Эстер поднялась по ступеням кафедры и повернулась лицом к суду. Она мало спала в эту ночь, и к тому же короткие минуты забытья были полны кошмаров, поэтому сейчас все происходящее казалось ей нереальным. Она ощущала под руками барьер, деревянные перила которого были до блеска отполированы сжатыми ладонями тысяч прошедших через этот зал людей, но судья с его длинным узким лицом и глубоко посаженными глазами воспринимался ею как продолжение ночного кошмара. В ушах у обвиняемой стоял невнятный гул, бесформенный и бессмысленный. Был ли то говор людей, собравшихся на галерее, или просто кровь стучала у нее в висках, заглушая все прочие звуки?
Вопреки всем данным самой себе обещаниям, Лэттерли бросила взгляд на публику в поисках сурового лощеного лица Монка, но вместо него увидела Генри Рэтбоуна. Тот смотрел прямо на нее, и хотя на таком расстоянии Эстер не могла разглядеть его достаточно отчетливо, ей показалось, что никогда прежде его ясные голубые глаза не были полны такой доброты и тревоги за нее, и это невольно взволновало девушку. Она была знакома с Генри очень мало. Однажды они с Оливером провели несколько минут в его доме на Примроуз-роуд – это был спокойный ужин (подгоревший, поскольку они опоздали) летним вечером в саду, напоенном ароматом жимолости, при свете звезд, мерцавших сквозь ветви яблонь. Это воспоминание было столь живым и сладким, что ей стало невыносимо больно. Лучше бы она не заметила Генри. И все же она не могла отвести от него глаз.
– Мисс Лэттерли!
Голос Аргайла вернул ее к действительности и к начавшемуся наконец заседанию суда.
– Да… сэр? – Вот она, возможность рассказать все самой, единственная возможность, которая будет у нее от этой минуты вплоть до самого момента объявления приговора. Ей следует быть предельно точной в своем поведении. Она не имеет права допустить ни одной ошибки, ни одного слова, взгляда или жеста, которые могут быть неправильно истолкованы. От таких мелочей зависит, жить ей или умереть.
– Мисс Лэттерли, почему вы откликнулись на объявление мистера Фэррелайна о поисках кого-нибудь, кто смог бы сопровождать его мать от Эдинбурга до Лондона? – начал допрос ее адвокат. – Ведь это была работа на краткий срок и для нее требовалась квалификация гораздо ниже вашей. Она необычно высоко оплачивалась? Или вы находились в столь критических финансовых обстоятельствах, что готовы были принять любое предложение?
– Нет, сэр, я приняла его, потому что решила, что это интересно и вполне меня устраивает. Я прежде не бывала в Шотландии, а все, что слышала о ней, звучало очень заманчиво. – Воспоминание вызвало у девушки бледную улыбку. – Я ухаживала за многими ранеными из шотландских полков и прониклась к ним глубоким уважением.
Она уловила легкий шум в зале, но не была уверена, правильно ли поняла его смысл. Размышлять об этом не было времени. Все ее внимание было приковано к Джеймсу.
– Понятно, – мягко отозвался он. – А вознаграждение – оно было приемлемым?
– Прекрасным, если исходить из простоты поручения, – честно призналась Эстер. – Правда, следует учесть, что, принимая его, человек жертвовал другими предложениями – возможно, на более продолжительный срок. Это немаловажно.
– Разумеется. Но вы не испытывали крайней нужды?
– Нет. У меня тогда только что закончилась очень выгодная работа – пациент настолько поправился, что больше не нуждался в сиделке, – а немного позже мне предстояло перейти на новое место. Предложение мистера Фэррелайна прекрасно заполняло образовавшийся промежуток.
– Нам приходится поверить вам на слово, мисс Лэттерли.
– Это очень легко проверить, сэр. Мой пациент…
Жестом руки адвокат остановил подзащитную:
– Я так и сделал. – Аргайл повернулся к судье: – Имеется подтверждение от предыдущего пациента мисс Лэттерли, милорд, а также другое – от дамы, которая ожидала ее приезда и была, разумеется, вынуждена нанять кого-то другого. Полагаю, они будут оглашены в ходе процесса.
– Да, да, конечно, – согласился судья. – Продолжайте, прошу вас.
– Вы слышали о семействе Фэррелайнов когда-нибудь прежде, до этого предложения? – вновь повернулся защитник к медсестре.
– Нет, сэр.
– Они приняли вас любезно?
– Да, сэр.
Шаг за шагом, вдаваясь в детали, Джеймс вместе с Эстер восстановил тот день, который она провела в доме Фэррелайнов, не упоминая при этом тех членов семьи, которые не имели прямого отношения к ее передвижениям. Он расспросил о гардеробной, в которой горничная укладывала багаж, заставил подробно описать все, что она могла вспомнить, включая аптечку и показанные ей флакончики, а также пересказать полученные ею точные указания. Мысли мисс Лэттерли были настолько заняты припоминанием всего этого, что в ее голосе совсем не слышалось страха. Но он продолжал жить в ее душе, подобно мощной волне, готовой в любой момент обрушиться и затопить все вокруг.
Затем Аргайл перешел к путешествию в поезде. Эстер говорила, запинаясь, с глубокой печалью и не сводя с него глаз. Словно забыв обо всех остальных сидящих в зале, она рассказала ему, как они беседовали с Мэри, как та вспоминала путешествия времен своей молодости, людей, шутки, события, вещи, которые любила… Рассказала, как не хотелось ее подопечной заканчивать разговор, и только строгое предостережение Уны об опасности для нее позднего бдения заставило сиделку в конце концов настоять на своем. Тихим ровным голосом, но едва сдерживая слезы, обвиняемая описала, как, открыв аптечку, обнаружила, что один флакончик пуст, как, дав Мэри лекарство из другого пузырька и уложив ее поудобнее, убрала аптечку на место и заснула сама.
Потом, тем же голосом и лишь чаще запинаясь, девушка рассказала, как, проснувшись утром, нашла пожилую даму мертвой.
На этом месте защитник прервал ее:
– Вы абсолютно уверены, мисс Лэттерли, что не допустили ошибки, когда давали Мэри Фэррелайн лекарство?
– Совершенно уверена. Я дала ей содержимое одного флакона. Она была очень разумной женщиной, мистер Аргайл, не слабоумной и не сумасшедшей. Если бы я сделала что-то не так, она бы это непременно заметила и отказалась принимать лекарство.
– Тот стакан, который вы использовали, мисс Лэттерли, был приготовлен для вас?
– Да, сэр. Он составлял часть набора в аптечке, вместе с флакончиками.
– Понятно. В нем может поместиться содержимое только одного флакона или больше?
– Одного, сэр. Для этого он и предназначен.
– Вот как! И чтобы дать двойную дозу, вам пришлось бы использовать его дважды?
– Да, сэр.
Больше ничего добавлять не требовалось. По лицам присяжных Джеймс понял, что они уловили смысл сказанного.
– Теперь что касается броши с серым жемчугом, – продолжал он. – Видели вы ее хоть раз до того, как нашли в своем багаже по приезде в дом леди Калландры Дэвьет?
– Нет, сэр. – Эстер чуть не прибавила, что Мэри упоминала о ней, но вовремя спохватилась. При мысли о том, какую ошибку она едва не совершила, вся кровь бросилась ей в лицо. Боже правый, сейчас все увидят, что она лжет! – Нет, сэр. Чемоданы миссис Фэррелайн были в багажном вагоне, как и мой саквояж. У меня не было случая увидеть какую-либо из ее вещей после того, как я покинула гардеробную дома на Эйнслай-плейс. Да и там я заметила только платья, лежавшие поверх всего остального.
– Благодарю вас, мисс Лэттерли. Пожалуйста, оставайтесь на месте. У моего просвещенного друга, без сомнения, тоже есть к вам вопросы.
– Разумеется, есть! – тут же вскочил Гильфетер. Но прежде, чем он успел начать, судья объявил перерыв, и лишь во второй половине дня обвинение начало свою атаку. Это была настоящая битва. Обвинитель стоял, подавшись всем телом к свидетельской кафедре, и его развевающиеся волосы создавали вокруг головы подобие ореола. У этого крупного, неповоротливого человека, обычно достаточно добродушного на вид, глаза сейчас горели, и в них светился боевой азарт.
Эстер смотрела на него, и сердце у нее колотилось так, что дрожь сотрясала все тело и у нее перехватывало дыханье. Она даже испугалась, что, когда придется говорить, не сможет вымолвить ни слова.
– Мисс Лэттерли, – мягко начал Гильфетер, – защита обрисовала вас как добродетельную, героическую и самоотверженную женщину. Учитывая обстоятельства, приведшие вас сюда, вам придется приложить усилия, чтобы развеять мои сомнения в точности подобной характеристики. – Он скорчил легкую гримасу. – Человек того типа, который обрисовал мой ученый друг, не способен внезапно настолько пасть, чтобы совершить убийство, тем более – убийство доверенной его попечению пожилой леди ради брошки с несколькими жемчужинами. Вы согласны? Насколько я понимаю, – продолжал юрист, не сводя с медсестры пристального взгляда, – смысл его доводов сводится к тому, что человек не в состоянии вдруг настолько измениться, а следовательно, вы не можете быть виновной. Разве не так?
