Он улыбнулся немой улыбкой, покачал сосуд возле своего предположительно глухого уха и пожал плечами, обозначая, что не слышит, как внутри плещется жидкость. После этого он с поклоном передал бутыль полковнику. Его маленькое представление, полагаю, не осталось незамеченным.
– Не грех и выпить, – пробормотал полковник Моран, постукивая горлышком бутылки о камни, одновременно ловко поворачивая ее. Восковая печать крошилась и осыпалась, а мы с «цыганом» Холмсом пристально следили за действиями охотника. Наконец-то мы воочию наблюдали происхождение следов, приведших нас из Парижа в эту заброшенную трансильванскую дыру, где мы, надо полагать, закончим свою жизнь, вынужденные до последнего вздоха наблюдать крайность человеческого падения. Тем не менее я была благодарна провидению, что встречу свой смертный час, раскрыв хотя бы эту загадку.
Полковник извлек из кармана складную стопку и наполнил прозрачной жидкостью из сосуда:
– Татьяна?
Та кивнула и отхлебнула. Потом выпил и старый охотник. И взглянул в нашу сторону.
– Им тоже предложить? – спросил он свою госпожу. – Я знаю, вы любите просвещать несведущих.
– Как минимум тех, кого не страшит перспектива пить из общего стакана, и в это число, подозреваю, не входит мисс Хаксли.
– Я ветеран войны, – сурово пробасил Моран. – Всякий военный знает, что крепкий алкоголь прекрасно очищает раны и глотки. Нет более безопасного напитка, независимо от климата.
– Согласен, – сказал мистер Стокер. – Я попробую, какой виски делают в чужой стране.
Полковник наполнил стопку вторично и протянул ирландцу. Тот опрокинул ее в один глоток и рассмеялся:
– Да уж, крепок. Не такой мягкий, как мой любимый ржаной виски, но чистый и резкий.
– Мистер Нортон? – спросил полковник.
– Почему бы и нет? – Годфри взял свою порцию, оглядел нас и выпил за два глотка. – Напоминает джин, который пьют простолюдины в Лондоне. У нас в Англии нет настоящих крестьян со времен Великой хартии вольностей, – пояснил он Татьяне, – но хватает несчастных, кому требуется забыть о тяготах жизни.
– Цыгану, конечно, знаком этот напиток, – произнесла русская, повернувшись к Холмсу.
Сыщик энергично закивал и жестами показал, как опрокидывает стопку.
Полковник пробормотал латинское «memento mori»[80], отчего у Годфри непроизвольно сжались губы, и снова налил.
В отличие от других, мистер Холмс потягивал свою долю не спеша, улыбаясь нам между глотками, как и подобало простаку, которого он изображал.
Я засомневалась, может ли человек, регулярно употребляющий, согласно свидетельству его друга-доктора, семипроцентный раствор кокаина, находить удовольствие в алкоголе. По осторожной птичьей манере Холмса отхлебывать водку я догадалась, что пьянство не относится к числу его грехов.
У меня возникло странное ощущение, что он анализирует жидкость, используя для этого химические процессы своего тела. Случалось ли ему уже познакомиться с водкой ранее? И если да, то когда и зачем?
Пока мужчины предавались древнему русскому обычаю, люди внизу тоже не теряли времени. Они больше не могли плясать, а просто раскачивались, пели, падали, плакали и смеялись, мужчины и женщины вперемешку. Постепенно они начали щупать друг друга. Я смотрела на это зрелище с омерзением единственно трезвого человека.
Внезапно, в какофонии аккордеона, пения и хлопков рук по коленям, раздался резкий щелчок, похожий на выстрел ружья. Я оглянулась на полковника, но его зловещей трости нигде не было видно. Тут же прозвучал еще один щелчок.
Тогда я увидела, как внизу среди танцоров извиваются черные змеи и хлещут их по спинам.
– «Хлыст» на моем языке также означает кнут, – сказала Татьяна.
Я в ужасе смотрела, как белые одеяния покрываются малиновыми полосами на спине, плечах, рукавах. Мне вспомнились капли «вина», найденные нами на полу в подвалах и катакомбах Парижа. Вспомнилась мне и зловещая надпись кровью на французском, на стене погреба. Ирен тогда отметила, что слово «Juwes» в этой надписи женского рода. А Шерлок Холмс заключил, что буквы начертаны человеком, которого поставили к стене, и писал он собственной кровью…
Хотя я и не пила русской «живой воды», но чувствовала себя очень странно. Мне было наперед известно, чем закончится происходящее, и я видела не раз и огарки свечей, которые сейчас отбрасывали в сторону, чтобы вместо них зажечь центральный костер, и кусочки воска с горлышка бутылей, и капли крови, пестревшие на полу пещеры.
Я наблюдала, как изорванные одеяния соскальзывают с плеч, блестящих от пота и крови. Как множество мужчин и женщин сходится в оргии, каких история не помнит со времен Римской империи.
Годфри протянул руку и прижал мою голову к своему плечу, чтобы защитить от ужасного зрелища. Но, хоть я ничего не видела, мозг продолжал составлять цепочки образов из прошедших недель: исковерканные останки французских куртизанок на окровавленном любовном приспособлении принца Уэльского в парижском борделе… иллюстрации и описания убитых женщин из Уайтчепела, которые Ирен, я и Пинк видели в газетных репортажах… обнаженные трупы, выставляемые напоказ в парижском морге… мертвое тело, встроенное в восковую сцену в музее Гревен в Париже… мертвая продавщица цветов в Нойкирхене… рассказ о покалеченной мадонне и умерщвленном младенце в Праге… отрезанные груди на столе Мэри Джейн Келли в пустой комнате в Уайтчепеле, где находилось то, что осталось от буквально выпотрошенного тела жертвы… грудь, отрезанная на глазах вот такой же толпы и на моих собственных глазах в пещере под парижской выставкой…
Тепло плеча Годфри хоть и было приятным, но не спасало.
Я снова подняла голову, и адвокат в ответ сжал мне руку.
Некоторые мужчины внизу подняли огромный грубый крест из бревен, напоминающий букву «Х», и прислонили его к темной стене пещеры.
Человек в черном плаще приблизился и встал между крестом и трескучим, ревущим, рычащим пламенем. Он запрокинул голову и начал пить… и пил… и пил… пока не выпил все, и тогда вдребезги разбил глиняный сосуд об пол.
Крошки воска и осколки бутылей на полу подземелий…
Затем главарь начал говорить на неизвестном мне языке. Голос его был сильным и текучим, как лава, и люди перед ним качались влево и вправо, продолжая сплетаться друг с другом (в немыслимых позах, в которых я, к счастью, ничего не смыслила), как клубок змей. Они отвечали своему пастырю на разных языках, но колыхались единой богопротивной массой.
Я понимала, что наблюдаю грех немыслимого масштаба, но не могла разглядеть подробностей, как будто некая благоволящая ко мне сила лишила глаза способности различать увиденное, хотя разум и сердце оставались беззащитными.
Это был сущий кошмар. Мир, в который я верила, перевернулся с ног на голову. Если это не сатанизм, то уж во всяком случае нечто адское.
Но я должна была знать. Я зашла слишком далеко во тьму, чтобы зажмуриться при виде ее триумфа над светом.
Человек в черном сбросил капюшон и начал пить вторую бутылку водки – «живой воды» и, вероятно, мертвой тоже.
Но теперь под капюшоном оказалось лицо не старого священника, а более молодого Медведя; белесые глаза блестели на его грубом лице, как окна в преисподнюю.
Я уставилась на бутылку у его губ, не в силах принять тот факт, что всего двадцать четыре часа назад он вливал эту самую жгучую жидкость мне в рот.
Главарь вновь разбил бутылку и наклонился, чтобы подобрать горящую ветку из костра. Затем он развернулся и углем начертил символ на стене пещеры – «Хи-Ро»!
Когда он вернулся к огню, девушка в изорванной рубахе поспешила к нему с бутылью и встала на колени, предлагая новую порцию водки. Медведь снова начал пить и в то же время поднял девушку, сорвал то, что еще оставалось от ее одеяния, и швырнул ее наземь у своих ног.
На ее месте могла быть я!
Другие женщины ринулись к чудовищу в черном и облепили пиявками всю его фигуру, составив клубок, поблескивающий скользкой окровавленной кожей и обрывками белых одежд.
Аккордеон жужжал, как будто пытаясь загнать воздух обратно в ад, люди визжали и падали без чувств, переплетались и дрожали, выплевывая из себя чужеродные слова, словно отдавая свой голос всем демонам преисподней. Повсюду царили агония и экстаз. Я знала, какие речи носились над землей, когда ученики затворились после смерти Иисуса… и говорили на иных языках[81]. Но ученики получили этот дар от Святого Духа. А в этой горной пещере я не видела ни следа святости. Только Врага под человеческой личиной – впрочем, таков единственный способ, каким он мог воплотиться в нашем мире.
Я дрожала от отвращения и страха; сердце Годфри стучало паровым молотом у меня возле уха. Брэм Стокер окаменел, столкнувшись с ужасом, далеко превосходящим его писательские способности. Шерлок Холмс тоже, казалось, был загипнотизирован разворачивающейся сценой, шокировавшей его не меньше моего.
