— Что касается Дж. Фрэнсиса Флэксфорда...
— Да почиет он в мире!
— Аминь! Знаешь, я почему-то не доверяю людям, которые вместо своего имени ставят инициалы. Мне кажется, что они ведут двойную жизнь. Для себя они — одно, для других — другое. В этом есть что-то нехорошее.
— Ну, это ты хватила.
— Ты так думаешь? Не знаю, не знаю... Обратимся к криминальной хронике: Г. Гордон Лидди, Э. Говард Хант...
— А-а, братья-грабители!
— А у тебя есть второе имя, Берни?
— Граймс, — кивнул я. — Девичья фамилия матери.
— Ты бы стал называть себя Б. Граймс Роденбарр?
— Никогда так себя не называл. И не назову. Но если б и назвал, то это не означает, что я хочу что-то скрыть. Это означало бы, что у меня просто крыша поехала. Но, с другой стороны, многие просто не в восторге от своего основного имени, зато нравится второе, вот они и...
— Нет, гораздо честнее просто отказаться от второго имени. Так нет, они прикрывают его спереди хитроумным инициалом. И не спорь, пожалуйста. Мне нравится моя теория. — Рут показала мне язык. — Ни в жизнь не доверилась бы Дж. Фрэнсису Флэксфорду!
— Теперь уже можно довериться. Мертвые подлостей не делают.
— И мы ничего о нем, в сущности, не знаем. Только знаем, что его убили. Этого мало.
— Зато это главное, что надо знать. Если б этот сукин сын был жив, к чему о нем знать?
— Берни, так нехорошо говорить.
— Сам знаю, что нехорошо.
— Как там по латыни: De mortuis — и так далее?.. «О мертвых — либо хорошо, либо ничего». О мертвых! А о живых? Рут доглодала куриную косточку, собрала посуду и понесла на кухню. Я, не отрываясь, смотрел на ее аккуратную попу, а когда она нагнулась над мусорным ведром, у меня встал, помимо всего остального, комок в горле. Потом она выпрямилась, стала разливать кофе, а я заставил себя думать о Фрэнсисе Флэксфорде, чье полное имя начиналось с инициала Дж. и сейчас было заключено в траурную рамку.
Минувшей ночью мне пришла в голову шальная мысль: а что, если убитый не Флэксфорд? Что, если в том же квартале орудовал другой взломщик? Воспользовавшись намеченным отсутствием Флэксфорда, забрался в его квартиру, там его и прикончили до моего прихода.
Но кто его прикончил? Сам Флэксфорд?
Исключено.
Труп принадлежал Флэксфорду, сорокавосьмилетнему антрепренеру и продюсеру внебродвейских спектаклей, человеку света и бонвивану, время от времени опускающемуся до операций с недвижимостью. Он был когда-то женат, много лет назад развелся и жил в роскошной квартире на Восточной стороне. Кто-то раскроил ему череп пепельницей.
— Если бы ты захотел убить человека, то не стал бы пользоваться пепельницей, правда? — спросила Рут.
— Флэксфорду, видно, нравились тяжелые пепельницы. Я видел одну в гостиной. Огромная такая, из хрусталя. В газетах пишут, что орудием убийства послужила пепельница. Если она пара к той, что я видел, ею быка свалишь.
Я еще раз пробежал статью в «Посте» и постучал пальцем по портрету Флэксфорда.
— А он ничего — как, по-твоему?
— Не в моем вкусе.
— Привлекательный.
— Тебе виднее.
— Даже утонченный.
— Скажи еще — хитроумный и подловатый.
— Сама говорила: De mortuis...
— Фиг с ними, с римлянами. Как говорила моя бабушка, послушаем того, кто не может сказать о своем ближнем ничего хорошего. Меня вот что интересует: как он делал деньги. У тебя есть идеи, чем он жил?
— Вот пишут, что он был антрепренером.
— Это значит, что у него были деньги. Но как он их зарабатывал?
— Операции с недвижимостью.
— Когда есть деньги, можно и этим заняться. Как и ставить внебродвейские пьесы. Если дело налажено, недвижимость приносит деньги, но на пьесах он горел. На пьесах всегда горят. Это я к тому, что у него должен был быть постоянный источник дохода. И бьюсь об заклад, не вполне честный.
— Вероятно, ты права.
— А если права, почему они не пишут об этом?
— Потому что это всем до лампочки. Публику убедили, что убийство — просто стечение обстоятельств. Психованный взломщик случайно облюбовал квартиру Дж. Фрэнсиса, сам он случайно оказался в это время дома и попал тому под руку. Смерть — чистейший случай. Вот если бы на потерпевшем в момент убийства было бы надето женское белье, журналистская братия переворошила бы всю его биографию. Но он надел обыкновенный халат, купленный в магазине братьев Бруксов, а это уже банально.
— Где это говорится, что на нем был бруксовский халат?
— Да выдумал я это! Я не знаю, где он покупал себе шмотки. В «Таймс» говорится, что на нем был халат. «Пост» пишет о купальном халате.
— А у меня сложилось впечатление, что он был голый.
— Газеты не пишут, что голый. — Я постарался вспомнить, не брякнул ли что-нибудь Лорен, в каком виде был убитый. Нет, не помню. — Он будет голым в завтрашней «Дейли ньюс». Впрочем, какая разница?
— Никакой.
Мы сидели рядышком на диване. Рут сложила газету, положила ее рядом с собой.
— Хоть бы что-нибудь иметь для начала, — сказала она. — Мы пытаемся развязать узел, а концов-то не видно. Пока что мы имеем труп и мужчину, который втравил тебя в эту историю.
— Причем даже не знаем, кто он.
— Человек-груша с глазами-шоколадинками. Узкоплечий тип с неохватной талией, не смотрит в глаза.
— Он самый.
— И у тебя смутное ощущение, что ты видел его раньше.
— Не смутное, а вполне определенное. У него даже голос знакомый.
— Но ты с ним не встречался. Никогда?
— Никогда.
— Вот свинство! — Она сжала кулачки, постучала себе по коленкам. — Может, все-таки в тюрьме виделись?
— Не думаю. Это — логическое предположение, что в тюрьме. Недаром он знает, кто я. Но я уже перебирал свою биографию — и в тюрьме, и на воле, и нигде его не припомню. Может, просто встречал в метро или на улице. Что-нибудь в этом роде.
— Может быть. — Рут нахмурилась. — Он либо сам прикончил Флэксфорда, либо знает, кто это сделал. В любом случае он тебя подставил.
— Не думаю, чтобы он убил.
— Тогда он должен знать кто.
— Вероятно.
— Нам бы найти его. Ты даже имени его настоящего не знаешь. Хоть вымышленное-то он тебе сказал?
— Нет, не сказал. А зачем нам оно?
— Попытались бы выследить его в том баре, забыла, как называется.
— «Ящик Пандоры». Зачем нам его выслеживать?
— Пока не знаю... Ты мог бы сказать, что шкатулка у тебя.
— Какая шкатулка?
— Которую ты должен был... Ох, прости!
— Ее не существует в природе.
— Конечно, не существует. И не существовало. Шкатулка — это так, для отвода глаз. — Она наморщила лоб. — Но зачем он назначил тебе встречу в «Пандоре»?
— Не знаю. Уверен, что он и не собирался туда приходить.
— Тогда зачем назначать?
— Сам не пойму. Может, хотел натравить на меня полицию, хотя какой ему смысл? Может, он затеял этот спектакль с баром, чтобы все выглядело как можно натуральнее. — Я прикрыл глаза, стараясь представить себе человека-грушу. — И знаешь, что странно? Мне показалось, что он всю дорогу пытался произвести на меня впечатление. Показать, какой он блатной и все такое.
— Это он тебя запугивал, чтобы ты его не обманул.
— Зачем мне было его обманывать? Нет, он какой-то чудной. Притворялся, строил из себя блатного. Трепач и большой шутник — вот он кто! — Я усмехнулся: — Меня, во всяком случае, обвел вокруг пальца. Старинное бюро, синяя кожаная шкатулка, ни в коем случае не открывать. Вот я и лопухнулся.
— В тюрьме, говоришь, он тебе не попадался... А его вообще арестовывали, как ты думаешь?
— Наверное. Мы ведь как по минному полю ходим. Один неверный шаг — и хана! Я рассказывал, как меня последний раз взяли?
— Это когда звонок не работал?
— Ну да, когда я открыл дверь, а хозяева — дома. Мало того, хозяин попался с пистолетом и принципами. Я, естественно, предложил кончить дело полюбовно, вытащил бумажник с отступными. Куда там! Все равно что давать раввину взятку — сандвич с ветчиной. Взрыв благородного негодования и прочее, тем более что он оказался руководителем какой-то местной общественной организации. В результате мне не только за попытку ограбления, но и по целому букету обвинений срок припаяли.
— Бедный Берни!.. — проговорила она и положила ладошку на мою руку. Через мгновение наши пальцы сплелись, и взгляды встретились. Но мы тут же отвели глаза друг от друга, и каждый задумался о своем.
Мои мысли уже не в первый раз обратились к преступлению, которое я не совершал, и наказанию за него. Если я сдамся властям, мне, безусловно, разрешат ходатайствовать о применении статьи об убийстве при смягчающих обстоятельствах, а то и убийстве по неосторожности. При хорошем поведении меня могут освободить досрочно. Тогда я выйду на свободу через три-четыре года. Никогда не имел такого большого срока! Последняя моя отсидка была большая, полтора года. Если человек провел за решеткой полтора года, то выдержит и четыре. В любом случае надо держаться, не падать духом — день прошел, и слава Богу. Конечно, теперь я постарше, мне будет под сорок, когда я выйду на волю. Но знающие люди утверждают, что чем ты старше, тем легче отбывать срок: месяцы и годы летят незаметно.
