На ладони лежал Катин слоник «Сваровски».
«Эксклюзив», – вспомнил Костя бойкий продавщицын выговор.
То есть, таких брошек в Москве больше нет. Есть, может, только на фирме в Вене. Значит – или австрийка была в туннеле, или Катя.
Австрийка в туннеле, понятно, не была.
С Катей Касаткин не говорил с июня. После «гадюшника и хлева» она не объявлялась. Костя почти обиделся сам. Он заставил себя не беспокоиться о подруге.
Теперь не беспокоиться он не мог.
Что делала Катя в туннеле? Она не авантюристка. Она – прелесть и честная душа. Она ангел и библиотечная труженица.
Она странна, но совершенно невинна.
О тектонике Костя и думать забыл.
Он примчался в редакцию и набрал Катин номер.
Телефон не отвечал.
Костя позвонил Кате на службу. В журфаковской библиотеке сказали: Екатерина Евгеньевна в недельном отпуске.
Касаткин занялся подземным очерком.
Написал он художественно, чтобы не возмущать инженеров. Но писал без огонька.
В шесть Касаткин встал и поехал к Кате в Митино.
Двенадцатиэтажная многоподъездная махина стояла у самого кладбища. Белели современные обелиски героям-чернобыльцам. Напротив стоял современный многоподъездный дом.
Дом известного гостиничного типа: на каждом этаже километр дверей по обе руки.
Четыре лифта на ремонте. Лестница до двенадцатого этажа усыпана подсолнечной шелухой, в пролетах на подоконниках сидят компании с пивом или просто так.
На предпоследней площадке Костя открыл дверь с выбитым стеклом и вошел в коридор. Из конца в конец кавказские малыши гоняли на трехколесных велосипедах.
Катина дверь. Костя позвонил. Кати не было.
Костя спросил у детей: «Не видели тетю отсюда?» Дети загадочно мотали головой.
Не пора ли бить тревогу? Костя постоял, походил, вернулся, оставил на двери записку: «Позвони».
Домой добрался поздно.
Позвонил Катиным родителям. Номер он набрал без надежды. Катя звонила им редко: они были недовольны, что Катя сняла квартиру, и все еще воевали с ней. «Нельзя, – кричали они, – тратить на квартиру всю зарплату!»
Но Катины родители знали кое-что. Катя позвонила им вчера и сказала, что всё в порядке.
– А где она? – спросил Костя.
– А разве не у тебя?
Утром 14-го Касаткин снова съездил в Митино. В девятьсот девяностой никого. На двери белеет Костина записка.
Касаткин поехал в редакцию. По дороге он вспомнил хмыря на лавке вчера утром в сквере.
Костя кинулся в сквер. Дождь прошел, но солнце не выглянуло, было сыро и ветрено.
Хмырь всё сидел. В ушанке. Лицо – тоже как ушанка, ороговевшее и щетинистое. От хмыря пахло лежалым.
– Вы давно тут? – спросил Костя.
– Давно-бля.
– Не видели, кто спускался в тот люк?
– Попить-бля нет?
Костя сбегал к метро, купил «Буратино», принес.
Бомж отпил, отхаркался и застыл.
– Не видели?
– Чё?
– Кто спускался?
– Мужик-бля и баба была.
– Когда?
– Вчера-бля.
– Какие из себя?
– В шапчонке, – описал бомж.
– Кто?
– Мужик.
– А баба-то?
– Баба ораньжевая, с хвостом.
«Мужик – я, баба – Рахманов», – понял Костя.
– Нет, не эти. Раньше.
– С утречка-бля.
– Кто?
– Мужик-бля и баба.
– Какие?
Бомж окреп от лимонада и описал подробнее:
– Мужик мелкий, чернявый. На спине белая го-вешка.
– А баба?
– Баба ораньжевая, с хвостом.
«Мужик – Катька: стриженая, с найковской рогулькой. А баба в оранжевой робе – неужели опять Рахманов? Ну и делец. Сколько же в день он имеет с носа? Но зачем ей туннель?»
В редакции в четверг Касаткин сидел безвыходно. Что он тюкал на компьютере, не помнил. Еле дождался конца рабочего дня.
Вернувшись домой, Костя позвонил Рахманову.
– Михаил, с кем ты спускался до меня у Карла-Марла?
– Ни с кем. До тебя я там не был. Я ходил под Моссоветом. Они на меня бочку катят. Хотел я им доказать кое-что.
– А может, кто из твоих ребят?
– Мои со мной. А что?
– Да наших спускал вчера кто-то.
– Развелось диггеров, японский бог.
Вечером Костя курил на подоконнике. Вчера и сегодня – сороковины няни Пани и Порфирьевой. Души их прощаются с нами.
– Упокой, Господи, души раб Твоих, Пелагеи и Розалии, – забормотал Костя. – Прости им согрешения, вольныя и невольныя.
Костя перекрестился.
Он и сам не знал, что именно его мучило: опасность или неизвестность.
В принципе, ничего страшного. На службу Катя звонила.
Просто неприятно, что у Кати обнаружилась своя жизнь.
Возможно, поэтому атмосфера в доме тоже казалась неприятной.
Внизу по двору кружил Вилен. Виле, видимо, было тоже тревожно. Ему не спалось.
А дело, скорее всего, именно в атмосфере. То сухо, то дождь. Виновны в этой Костиной тревоге геомагнитные вихри.
«Вихри враждебные веют над нами», – раздалось из чьей-то форточки. Ностальгировал очередной старец.
«Они воюют с ворчунами», – почему-то вспомнил Костя старого лагерника Кусина.
Костя дал бабушке три ночные таблетки и улегся.
Все эти вихри – ложь. И «Варшавянка» – всего-навсего украденный Кржижановским «Марш зуавов», музыка Вольского, слова Свенцицкого.
15-го утром в Митино. Записка на Катиной двери белеет.
Ну, ладно, пятница. Мучиться два дня. Сказано: Катя Смирнова выйдет на службу в понедельник.
Касаткин вихрем в редакцию.
Борисоглебский с Паукером в отпуске.
Костя с Викторией Петровной сдавали воскресный номер.
В час дня Виктория вышла, а Костя достал чипсы и пепси и получил идиотский е-мэйл:
«Смирнова – заложница. Освобожу в обмен на статью. Дашь материал в воскресенье семнадцатого. Напишешь, что я – хозяин Кремля. Творческих успехов. Твой Фантомас».
Недельная круговерть лишила Касаткина чувства юмора. Костя не удивился и не засмеялся. Он сказал, конечно: «Что за дичь!» – но жевать перестал. И пакет с баночкой он отодвинул.
Касаткин начал составлять заказанную Фантомасом заметку тотчас, словно ждал и дождался команды.
Значит, потому и мутило его все дни.
Разумеется, по е-мэйлу часто приходили послания идиотские. Шутников-читателей пруд пруди. Но чуткий Костя чувствовал, что история с Фантомасом получит продолжение. Касаткин сам виноват. Фантомас был нагл и празден, а Костя бросил хулигану вызов своими «версиями».
Катина брошечка пахла дерьмом. Костя помыл ее «Сейфгардом». Теперь она пахла приятно мылом и все равно дерьмом.
Но главную опасность Касаткин усмотрел в «пожелании творческих успехов».
И еще было ощущение, что Фантомас – поблизости. Словно Блавазик и К° занимались столоверченьем и вызвали чей-то знакомый дух.
Нет, никаких столоверчений. Обратимся к фактам.
Подонок затащил куда-то Костину девушку. Что ж, террор – средство самое простое.
Негодяй амбициозен. Он рвется к власти. К Кремлю. Он использует касаткинскую газету для саморекламы. Пресса – тоже верный путь к успеху.
Вошла с обеда Виктория.
– Поели? – машинально спросил Костя.
– Нулевой клубничный йогурт «Виталиния». Я худе-е-ею. – Виктория посмотрела на Костю нежно.
Костя уткнулся в стол.
Искать яйцеголового типа некогда. Адрес июньского е-мэйла Касаткин уже искал. В том самом промхиммаше Костю вежливо осадили: тысяча компьютеров, извините.
Остаются считанные часы. Завтра номер уйдет в типографию. Уступить негодяю и написать заметку необходимо. Паня с Розой тоже казались вечными.
Касаткин закусил губу и напечатал заголовок в борисоглебском духе: «И последние станут первыми». Усмехнулся. Стер. Напечатал: «Хозяин Кремля». Положил кулаки на стол, раздвинув локти. Чипсы на краю стола и банка упали.
Виктория не реагировала. Она курила и с интересом смотрела в окно на пустой двор.
«Скажу ей, – подумал Костя, – позже. Иначе сейчас она поднимет панику». Касаткин продолжал писать.
Подонок-заказчик не заказал смысла заметки. Он заказал слова. «Хозяин Кремля». И, действительно, в этом – весь смысл.
И Касаткин решил попытаться. Он спасет не только Катю, но и свою честь. Над «хозяином Кремля» он сыронизирует. Фантомас рвется к славе и власти любой ценой. Ему плевать на иронию. А Касаткин ею оправдает себя.
«Кто на деле хозяин Кремля?» – отпечатал Костя.
Выбор клише был огромен: правительство, коррупция, безнаказанность, смена власти, олигархи, денежные мешки, грабь награбленное.
Касаткин до вечера крутил, выдавал штампы о мнимой власти и подлинной, занудствовал, потом всё зачеркнул, вернулся к заглавию и спасся вечной истиной.
Рвутся на вершину только из подполья.
Фантомас, яйцеголовый, – ряженый. То есть, подпольщик. Значит, он и есть хозяин Кремля.
Касаткин сделал то, что от него требовали, и, кажется, сохранил лицо.
Виктория Петровна прочла заметку, вздохнула и пропела:
– Бедная де-е-евочка.
Она красиво подняла руку в кружевном рукаве, погладила свой любимый гигантский перстень и прибавила:
