– Мне помнится, лето семьдесят шестого года было особенно засушливым, – любезно говорит вдова Долгорукая, – не так ли?
– Да, редкий напиток, – подтверждает дед Рагу, косясь в сторону сиди-брагима…
Тут Амар ставит перед задумавшимися гостями кускус и наклоняет ко мне кудри, похожие на шкуру старого барана.
– Как дела, сын мой?
– Благодарю тебя, Амар, все хорошо.
По-настоящему ответить на этот вопрос не так-то просто. По всем законам выходит, что да, все в порядке. За накрытым белой скатертью столом собралась дружная семья дедов и внуков и причащается чистой водой (конечно, и дедушки не родные, и отцы неизвестно кто, но ведь ничто в мире не совершенно). Да, в общем, все путем. Так что ж тебе так плохо, Малоссен? Собака Джулиус никак не выйдет из припадка, вот что плохо. История со стариками-наркоманами затянулась и начинает меня беспокоить, вот что плохо. Ответь мне, Джулия, ты-то хоть не делаешь глупостей? Соблюдаешь всякие меры предосторожности? Знаешь, с наркотиками шутки плохи… береги себя, Джулия, береги себя…
Музыкальный автомат исполняет песню Ум Кальсум.
Приятно пахнет манкой и пряностями.
– Вы видели? Она не бронзовая, а латунная! – вдруг восклицает Калош, протягивая мне свою награду. – Мне дали медаль из латуни!
– Как старинные чайные ложки у алжирок, – иронизирует Хадуш, ставя на стол шашлыки.
– Еще мне подарили пепельницу в виде башмака.
Башмак для окурков по очереди обходит гостей. На каблуке вытиснен кораблик – герб Парижа. Очень мило.
– И таблетки от депрессии!
– Что-что?
Калош сует мне в руку пакетик, набитый разноцветными таблетками.
– Медсестра сказала, что нужно принимать по одной штучке каждый раз, когда станет грустно.
– Какая медсестра?
– Такая брюнеточка, точно как Тереза мне нагадала по руке. (А таблетки россыпью, без аннотации, без рецепта.)
– Она сказала: запейте таблетку рюмочкой анисовой водки, вот как.
– Дайте-ка я посмотрю.
Смуглые пальцы Хадуша обхватывают пакетик, прикидывают его на вес.
– Она еще сказала, что, когда этот пакетик кончится, она даст другой.
Хадуш вскрывает пакет, пробует одну таблетку на зуб, морщится, выплевывает и говорит мне:
– Амфетамины, Бен. Такая таблетка плюс анисовая – и выведение на орбиту гарантировано. Что за игры они там затеяли у себя в мэрии?
Я не успеваю ответить на этот интересный вопрос, потому что дверь «Кутубии» распахивается и тут же ресторанчик заполняет толпа полицейских – по крайней мере по паре на каждого клиента.
– Всем стоять! Обыск! Ни с места! Усатый детина, только что прооравший эти слова, одет в кожаный реглан. Он улыбается, хотел бы он посмотреть на того, кто двинется с места, – тогда он с удовольствием продырявит ему шкуру.
Старушки и старички в испуге таращат глаза. Дети, взглянув на меня, застывают. Хадуш инстинктивно прячет пакетик с лекарствами под хлебную корзинку, но кто-то оказывается проворнее его и замечает этот жест.
– Эй, Серкер! Глянь-ка туда!
Усатый.реглан на лету ловит пакет. В глубине ресторана голос Ум Кальсум продолжает брести за собственным гробом до самых ворот садов Аллаха. Толпа расступается перед ним.
– Да выруби ты это мяуканье!
Кто-то выдергивает из сети вилку, и в наступившей тишине голос усатого негромко произносит:
– Так что, Бен Тайеб, решил открыть аптеку? Я открываю рот, но взгляд Хадуша блокирует мои мысли на выходе.
Тишина.
12
Они забрали с собой два ножа, одну бритву, мешочек, Хадуша и еще двух арабов. Молодой и очень розовощекий полицейский, видимо, как и я, работающий с народом, мягко рекомендовал детям и пенсионерам не посещать впредь подобные места. Несмотря на возражения Амара, ужин закончился, не успев начаться. Поскольку усатый приказал закрыть ресторан до конца дня: обыск. Стожил отправился на автобусе прогуливать старушек. Остальная часть племени уныло побрела домой. Я ненадолго задерживаюсь с усатым жизнелюбом.
Мы беседуем.
В синем полицейском фургоне.
Прелестная беседа.
Чтоб я не сомневался, Кожаный Ус сразу же сообщает мне, что он не просто полицейский, а самая что ни на есть первая скрипка, то есть дубинка: комиссар дивизии по борьбе с распространением наркотиков Серкер (сколько рыку!), верховный главнокомандующий службы антинарка. Он объявляет это так торжественно, как будто я должен тут же изумиться, увидев в жизни героя телеэкрана. Прости, Серкер, у меня нет телика.
– Кстати, как там ваша фамилия?
(Вот она, жизнь: есть люди известные и есть люди неизвестные. Первые хотят, чтоб их узнавали, вторые хотели бы остаться неизвестными, и тем и другим не везет.)
– Малоссен, – говорю я, – Бенжамен Малоссен.
– Из Ниццы?
– Фамилия, по крайней мере, южная.
– У меня в Ницце родня. Красивое место.
(Пахнуло мимозой.)
– Ты сам должен соображать, Малоссен, если я в субботу оказался в Бельвиле, то уж явно не чтоб штрафы выписывать!
(На «ты». Серкер наводит контакт. На «ты». Под тем предлогом, что у него в Ницце троюродная тетка.)
– Ты давно живешь в этом квартале?
(Он похож на памятник лет пятидесяти, его кожаный плащ выпирает где надо, его перстень и цепочка одной пробы, его сапоги зеркальны, и полки его кабинета, видимо, заставлены призами за отличную стрельбу.)
– С детства.
– Значит, хорошо его знаешь?
– Лучше, чем Ниццу.
– Часто ходишь пожрать к Бен Тайебу?
– Я хожу туда с семьей раз или два в неделю.
– Это что, были твои дети?
– Братья и сестры.
– Кем работаешь?
– Литературный директор издательства «Тальон».
– И вам нравится?
(Вот так вот. Бывает внешность на «ты», а профессия на «вы». Простой человек Серкер. Интересно, на кого я тянул до того, как мое звание перечеркнуло эффект внешности? На водопроводчика? На безработного? Пьяницу? Психа?)
– То есть я хотел спросить, нравится ли вам литературная среда? Вы, наверно, встречаетесь с уймой знаменитостей?
(При этом они меня обычно ругают, да. Вот бы удивился этот Мужественный Ус, когда б узнал, что за почтенным титулом литературного директора скрывается подлая сущность козла отпущения.)
– Действительно, иногда встречаются очень милые люди…
– У меня у самого есть кое-какие задумки… (Ну-ну.)
– Ведь мы, полицейские, всегда на переднем фланге: на работе иногда такое увидишь!
(Например, литературных директоров, похожих на бродяг.)
– Но я отложил перо до пенсии.
(Напрасно. Пенсионеру полезнее газонокосилка, чем перо.)
Потом внезапно:
– Вашему другу Бен Тайебу грозят серьезные неприятности.
– Он мне не друг.
(Очень похоже на маленькую подлость, но это всего лишь защитный рефлекс. Если я хочу отбить Хадуша у этого кровососа, сначала надо отмежеваться.)
– Так-то лучше. Теперь будет легче договориться. Когда мы вошли, он пытался сбыть вам таблетки?
– Нет, он ставил на стол шашлыки.
– Держа в руке этот пакет?
– До вашего прихода я его не видел.
Тут наступает тишина, во время которой мне удается идентифицировать интимный запах этого фургона. Пахнет дубленой кожей, ногами, баночным пивом и старыми окурками. Пахнет долгими часами, просиженными за забиванием козла, пока начальство не разрешит подраться по-настоящему. Серкер же доверительно продолжает:
– Хотите знать, чего мне вздумалось тут играть в ковбоев со своей бригадой антинаркотической службы?
(Ну что на это ответишь…)
– Потому что у вас есть сестры и братья, Малоссен. И еще потому, что мне не дает покоя мысль об игле, воткнутой в детскую вену, – вот и все.
В эти слова вложено столько убежденности, что я внезапно подумал: «Как было бы здорово, если б они были правдой». Ей-богу. Мне даже какую-то секунду хотелось ему верить, и моему внутреннему взору предстал общественный рай, где церберы пекутся о счастье граждан, где стариков сажают на иглу только с их личного согласия, где добрые феи не пуляют по русым головам прямо на улице, а русые головы не бьют по головам курчавым, – такое общество, где никому не надо работать с населением, где Джулия, моя столь прекрасная Джулия Коррансон, вместо повода написать статью найдет оказию переспать со мной.
Господи, как это было б здорово!
– И я с уважением отношусь к интеллектуалам вроде вас, Малоссен, но не позволю встать мне поперек дороги, когда нужно взять вонючего араба, торгующего наркотой!
(Вот так умирают мечты.)
– Потому что если вы еще не усекли, дело как раз в этом. То, что предлагал вам – или собирался предложить – Бен Тайеб, – это поганые амфетамины, нашей контрольной службой они запрещены, но он может их свободно достать в аптеке у себя в Алжире и снова ввезти к нам в страну.
(Раз они там продаются, значит, мы их туда экспортируем, да? Но я оставляю это тонкое замечание про себя.) А вслух говорю:
– Может быть, это были таблетки старого Амара. Кажется, у него ревматизм.
