– Мы уже нашли машину, черный «BMW», в районе площади Гамбетта.
Склонившись над больной, Пастор шепотом сообщал ей хорошие вести. Из тех вестей, что помогают выкарабкаться.
– Анализ отпечатков даст кучу новых сведений.
Красная лампочка на одном из металлических шкафов свидетельствовала о том, что она думает, но где-то очень далеко. Сердце билось неровно, как в любви. Ей ввели смертельную дозу наркотиков.
– Даже Тянь со всеми своими пилюлями не вынес бы такого количества дряни в организме. Но вы крепкая девушка, вы должны выжить.
Осмотр полости рта тоже ничего не дал. Одна коронка, один зуб мудрости удален, но ни один французский дантист не делал рентген этой челюсти и не снимал оттиска с этого зуба под коронкой.
– А ваш аппендикс? Врачи говорят, что операция сделана совсем недавно. Не больше двух лет назад. Кто же вам отчикнул аппендикс? По крайней мере, хирург был не француз, ваша фотография обошла все операционные. Какой-нибудь поклонник?
В сумерках палаты Пастор улыбнулся. Он взял стул, придвинул его к кровати, устроился поудобнее.
– Хорошо. Давайте рассуждать.
Теперь он шептал в самое ухо спящей женщине.
– Резать живот и лечить зубы вы ездите за границу. Если немного повезет, то состав вашей коронки укажет нам, в какую страну. Отсюда две гипотезы.
(Можно допрашивать кого угодно и в каком угодно состоянии, истину обычно выявляют не сами вопросы, а их последовательность. Этому учил Пастора Советник, еще когда маленький Жан-Батист ходил в школу.)
– Либо вы прекрасная иностранка, которую пытались убить на территории Франции, может быть, даже шпионка, раз вас пытали, – тогда дело выходит из моей компетенции, поэтому данную гипотезу придется сразу же отбросить. Либо вы профессиональная путешественница.
Пастор переждал, пока по коридору прогрохочет железная тележка. Потом спросил:
– Лектор-консультант? (Он скептически поморщился.) Нет, состав этого тела явно не профессорско-преподавательский. Работник посольства? Бизнесмен?
Пышные формы, плотные мускулы, волевое лицо могли в крайнем случае ассоциироваться с последним образом.
– Нет, ваши мужчины стали бы вас разыскивать.
Пастору случалось сталкиваться с такими руководительницами высокого ранга. Удивительно, как в их отсутствие мужчины распадались на составные части.
– Туризм? Путешествия и экскурсии? Вы – терпеливый пастырь пугливых туристических стад?
Нет. Пастор не мог объяснить почему, но нет. Не могла она ходить по предписанным маршрутам.
– Тогда, может быть, журналистка?
Теперь он обыгрывал эту мысль. Журналистка… репортер… фотокорреспондент… что-нибудь вроде этого…
– Но почему же в случае исчезновения газета не разыскивает своего столь видного сотрудника?
Он еще раз прошелся взглядом по всему телу. Красивая женщина. Красивый костяк. Красивая голова. Нервные и гибкие пальцы. Натуральная грива волос.
– А потому что вы не поденщица, изо дня в день удобряющая свою газету, вы не из тех придворных писак, кто сочиняет свои штампованные отчеты во время светских коктейлей.
Нет, он скорее представлял себе ее кем-то вроде репортера с места событий, типа «вот посмотрим и разберемся», из тех, кто пропадает неделями, а потом вдруг выныривает, проведя расследование и расставив все по своим местам. Археолог современности, этнолог личного присутствия и именно тот тип женщины, которая выведает все, что должно было остаться тайным. И сообщит об этом всем. Во имя гласности.
– Угадал?
Дверь открылась неслышно для Пастора. И голос Тяня хрипло и язвительно зашептал ему на ухо:
– Угадал. А может, она машинистка в отпуске или наследница, которую надо убрать…
– Машинистки не лечатся за границей, а наследниц не пытают, Тянь, их сразу заливают бетоном. Ты – желтая поганка, довольно редко встречающийся подвид.
– Я – разновидность бледной, французской, вот и все. Пошли, сынок, с моим здоровьем больница может быть смертельна.
***
Инспектор Ван Тянь хандрил. Шли дни за днями, а ему все не удавалось найти убийцу вдовы Долгорукой.
– Сынок, это ж была моя соседка, можно сказать, жили дверь в дверь.
Какой-то гад разгуливал с бритвой по Бельвилю. Резал старушек на две части прямо под носом у инспектора Ван Тяня, а инспектор Ван Тянь никак не мог его сцапать.
– Нет, чтоб зайти ко мне! Черта с два, его понесло напротив!
Бабушка Хо бушевала в сердце инспектора Ван Тяня. Бабушка Хо была куда денежней вдовы Долгорукой. Бабушка Хо носилась по Бельвилю, трясла деньгами на глазах у бедняков, а резали все кого-то другого. У бабушки Хо в матрасе было целое состояние, у других же старушек не было ничего, кроме жалкой пенсии, зажатой в худеньком кулачке. Эта пенсия была ядом, для старушек она оказывалась смертельной. Инспектор Ван Тянь и бабушка Хо не могли ужиться вместе.
– Сынок, мне обрыдло быть старым кретином, канающим под старую дуру.
Пастор готовил стаканы бурбона для заливания успокоительных таблеток. Что еще оставалось делать?
– А сколько я сил угробил…
Так оно и было. Инспектор Ван Тянь испробовал все способы. В своем цивильном платье он допросил всех, кто мог что-нибудь знать. В бабушкином наряде пытался соблазнить всех окрестных наркоманов. Бабушку Хо видали в компании таких доходяг, что они писали себе в штаны. Они клацали зубами, их ломало, но бабушка Хо уходила от них целой и невредимой. Бабушка Хо казалась себе огромной запретной костью, лежащей под носом у голодных псов. Целая куча денег, Бог ты мой! Аллах, сколько капусты, которая могла бы превратиться в снежок! Бабушка Хо была древом познания, всаженным в самые мозги Бельвиля: лапы прочь! Видя, как она проходит мимо, некоторые наркоманы не выдерживали внутренней борьбы и падали в обморок. Бабушка Хо потеряла веру в себя и разлюбила свой вьетнамский акцент.
– Мне обрыдло приправлять каждое слово чавканьем.
По сути, бабушка Хо ни на грош не знала вьетнамского. Ее акцент был полной туфтой. И методы работы тоже.
– Мне обрыдло играть тонких азиатов, у меня толстая французская башка.
По вечерам, когда наступало время печатать рапорт, Тянь чувствовал отвращение ко всему и сбрасывал в кабинете переливающееся черным шелком китайское платье. Оттуда вырывался аромат «Тысячи цветов Азии» и хватал Пастора за горло. Когда у бабушки Хо была депрессия, инспектор Ван Тянь говорил о личном. Он тоже был вдовцом. Его жена Жанина, по прозвищу Жанина-Великанша, умерла двенадцать лет назад. После нее осталась дочка, Жервеза, но Жервеза выбрала Бога. («Я молюсь за тебя, Тяньчик, но выбраться к тебе, правда, нет времени».) Инспектор Ван Тянь чувствовал себя одиноко. И если честно, то даже неприкаянно.
– Моя мать в двадцатых годах была учительницей в Тонкине. Я сохранил ее первое, и последнее, письмо, написанное домой, на нем штемпель города Монкая, где она работала. Хочешь почитать, сынок?
Пастор прочел письмо.
«Дорогие родители!
Что бы мы ни делали, больше двадцати лет нам в этой стране не продержаться. Мы для них слишком прожорливы, они для нас слишком худы. Я же, как настоящий мародер, схвачу самое ценное, что подвернется, и вернусь первым пароходом.
Ждите, я скоро.
Ваша Луиза».
– И что же ей подвернулось? – спросил Пастор.
– Мой отец. Самый маленький тонкинец в Тонкине. Она-то сама была рослая девушка из двенадцатого округа, где заводы Тольбиак, представляешь себе? Склады Берси. Вот там я и вырос.
– Если это называется вырос.
– В винном погребе. Отличный был погребок.
Расследование Пастора тоже продвинулось мало. Анализ отпечатков пальцев на кузове «BMW» не дал ничего. Владелец машины был неженатый и мелочно-аккуратный дантист, не снимавший перчаток со дня открытия СПИДа. Поскольку убийцы оказались столь же аккуратны, его машина была единственной в Париже, не имевшей на своей поверхности никаких отпечатков пальцев. Даже автомеханик после недавнего ремонта вытер кузов за собой.
По совету Тяня Пастор сделал запрос обо всех случаях срочного вызова полиции, зарегистрированных в ночь, когда женщина была сброшена на баржу.
– Может быть, она отбивалась, когда ее запихивали в машину, может, орала, кто-нибудь услышал и вызвал полицию.
– Может быть, – согласился Пастор.
В ту ночь в Париже и его пригородах кричали триста две женщины. Полиция выезжала на вызовы двести восемь раз. Преждевременные роды, приступы острого аппендицита, бурные оргазмы, семейные разборки, мгновенно стихающие при виде полицейской формы, – словом, ничего серьезного. Пастор пообещал себе проверить остальное.
Фотография спящей красавицы не вызывала ни у кого никаких ассоциаций. Если некоторые деловые женщины отсутствовали в одном месте, то непременно и с большой выгодой для себя присутствовали в другом. Пастор одну за другой обходил те газеты, которые могли себе позволить содержать репортеров или спецкорреспондентов. Их было больше, чем он полагал. Ему понадобится еще несколько дней, чтобы обойти все.
