Это была я, старая, жуткая, страшная я. У тонких редких волос тот же оттенок, что у моих, у облепленного коростой носа та же форма, что у моего. Мои губы кривились в моей же гримасе раздражения. Серая кожа слишком туго обтягивала мои скулы. Это была я.
Застыв с бонгом в поднятой руке, готовый швырнуть его, словно стеклянное копье, Роджер таращился на женщину, и его рука медленно опускалась. Я тоже буравила ее глазами, но она видела лишь мерзкого бугая.
– Че за хрень творится в моем гребаном доме? – прокаркала женщина грубым, сиплым голосом. – Че? А? Ты же заставил меня выстрелить. Если шлюха-соседка слышала, мигом копов сюда пригонит. Чак, собери добро и вынеси через черный ход. – Тут она повернулась к нам с Роджером: – А кто…
Она глянула на меня, и ее скрипучий голос застрял в горле. Она смотрела, смотрела и смотрела на меня моими глазами. Она пыталась что-то сказать, но слова тонули в хрипе. Пистолет задрожал в костлявых пальцах, она опустила руки, и дуло уставилось в пол. Из моря хрипа выплыли два слова:
– Джейн Грейс?
– Нет! – чересчур громко и поспешно выпалила я.
– Джейн Грейс, – повторила она. На сей раз это был не вопрос.
– Нет! Нет, я просто девочка.
– Че такое, Джанелль? – поинтересовался жуткий бугай.
Женщина на секунду отвела взгляд.
– Мать твою, Чак, вынеси добро через черный ход. И эту штуку тоже. – Она протянула ему «Зиг» и снова уставилась на меня.
– Ага, ладно. – Он взял пистолет и зашагал по коридору с таким видом, словно попытка изнасилования, стрельба и летящие в голову тарелки были в порядке вещей.
Я сидела на ковре – грудь до сих пор жгло от мерзкого прикосновения – и смотрела на свою мать.
– Ты такая хорошенькая! – прохрипела она. – Куда лучше, чем даже на фотках.
– Я не она! – По-моему, я заревела.
Мы смотрели друг на друга чуть ли не целую вечность. Я ревела, а ее глаза вбирали мою красивую юбку, лицо, волосы. И цвет, и форма этих глаз были как у моих, только белки оттенком напоминали грязный снег, а веки набрякли так, что превратились в мешки. Она двинулась ко мне, но я попятилась, словно от одного ее прикосновения стала бы горсткой пепла.
– Нет, я просто девочка! Я просто девочка! – в отчаянии завопила я.
Моя мать остановилась, судорожно переплела руки и не приблизилась больше ни на шаг. Мертвую тишину нарушал лишь свист моего отрывистого дыхания. Она сделала задумчивое лицо – мое задумчивое лицо! – и явно что-то решала.
– Соседка впрямь копов вызовет. Бегите отсюда, ребята… – Сперва голос моей матери звучал спокойно, словно она обращалась к почтальону, а потом дрогнул. Она чуть не плакала.
На плечо мне легла рука, и я едва из кожи не выпрыгнула. Роджер! Это Роджер помогал мне подняться. Кальян он бросил на пол, и вода с журчанием лилась на ковер.
Та женщина пожирала меня глазами, как будто не могла насытиться, а мы с Роджером пятились, пятились, пятились. Вот он толкнул дверь, и я услышала самый прекрасный звук на свете – карканье сонной вороны. Солнце засияло за нашими спинами и осветило серолицего призрака, который был моей матерью.
Она нас отпустила! Я рыдала, не в силах поверить в такую милость. Она меня отпустила.
Роджер захлопнул дверь, мы бросились к «вольво», шмыгнули в салон и заперлись. У Роджера так дрожали руки, что он не мог попасть ключом в зажигание. Он захохотал, но не весело, а истерично.
– Видела? – спросил он, кивая на упрямый ключ.
Я и так заливала машину слезами, но тут они потекли в сто раз сильнее. Я давилась рыданиями.
– Мози… – Роджер перестал целиться ключом в зажигание. – По-моему, она…
О ней я пока даже думать не могла, а слушать и говорить – тем более. Она – это слишком серьезно, поэтому лучше отложить на потом. Я судорожно всхлипнула и громче Роджера заорала:
– Он щупал мою грудь! – Роджер замолчал и уставился на меня, не представляя, как реагировать. – Я не хотела, но он все равно щупал, а потом еще жаловался: грудь ему моя не угодила!
Пока я могла говорить лишь об этом – о ручище бугая на моем теле, о том, как отвратно все получилось. Щупать меня должен был мой первый бойфренд, еще неизвестный, но очень мне дорогой. Мы должны были сидеть в его машине где-нибудь за «Дейри куин». Холодные от мороженого, наши губы должны были согреваться от бесконечных поцелуев. Я должна была раздумывать, любовь ли это, а его рука должна была медленно ползти от моей талии вверх. Он должен был бояться, что я скажу «нет», но я бы не сказала. Мы с очень дорогим мне парнем должны были сделать друг другу подарок… В общем, я все придумала, а как озвучить, не знала.
– Правда, что ли, есть на что жаловаться? – только и спросила я.
Роджер меня понял. Точно понял, потому что положил ключ на колени и повернулся ко мне с жутко серьезным лицом. Медленно, очень медленно он протянул руку. Я знала, что он сейчас сделает, и он это сделал. Роджер прижал ладонь к моей груди, к той самой, которую щупал жуткий бугай. А Роджер не щупал, он словно руку на деловой встрече пожимал. Вот его мизинец скользнул под грудь, ладонь накрыла ее чашкой. Я не шевелилась. Роджер вспыхнул до корней волос и задышал неровно.
– Моя первая грудь, – проговорил он. – По-моему, блин, идеальная.
Роджер никогда не говорит «блин», он же баптист, а сейчас сказал, потому что говорил искренне и даже хрипел от избытка чувств. Я улыбнулась, ощущая, что под его рукой становлюсь чище. Роджер будто смыл ту мерзость, в которой измазал меня тот тип, ведь Роджер – мой лучший друг и говорил искренне. Никакой романтики между нами не было. Целовать его и ахать: «Бойфренд! Бойфренд!» – совершено не хотелось. Роджер – мой лучший друг, он лечил мне грудь.
Тут кто-то заколотил кулаком в окно. Роджер растерялся, а я закричала, испугавшись, что это копы или, совсем кошмар, зомби-мама, она же моя жуткая копия, передумала нас отпускать. Впрочем, все оказалось куда страшнее.
Роджер убрал руку с моей груди чересчур медленно, я сидела в машине у дома своей тайной зомби-матери, а в окно свирепо смотрела и колотила в него кулаком… Босс! Босс приехала в Монтгомери. Босс рвала и метала.
Хуже и быть не могло, но я жутко обрадовалась. Я распахнула дверь, едва не опрокинув Босса, и повисла у нее на шее, заревев с двойной силой.
Босс прижала меня к себе и зашипела на Роджера:
– Заводи свою чертову машину и езжай следом. И чтобы без фокусов! Верну тебя отцу с матерью живым и невредимым, а потом придумаю, как убивать. Еще раз замечу твою руку там, где сейчас видела, – легким испугом не отделаешься. Слышь, мистер?
Я уткнулась в грудь Боссу и вдыхала ее сладкий ванильный запах.
– Да, мэм, – проблеял Роджер.
Босс потащила меня в свой «шевроле», стоявший прямо за «вольво». А я и не заметила, как она подъехала. Прижав к крылу машины, она схватила меня за плечи и оглядела с головы до ног. Я тут же почувствовала себя грязной и мятой. От драки с бугаем юбка и футболка перепачкались и перекрутились.
– Что с тобой? – спросила Босс и принялась трясти меня за плечи. – Мози, что с тобой? Тебя кто-то обидел?
Я покачала головой. Босс сильнее сжала мне плечи и заглядывала в глаза, пока я не проговорила:
– Все нормально. Нас отпустили. Меня никто не обидел.
Глаза Босса наполнились слезами. Она раздраженно их вытерла и усадила меня на пассажирское сиденье, словно тряпичную куклу. Хотя почему «словно»? В тот момент я впрямь была куклой, которая могла лишь громко шмыгать носом. Босс подошла к водительской двери, села за руль, «шевроле» отъехал от дома и покатил к шоссе. Я не понимала, почему до сих пор нет копов, и дрожала от страха. Я ведь орала как резаная, громыхнул выстрел, а тот бугай мог сделать со мной все что угодно, потом застрелить нас с Роджером, закопать под полусухой азалией, пустив на удобрения, и никто бы не узнал.
Истерика началась с новой силой. Я ревела белугой до самого шоссе и потом еще несколько миль, пока в жутко саднящих глазах не кончились слезы.
От бешенства у Босса побелели губы, рука на руле тоже побелела, словно она не сжимала его, а душила. Но другая рука, лежащая на моей ноге, была мягкой и нежной. Тонкие пальцы ласково гладили меня и грели сквозь клетчатую юбку.
– Как ты меня нашла? – спросила я, все еще хлюпая носом.
– Утром, когда я собиралась на работу, позвонила Патти. Только не злись на нее, Патти – хорошая подруга. Ничего толковее, чем настучать на вас, и придумать было нельзя, ни одному из троих.
На Патти я не злилась ни капельки, наоборот, расцеловала бы ее в обе щеки. Так хорошо было в Боссовом «шевроле», летящем прочь от Фокс-стрит. Прочь от женщины, которая позвала меня: «Джейн Грейс?» – а потом куда увереннее повторила: «Джейн Грейс». Когда она произнесла два моих имени, внутри что-то отозвалось звоном колокола. Зашевелились старые-престарые воспоминания, от которых никак не удавалось избавиться. Они жили глубоко во мне, а сегодня узнали имя и откликнулись.
