочу, чтобы эти камни попали в руки моих врагов. Не знаю, когда произойдет восстание против меня. Возможно, оно запланировано на сегодня. Я могу не дожить сегодня до приезда на аэродром. Возьми эти камни и сделай все, что сможешь.
– Но, послушай, я не понимаю… Что я должен с ними сделать?
– Как-нибудь организуй их вывоз из страны. – Али спокойно смотрел на своего взволнованного друга.
– Ты хочешь, чтобы я вез их вместо тебя?
– Можно сказать и так. Но я думаю, что ты сумеешь придумать какой-нибудь лучший план, как вывезти их в Европу.
– Но, послушай, Али, я представления не имею, как взяться за такое дело.
Али откинулся на спинку кресла. Он улыбался спокойной, насмешливой улыбкой.
– У тебя есть здравый смысл. И ты честный. И я помню, еще с того времени, когда ты был моим «фагом»[6], что ты всегда умел что-нибудь придумать… Я дам тебе имя и адрес человека, который занимается подобными делами для меня… то есть на тот случай, если я не спасусь. Не смотри так тревожно, Боб. Сделай все, что сможешь. Больше я ни о чем не прошу. Я не стану винить тебя, если тебе это не удастся. На все воля Аллаха. Для меня это просто. Я не хочу, чтобы эти камни забрали с моего трупа. А остальное… – Он пожал плечами. – Как я только что сказал, на все воля Аллаха.
– Ты свихнулся!
– Нет. Я фаталист, вот и всё.
– Но послушай, Али… Ты только что сказал, что я честный. Однако три четверти миллиона… ты не думаешь, что это может лишить честности любого человека?
