Илья Фальковский
ПОДСВЕЧНИК ЧПОКА
Стук в дверь. Мужик на лавке просыпается, трет рукавом рубахи глаза. Спускает ноги. Нащупывает армяк, надевает, подпоясывается. Осторожно впотьмах бредет отворять дверь. Спотыкается о порог, потом о ведра в сенях. Ведра падают, звеня, и звон этот в топкой тишине затихает долго.
Мужик с минуту стоит перед дверью, потом отпирает засов. Белую пенку тумана подмешал ночной кашевар в небесный котел, и светлее не стало, поглотила молочная тьма и луну, и звезды. Еле различимы за дверью силуэты фигур. Стоят молча, колышутся, потихоньку с ноги на ногу переминаясь. Мужик сгребает с полки свечу, спички, поджигает. Выплывает на свет его худое конопатое лицо. Он рыщет по стенам сеней, наконец, натыкается на длинный тонкий нож, запихивает за пояс. Переступает порог. Спускается с крыльца, остальные почтительно раздвигаются, дают ему пройти. Когда он проходит мимо фигур, отблески пламени высвечивают топоры в руках остальных. Конопатый идет по двору, фигуры скользят за ним. Конопатый отпирает воротца хлева, трое мужиков засовываются внутрь и вышкрябывают на воздух трех рослых быков. Быки поначалу упираются, цепляются, скребут копытами о сухую землю, задирают вверх головы, их ноздри раздуваются, быки чуют свежий воздух, и, привыкая, потихоньку стихают.
Процессия устремляется со двора. Впереди Конопатый со свечой, за ним трое с быками, позади вереницей тянутся остальные. Кашевар подливает помалу молока в свой котел, и вот уже в сиреневом кулеше различима часовенка — cобранный из ветвей навес под деревянным крестом, внутри которого болтается на веревке небольшой медный колокол. Останавливаются неподалеку. Конопатый откашливается, прочищая горло. Торжественно оглядывает присутствующих. Это его день. В обычной жизни он служит сторожем этой часовенки, но сегодня он больше не сторож. Сегодня он главный жряк.
Конопатый начинает:
— О, святый пророче Божий Илье, боговидче и славный ревнителю о Бозе, беззаконных царей обличителю, отступльших от ЯХВЕ наказателю, лжепророков казнителю, дивный чюдотворче, стихий повелителю, яже слушаше небо, велий угодниче Божий во плоти до сих пребываяй и на землю пред вторым пришествием Христовым прийти имеяй, моли о нас Человеколюца Бога, да подаст нам имярек, дух ревности о славе Божией. Яко немощна суть душа человеча без содействия Духа Святаго. Якоже ученику твоему Елисею дал еси по прошению его, тако подай и нам. Дерзающым по недостоинству своему просити тя, духа пророчествия, слова обоюдоостраго, святаго Писания разумения, иже имаху в себе силу Божественную со властию обличити отступник Божиих. Велико бо число служителей вааловых, хулителей оскверньшых в себе образ Божий. Святый пророче, умоли ЯХВЕ приблизити час отмщения, укрепи в борьбе с идолопоклонниками десницу нашу силою духа твоего, да ся приимет жертву нашу, даруя нам стада велики и крепки.
Присмиревшие было быки почуяли что-то, забряцали копытами, заворочались, попридержали их хозяева.
— Твоима молитвами получив милость от ЯХВЕ, яко Твоя есть слава Отца и Сына, и Святаго Духа ныне и присно, и во веки веком.
Занесли мужики топоры.
— Аминь!
— Хрясь! — опустились топоры на бычьи бошки, разлетелся вой над еловой рощей, да и враз затих, хлобыснула сукровища, понеслась по влажной утренней землице.
Носится ветром сторож Конопатый, ножом по бычьим шеям чиркает, кровь пускает.
А кашевар знай себе, добавляет в котел молока, прыскает. Многолюдно становится, то тянутся на бычий вой с деревень мужики с котлами.
Стрекочут топоры уж не по бошкам, а по деревьям, колют дрова. Шепчет Конопатый имя пророка, разжигает костры, рубят мужики мясо.
Широка и светла гладь белого озера. Падают жемчужины пота на лезвия топоров, искрятся иглы мелких рыбешек, вспарывающих тут и там озерное брюхо. Буреет водица у самого берега, то моется в озере бычье мясо.
Скользят по озерной глади ладьи, взметая вверх янтарные ожерелья брызг, торопится на празднество окрестный люд. Выходят из ладей бабы с детьми, волокут корзины и узелки с одежей праздничной, яркой. Переодеваются. Бьет Конопатый в колокол, затихает люд. Раздает он всем курительные палочки, снова молитву читает. Жгутся благовония, дымятся. Наконец, приглашает Конопатый на трапезу.
Расстилают бабы белые скатерти, достают из корзин пироги всякие, калитки, сканцы, рыбники да оладьи, хлеб простой да соль, квас с пивом солодовым, братины и ложки. Рассаживаются. Читает Конопатый трапезную молитву, величает пророка и просит его, боговидче и дивного чюдотворче, освятить пищу, данную им днесь, и даровать здоровья, долгия лета, счастия и удачи в жизни всем собравшимся на торжество.
Черпают бабы бульон ложками, выбирают мясо. Начинается трапеза. Молча жрут, стучат в тишине ложки, зубы лязгают.
— Надобно, чтоб котлы пустыми оставалися, ежели не дожрамши кто, то пущай свое мясо приберет и в воду выкинет, — распоряжается Конопатый.
Кивают бабы, соглашаются. Рано ли поздно ли, имеет свойство все хорошее близиться к концу, вот и трапеза завершается, утирают мужики и бабы с детьми рты рукавами рубах.
Обращается напоследок Конопатый к пророку, говорит ему:
— Святый пророче, божий Илье, кормилец наш, завсегда ты взращивал для нас урожай хороший и обильный, кормил свой народ и угощал нас обедом из своей пищи, мы благодарствуем тебя за все и просим тебя взрастить этим летом урожай еще лучше и обильнее, потому что, как ты и сам ведаешь, едоков у нас прибавилося, и даже очень. Во имя Отца и Сына и Святого Духа, присно и во веки веков. Аминь.
Из рощи выдвигается высокий нищий мужик с румяным от загара лицом, в лаптях и с котомкой за спиной, подруливает к котлам и тянет руку к остаткам угощения. Со скатерти на него пялится отрезанная бычья бошка.
Стояла ночь невидная безмозглая. Чпок хлюпал по грязи отцовскими кирзачами, захлебывая голенищами слипшиеся комья земли. Он шел по обочине проезжей дороги, ведущей прямиком в селенье Шкинь. Путь предстоял немалый, но радостный.
Сегодня с самого утра день не задался. Сначала химичка поставила двойку за лабораторную. Потом на литературе вызвали к доске. А Чпок, как всегда в последнее время, не подготовился, не до того ему было. Так что к доске он идти отказался, и прямо сказал, что начхать ему на Достоевского, Толстого и Тургенева, вместе взятых. Тьфу да и только!
— Сволочь, — ответствовала учительница Блюмкина по прозвищу Фрекенбок и влепила очередную двойку.
Зато, наконец, повезло на обществоведении. Одноклассница Аничкина откуда-то выволокла на свет Божий этого старикана Порфирия Петропавловича, Ветерана войны. Тот выступал в актовом зале и хвастался своими наградами перед всеми старшими классами. Глаза у Чпока загорелись при виде подлинного Лысого, призывно золотцем блеснувшего в руке Ветерана. Постановлено было создать в музее Великой Отечественной уголок живого еще Петропавловича. Старичок тщеславно улыбался. Улыбался и Чпок. Вот и на его стороне удача.
Два года последних семью Чпока штормило и корежило. Сперва заболела мать. Врачи сначала ей поставили трудно выговариваемый диагноз «геморрологическая лихорадка». Увезли в больницу, подлечили. А потом у нее там отказали почки. Видать, ошиблись в диагнозе. Вернули ее домой. А дома у нее отказали ноги. Она лежала за стеной и стонала по ночам. Чпок, чтоб забыться, резался в Дум на подаренном отцом компьютере.
— Променял маму на компьютер, — говорила мать.
Как-то раз Чпок напился с одноклассниками. Взяли канистру разливного портвейна и гудели всю ночь у Жирдяя. Утром Чпок очухался раньше других. Прошел на кухню. Нашел последнюю сосиску. Сварил, высыпал еще на тарелку зеленого горошка из банки. Сел завтракать. Позвонил домой.
— Чпок, — сказала мать, — я…
В этот момент на кухню вошла Аничкина, увидела сосиску и выхватила ее с тарелки Чпока.
— Что? — не расслышав, переспросил Чпок и потянул сосиску обратно.
— Я…, — повторила мать.
Резким рывком Аничкина отвоевала сосиску.
— Что? — переспросил Чпок и снова дернул сосиску к себе.
— Я умираю, — сказала мать.
Аничкина нажала на рычажок телефона. Чпок ударил ее в голову. Аничкина упала и закричала. На шум вошел Жирдяй. Чпок ударил и его. Следующим вошел Бурый. Его Чпок ввинтил головой в батарею. Последний одноклассник, Кулек, спрятался за шкаф. Аничкина истошно вопила. Чпок выбежал на улицу и только там взахлеб разрыдался. От собственного бессилия, от душившей его злобы, отчаяния и тоски. Чпок размазывал рукавами мокруху соплей и думал, что никогда не скажет одноклассникам о причине произошедшего. Пусть хоть всю жизнь они считают, что он избил Аничкину из-за сосиски.
А вскоре после смерти матери неладное случилось с отцом. Жара в то лето пришла тягучая, дурманящая, выматывающая до головокружения, до тошноты. Переворот случился, путч, ГКЧП. Отец не отходил от стоявшего на шкафу старого радиоприемника. Все слушал и слушал новости. Потом перестал есть. Не выключал приемник даже по ночам. Как-то Чпок с сестрой заглянули к нему в комнату. Он сидел в полутьме на стуле, обхватив колени руками, прислонившись к приемнику ухом, и глядел на Чпока с сестрой безумными белесыми глазами.
