Джимми аккуратно закупорил бутылку красного вина и поставил ее в холодильник. Это ему подсказали в местном магазине спиртных напитков, и получалось хорошо, если не забыть дать вину согреться, прежде чем пить его снова на следующий день. Он выключил свет, запер на два замка переднюю и заднюю двери и лег спать.
Сначала ему удалось зафиксировать шум во сне, как это иногда случалось, когда тревога уходила, и он так крепко спал, что звонки начинали по очереди звенеть в его снах. В этом сне со стола упал бокал и разбился об пол. Впрочем, это был не его бокал, и не совсем его кухня, хотя чем-то напоминала. Она была больше, и темные углы протянулись в бесконечность. Плитки на полу были плитками из дома, в котором он вырос, а рядом была его мать. Он слышал, как она поет, хотя и не видел ее.
Джимми проснулся. Какое-то время стояла тишина, а потом послышались легчайшие звуки – осколок стекла под ногой царапнул пол. Джимми осторожно вылез из постели и открыл шкаф у кровати. Там лежал вычищенный и заряженный револьвер тридцать восьмого калибра. В нижнем белье Джимми пересек комнату, и под ногами не скрипнула ни одна половица. Он знал это место досконально, каждую трещинку, каждый стык. Хотя дом был и старый, он мог перемещаться по нему беззвучно.
Встав на верху лестницы, он стал ждать. Все опять было тихо, но он чувствовал чье-то присутствие. Темнота стала для него тягостной, и он вдруг испугался. Он подумал, не выкрикнуть ли предупреждение, чтобы тот, кто внизу, мог убежать, но он знал, что если крикнет, его голос будет дрожать и выдаст его страх. Лучше идти дальше. У него револьвер. Он бывший полицейский. Если придется стрелять, то его товарищи уладят это. И обвинят другого.
Он стал спускаться. Дверь в кухню была открыта. Один осколок стекла поблескивал в лунном свете. Рука у Джимми дрожала, и он попытался успокоить себя тем, что взял револьвер двумя руками. На нижнем этаже было только две комнаты: гостиная и кухня, соединенные двумя внутренними дверями. Было видно, что те двери закрыты. Он глотнул и подумал, что во рту еще остался вкус вечернего вина. Оно прокисло, как уксус.
По босым ногам потянуло холодом, и он понял, что открыта дверь в подвал. Вот как чужой проник в дом и, может быть, так же убрался, когда разбил бокал. Джимми вздрогнул. Он понял, что ему хочется так думать. Но кто-то был здесь. Он ощущал его. Гостиная была совсем рядом. Сначала нужно осмотреть ее, чтобы пришелец не смог подойти к нему сзади, когда он будет осматривать кухню.
Джимми заглянул внутрь через щель в двери. Окна не были зашторены, но с улицы пробивался лишь скупой луч лунного света, поэтому было трудно различить что-либо. Джимми быстро вошел и сразу понял, что совершил ошибку. Тени шевельнулись, и дверь сильно ударила его, выведя из равновесия. Пытаясь поднять револьвер и выстрелить, он ощутил жжение в запястьях. Кожа разошлась, сухожилия были перерезаны. Револьвер упал на пол, и кровь из раны полилась на него. Что-то ударило его по темени, потом еще раз, и, теряя сознание, он мельком заметил длинный плоский клинок.
* * *
Когда он пришел в себя, то лежал на животе на кухне, руки были связаны за спиной, ноги загнуты к ягодицам и привязаны веревкой к рукам, так что он не мог двинуться. Он ощутил холод на коже, но не такой сильный, как раньше. Дверь в подвал снова была закрыта, и теперь лишь легкий сквозняк дул из щели под кухонной дверью. Впрочем, плитки на полу холодили. Джимми чувствовал слабость. Его руки и лицо залила кровь, голова болела. Он попытался позвать на помощь, но щеки коснулось лезвие клинка. Фигура рядом была так тиха и неподвижна, что он даже не заметил ее присутствия, пока она не пошевелилась.
– Не надо, – сказал незнакомый мужской голос.
– Что вам нужно?
– Поговорить.
– О чем поговорить?
– О Чарли Паркере. О его отце. Его матери.
Джимми пошевелился, от чего из раны на голове снова потекла кровь. Она залила глаза, и их защипало.
– Если хотите что-то узнать, поговорите с ним сами. Я уже много лет не виделся с Чарли Паркером, с тех пор…
Ему в рот запихнули яблоко так плотно, что он не мог его вытолкнуть или откусить. Посмотрев в лицо своего мучителя, Джимми подумал, что никогда не видел таких темных, таких безжалостных глаз. Перед его глазами был осколок стекла. Джимми перевел взгляд с него на символ, выжженный на предплечье этого человека, а потом снова на осколок. Он раньше видел такое клеймо и теперь понял, что его ожидает.
Анимал. Амаль.
Анмаил.
– Ты врешь. Я покажу тебе, что бывает с голубыми копами, которые говорят неправду.
Одной рукой Анмаил схватил Джимми за шею и нагнул голову вниз, а другой вогнал осколок бокала под кожу между лопатками.
Джимми закричал сквозь яблоко.
Джимми Галлахера нашла Эсмеральда, женщина Эла Сальвадорца, которая дважды в неделю приходила делать уборку. Когда приехала полиция, Эсмеральда была вся в слезах, но в целом спокойна. Оказалось, у себя на родине она видела немало трупов, и ее способность к потрясению была ограничена. Тем не менее она не могла сдержать слез по Джимми, который всегда был с ней милым и добрым и шутил с ней, и платил больше, чем полагалось, и выплачивал премию на Рождество.
Мне сообщил Луис. Он пришел в квартиру в начале десятого. История уже появилась в новостях по радио и телевидению, хотя имя жертвы не было названо, но для Луиса не заняло много времени выяснить, что это был Джимми Галлахер. Я какое-то время ничего не говорил. Не мог. Я полагал, что он хранил тайну из любви к моим отцу и матери, а не из неуместной заботы обо мне. Из всех друзей отца Джимми был самым преданным.
Я связался с Сантосом, детективом, который возил меня на Хобарт-стрит в тот день, когда нашли тело Уоллеса.
– Плохо дело, – ответил он. – Кто-то убивал его не спеша. Я пытался вам позвонить, но ваш телефон был выключен.
Он сказал мне, что тело Джимми перевезли в Бруклинское отделение главного медицинского эксперта в окружной больнице Кингса на Кларксон-авеню, и я предложил ему встретиться там.
* * *
Когда такси подрулило к моргу, Сантос курил на улице.
– Вас нелегко найти, – сказал он. – Вы потеряли свой мобильник?
– Типа того.
– Нам нужно поговорить, когда закончим с этим.
Он отшвырнул окурок, и я последовал за ним внутрь. Сантос и второй детектив по имени Тревис встали по обе стороны от тела, и служитель морга стянул простыню. Я стоял рядом с Сантосом. Он смотрел на служителя. Тревис смотрел на меня.
Джимми уже умыли, но его лицо и верхняя часть туловища были все изрезаны. Одна рана на левой щеке была так глубока, что через нее виднелись зубы.
– Переверните его, – попросил Тревис.
– Вы мне не поможете? – попросил служитель. – Парень тяжелый.
Тревис был в синих пластиковых перчатках, как и Сантос. У меня руки были голые. Я смотрел, как они втроем приподняли тело Джимми, перевернули его на бок, а потом на грудь.
На спине у Джимми были вырезаны буквы: «ПИДОР». Некоторые порезы были ровнее других, но все были глубокими. Наверное, было много крови и боли.
– Чем резали?
– Буквы – ножкой разбитого бокала, а остальное каким-то лезвием. Оружия мы не нашли, но на черепе были необычные раны, – ответил Сантос.
Он осторожно приподнял голову Джимми, раздвинул волосы на темени и открыл два перекрывающихся квадратных ушиба. Сантос сжал правую руку в кулак и дважды ударил сверху вниз по воздуху.
– Похоже, какой-то большой нож, может быть, мачете или что-то в этом роде. Мы полагаем, убийца дважды ударил Джимми рукоятью, чтобы оглушить, потом связал и стал работать клинком. Рядом с головой лежали яблоки с укусами на них. Вот почему никто не слышал его криков.
Он говорил не небрежно или с намеком на черствость. Нет, он выглядел усталым и печальным. Перед ним лежал бывший коп, которого многие вспоминали добрым словом. Подробности убийства и вырезанное на спине слово уже обсуждались копами. Печаль и гнев от его смерти будут слегка замараны этими обстоятельствами. Убийство гомика – вот как некоторые будут говорить об этом. Будут спрашивать: «Кто знал, что Джимми Галлахер был голубым?» А ведь они выпивали вместе с ним. Делились замечаниями о проходивших мимо женщинах. Черт, он даже встречался с некоторыми. И все это время скрывал правду. А некоторые скажут, что все время подозревали и гадали, как же это его угораздило. Будут шептаться: он стал заигрывать не с тем парнем; он связался с несовершеннолетним…
Ах, с ребенком.
– Вы рассматриваете это как преступление на почве ненависти? – спросил я.
Тревис пожал плечами и впервые заговорил:
– Я бы мог склониться к этому. Но в любом случае нам придется задавать такие вопросы, которые Джимми не захотелось бы, чтобы мы задавали. Нужно узнать, были ли у него любовники или случайные связи, не доходил ли он до каких-либо крайностей.
– Вы не найдете никаких любовников, – сказал я.
