— соглашаюсь я.
— Возможно, вы об этом не задумывались, — говорит он, — потому что все ваше внимание поглощали руководство и кабинетная работа. Но я варюсь в гуще событий и общаюсь с людьми лицом к лицу. То есть мы с вами смотрим на все под разными углами зрения. Вы с высоты своего положения. А у меня, что называется, руки в глине. Наверное, Эса сказал бы, что вы — штабной генерал, а я — солдат на передовой.
— Понимаю, — киваю я в знак согласия.
Не рассказывать же Самппе, что из-за работы в Парке приключений меня преследовали, пытались пристрелить, зарезать, задавить машиной, избивали, шантажировали, возили на озеро в лесу, чтобы в нем и оставить, в то время как Самппа вел занятия по ритмической гимнастике, изображая из себя тюленя и рассказывая деткам сказки про развод и расставания, про зебру-сиротку, разъяренного льва, бабочку с нежной душевной организацией и упрямого осла.
— В общем, вы догадываетесь, что я не боюсь по-настоящему сложных ситуаций, — продолжает Самппа. — Поэтому я ясно дал вам понять, что шпионил за вами.
Думаю, мое лицо не выдает никаких чувств. Я знаю, что Самппа любит поговорить, особенно когда чувствует, что находится, так сказать, на своей территории и может выражаться в присущем ему стиле.
— Да уж, вы действительно показали себя храбрецом, — отвечаю я.
Самппа кивает. Кажется, он немного взволнован.
— Я сам себя расколол, — говорит он. — По своей инициативе.
— Именно так.
— Я уж такой, какой есть.
— Это правда.
— Мне одного раза хватило.
Не знаю, что Самппа имеет в виду, но мне надо поощрить его к продолжению разговора.
— Вы защищали… — говорю я, судорожно подбирая подходящее слово, и мне не приходит в голову ничего лучше: — Свою уязвимость.
— Теперь я вижу, что вы понимаете, о чем я толкую, — говорит Самппа. — Это длится уже на протяжении нескольких недель. Я должен был прятаться перед входом в Парк, когда вы задерживались на работе. Мне приходилось скрываться вон в том кустарнике; и, когда вы гасили свет у себя в кабинете, я сообщал об этом и сразу отправлялся на велосипеде домой.
То, о чем говорит Самппа, пробуждает у меня в памяти яркие воспоминания о той ночи, когда на меня напали на задворках Парка. Помню, тогда я удивился стоявшему на автомобильной парковке велосипеду, который заметил из окна своего кабинета. Велосипеду, который исчез к тому моменту, когда я проходил мимо того места, где он только что стоял. А буквально через несколько мгновений меня колотили лбом по металлической эстакаде. Кроме того, я вспоминаю, как…
— Шпионить за мной тебя попросил Юхани, так ведь? — спрашиваю я как можно более нейтральным голосом.
Самппа кивает.
— Я думал, в этом нет ничего плохого, — говорит он. — Ведь так оно и есть, правда? Но, когда я слушал вас сегодня, у меня на душе заскребли кошки. И я решил, что нам лучше вот так, глядя друг другу в глаза, разобраться с этим.
— Мы разобрались с этим, — отвечаю я.
Самппа какое-то время молчит. Он внимательно смотрит на меня, и я вижу, что он о чем-то усиленно думает.
— Выгорание?
— Что-что?
— Эмоциональное выгорание? — произносит он. — Поэтому вы отошли в сторону?
Я понимаю, что мне, насколько возможно, нужно быть с Самппой откровенным, раз он откровенен со мной.
— У меня проблемы с бизнесом, — говорю я.
— Если захотите поговорить со мной об этом, я готов в любое время. — Самппа вскидывает руки, оттопыривает большие пальцы и указывает ими на себя.
Мне требуется несколько мгновений, чтобы понять, что Самппа имеет в виду. Я благодарю его и вдруг кое о чем вспоминаю.
— Самппа, я хочу попросить вас еще об одной вещи. Не говорите Юхани, что мы с вами, так сказать, с глазу на глаз разобрались с этим.
— Все, о чем мы с вами сейчас переговорили, теперь вот тут! — Самппа хлопает себя по левой стороне груди.
Шопенгауэр мурлычет и дрожит, как маленький старый автомобиль, устраиваясь на диване поудобнее. Я рассказываю ему о последних событиях и как могу обрисовываю перспективы возможной смены места жительства. Шопенгауэр реагирует на новости в своей обычной манере: он явно пытается улечься так, чтобы обдумать все не спеша и не принимать решений с бухты-барахты. Я говорю ему, что и сам с удовольствием занялся бы обстоятельным анализом ситуации, но, к сожалению, такие размышления не всегда возможны. Мне самому странно это слышать из собственных уст. Но если я чему и научился за свою карьеру в Парке приключений, то это тому, что на самом деле никогда ничего нельзя предсказать. Но всегда стоит все просчитывать. И что, как я давно подозревал, эти два подхода вовсе не являются взаимоисключающими. Шопенгауэр наконец находит удобное местечко в уголке дивана, поворачивается на бок и начинает умываться.
Я протягиваю руку и ставлю чашку с чаем на прикроватный столик. За окном черно, если не считать освещенных окон в доме напротив, будто парящих во тьме. Выстроенные в строгом порядке золотые, пестрые, тусклые и яркие квадраты в черном океане или бесконечном космосе.
Встаю с дивана и думаю, что сегодня мне осталось только почистить зубы (четыре с половиной минуты) и послать текстовое сообщение Лауре Хеланто (десять или даже пятнадцать минут). Потом надо постараться уснуть. Однако через пять секунд у меня уже совсем другие мысли.
Зуммер домофона столь же громкий, сколь и неожиданный. Ума не приложу, кто бы это мог ко мне заявиться. Иду в прихожую, размышляю с минуту, потом поднимаю трубку и слышу знакомый голос.
Юхани влетает в квартиру прежде, чем я успеваю его поприветствовать или о чем-то спросить. Он разувается в прихожей, но не снимает куртку и прямо в верхней одежде направляется в гостиную. Там останавливается и усаживается в кресло перед стеллажом с книгами. Непохоже, однако, что он собирается изучать мою состоящую в основном из книг по математике обширную библиотеку, находящуюся по правую руку от него. Как и утром, румянец покрывает его щеки, но Юхани уже не выглядит возбужденным и веселым. Не осталось следа и от его обычной беззаботности. Я замечаю, что даже Шопенгауэр настороженно следит на ним взглядом.
— Не понимаю, что происходит, — говорит Юхани. — Мне позвонил Куйсма Лохи. Я думал, что мы обо всем договорились, когда заключали договор. Но он сказал,
