Я приветствовал посетителя у открытой двери номера.
Запыхавшись, он обхватил дверной косяк. Одна нога его была намного короче другой, так что носок ботинка едва касался ковровой дорожки. Увидев меня, он не смог вымолвить ни слова и просто стоял, тяжело дыша.
– Я бы пригласил вас войти, любезный, но, насколько я понимаю, у нас нет времени. Экипаж ждет?
Посетитель кивнул в ответ. Он казался неуклюжим, а его кроткое круглое лицо и педантично подстриженные усики выдавали в нем человека, ведущего малоподвижный образ жизни, но любящего порядок во всем.
– Я только возьму шляпу и трость…
– Поторопитесь, сэр, прошу вас…
Я как можно скорее сбегал в номер, а потом взял гостя под руку, опираясь при этом на трость, тем самым перенеся на себя вес с его больной ноги, чтобы он мог мчаться по коридору с резвостью зайца.
У лифта он подпрыгивал на здоровой ноге от нетерпения, пока скрипучая кабина не приехала на наш этаж. Мой спутник шумно прерывисто дышал, а потому я не задавал лишних вопросов.
Мой друг доктор Уотсон, будь он здесь, поинтересовался бы причиной молчания, но ответ очевиден: я узнал все, что нужно, по внешности и одежде посетителя.
Его вздохи превратились в сердитое фырканье, когда я провел его через фойе отеля к ожидавшей нас коляске. Это был не наемный кэб, а личный экипаж, запряженный превосходной парой одинаковых гнедых. Казалось, посланец удивился моей силе, когда я помог ему преодолеть подножку и забраться в коляску, но занятия борьбой бартитсу сделали меня куда сильнее, чем я кажусь с виду. Я улыбнулся при мысли, что не далее как неделю назад подумывал о том, не продемонстрировать ли старый трюк со сгибанием каминной кочерги моим друзьям в пансионе для актеров. Но тогда я был в ином обличье, а нынче дело закрыто, и карьера моя на американской сцене, увы, закончилась, едва успев начаться.
– Мистер Холмс. – Мой спутник доблестно брызнул слюной, когда экипаж дернулся и пришел в движение, покачиваясь на мягких рессорах. Мы присоединились к потоку поскрипывающих под цокот копыт повозок Нью-Йорка, который не особо отличался от родного Лондона.
– Не нужно лишних слов, мой друг. Я уже знаю большую часть деталей.
– Кто-то… добрался… первым?.. Не… возможно…
– Вы сами мне рассказали!
– О чем вы? Я… только сейчас… обрел способность… говорить…
– Но ваш внешний вид рассказал всю историю куда красноречивее. Хотя я и не удивлен, что на Пятой авеню произошло нечто ужасное, тем не менее меня поразило, что за мной отправили личного секретаря мистера Уильяма Вандербильта, а не слугу. Видимо, дело конфиденциальное.
За толстыми стеклами очков его зрачки, маленькие, как высушенные ягодки, стали еще меньше, а радужка стала еще сильнее выделяться на фоне белков.
– Как вы узнали? Кто нас предал?
– Вы сами, как я уже говорил.
– После того как я покинул дом, я произнес лишь ваше имя, но вы знаете, откуда я и какую должность занимаю. Мой хозяин предупреждал, что вы маг и кудесник. Вы спиритуалист, сэр?
Я не смог сдержать смех:
– Напротив. Я полагаюсь исключительно на неопровержимые вещественные доказательства. Не успев еще вас еще толком рассмотреть, я уже знал, что вам чуть за сорок, вы заняты сидячей работой, причем столь малоподвижной, что лишь серьезный кризис мог заставить вас разместить свое рабочее место в доме господина Вандербильта, секретарем которого вы служите. Боюсь, после сегодняшней гонки ваша больная лодыжка будет вас какое-то время беспокоить.
Он посмотрел на свои высокие ботинки со шнуровкой.
– Вообще-то она редко меня мучает. Но вы правы, сэр, я и впрямь мало двигаюсь на работе. Как правы и в том, что я служу у мистера Вандербильта. Но как вы узнали?
– Покидая дом, вы в спешке задели каменные перила. А это единственный памятник французской архитектуры из белого камня на всей Пятой авеню. Ваш правый карман выглядит так, будто припорошен мукой.
– Что правда, то правда. – Глаза моего спутника сузились, и он нахмурился. – Теперь, когда вы все объяснили, ваши догадки не кажутся уже такими удивительными, как я подумал сначала.
Уотсоны, Господь благослови их, повсюду. Так что я не стал добавлять, что у него есть сестра-арфистка, брат, играющий на скачках, а сам он питает слабость к пастилкам.
– А причина моего визита? – спросил мой собеседник после некоторого молчания.
– Жизнь и смерть, разумеется.
Он едва заметно вздрогнул:
– Ужасная смерть.
Я не стал вдаваться в подробности, поскольку хотел сначала взглянуть на место преступления и услышать свидетельства того, кто первый обнаружил тело.
Вскоре мы миновали суровый особняк, некогда принадлежавший несчастной мадам Рестелл. Большинство домов на Пятой авеню были столь же мрачными. Когда за окном экипажа показался замок из белого камня, скорее подобающего для строительства гробниц, я подхватил трость.
– Меня зовут Уилсон, – сказал вдруг мой попутчик.
– Мистер Чарльз Уилсон, – парировал я. Бедняга снова побледнел. – Инициалы «Ч.У.» на платке, который торчит из нагрудного кармана. Вряд ли родители с фамилией Уилсон отклонились от рекомендаций миссис Гранди[8] по выбору имени для младенцев. Только не говорите, что вас на самом деле зовут Ченс, это убьет меня.
– Ченс? Нет, что вы. Я Чарли с тех самых пор, как впервые поковылял на своей хромой ноге.
– Вы молодец, мистер Уилсон. Мы добрались в рекордное время, не сомневаюсь.
Я вышел из экипажа, не дождавшись, когда мне поможет возница, и пошел в сопровождении секретаря, который только теперь начал ровно дышать, по белой известняковой дорожке. За сверкающим шато на Пятой авеню маячили темные готические шпили массивной церкви. Другие дома на этой улице казались отталкивающими и мрачными, как если бы мы сравнивали затейливый дворец Вандербильтов с многоквартирными домами Нижнего Ист-Сайда[9].
Странно было созерцать сдержанные, облицованные коричневым песчаником особняки, которые куда более напоминали темные итальянские склепы, чем увеличенные копии лондонских домов. Разумеется, в Лондоне здания возводились начиная с шестнадцатого века, а несчастную Пятую авеню стали застраивать в лучшем случае лет сорок назад, и насколько я понял, все коммерческие здания пришлось отодвинуть дальше на север из-за упражнений миллионеров в сиюминутном расточительстве.
Мы преодолели несколько ступенек, ведущих ко входу. Услужливый дворецкий распахнул перед нами двери. Изнутри дом выглядел совсем иначе, чем представлялось снаружи, что показалось мне интересной характеристикой его обитателей. Стены из светлого камня украшала резьба наподобие бахромы. За вычурными дверьми простирался коридор футов этак шестьдесят[10], где на снежно-белом каменном полу лежали темные ковры.
– Нужно поторопиться! – подгонял меня мистер Уилсон.
– Для начала мне надо узнать, какая из комнат нам нужна.
– Вон та! Впереди! Справа.
– Первая или вторая дверь?
Мистер Уилсон бросил обеспокоенный взгляд на бесстрастного дворецкого, который взял наши шляпы и мою трость.
– Вторая.
Кивнув, я двинулся вдоль коридора прямо по камню, чтобы не оставлять на ковре лишних следов.
– А первая дверь слева?
– Зал Гринлинга Гиббонса[11], используется для небольших приемов или встреч с посетителями днем.
Стены были облицованы панелями из светлого камня, испещренными геометрическими узорами или цветочным орнаментом.
– Гринлинг Гиббсон? – спросил я. – Не он ли написал трактат о Древнем Риме?
Мистер Уилсон взглянул на меня с изрядной долей удивления, обычно присущего моему доброму другу Уотсону:
– Нет, он жил в семнадцатом веке, был прославленным скульптором и резчиком, никакого отношения к римлянам не имеет.
– Ясно. – Все эти декоративные финтифлюшки, на мой взгляд, слишком тривиальны. – А та комната, куда мы спешим?
– Бильярдная, сэр.
– Хм. – Вряд ли можно ожидать чего-то поистине ужасного в столь фривольном месте, как бильярдная. Пока что полы были неутешительно чистыми, на их поверхности не разрешалось осесть ни пылинке. Наверняка ковры в этом доме чистят одним из дьявольских электрических приспособлений, столь любимых американцами, – тех, что засасывают и заглатывают все, что могло бы оказаться уликой.
Как раз тогда, когда я обратил внимание на потрясающие размеры дома, по огромной лестнице справа спустилась крупная дама. Она была прекрасна и внушительна, как статуя Свободы в Нью-Йоркской гавани, и одета в роскошное платье по последней парижской моде, которое, однако, не скрашивало выдающуюся вперед нижнюю челюсть, говорившую о бульдожьей хватке.
Мой провожатый, увидев ее, застыл на месте, а я наблюдал за величественным приближением хозяйки с тем же благоговением, с каким придворные ожидают, когда с ними поравняется королевская особа.
Когда дама подошла к нам, ее взгляд был устремлен исключительно на моего спутника. Уилсон склонил перед ней голову. Четкий ритм шагов хозяйки не сбился, а меня удостоили лишь взглядом, скользнувшим по моей одежде.
