что пересмотрел свое предложение. И теперь он предлагает нам в десять раз меньше.
Я сажусь на диван на то же место, где сидел до прихода брата. Юхани находится от меня по другую сторону стола. Свет от лампы, под которой я обычно читаю, — это высокий торшер справа и чуть позади Юхани, — падает ему на волосы и на щеку, отбрасывая глубокие тени под глазами. От этого Юхани выглядит внезапно постаревшим. Я думаю о своих расчетах и о том, что знаю о поступках брата.
— Десятой части первоначальной суммы мне не хватит даже на то, чтобы разобраться с проблемой из-за страхования жизни, а решить ее надо срочно. Десятая часть — это даже не… Ты должен придумать, как нам вернуться к первоначальному предложению.
— Я?
— Ты ведь по-прежнему отвечаешь за бухгалтерию Парка и вообще за финансы, за все эти цифры.
— Только в той части, что относится к периоду, когда я руководил Парком. Мне не кажется, что эта проблема связана с периодом моих полномочий.
Юхани переводит взгляд на формулу Гаусса на стене. Я снова думаю о том, какое удовольствие на протяжении многих лет доставляет мне эта формула, собственноручно написанная математиком. Каждый раз я нахожу в ней что-то новое, стоит только поискать. Конечно, чаще всего я ничего не ищу, но радуюсь, когда обнаруживаю старые знакомые значки, дающие ощущение четкости и ясности.
— Хенри, я просто не могу продать Парк за эту цену, — помолчав, говорит Юхани.
Мы долго сидим у меня в гостиной. Окна в доме напротив гаснут одно за другим. Говорит Юхани. Он ходит по кругу, каждый раз возвращаясь к тому, с чего начал. И это неудивительно. В его ситуации ему ничего больше не остается. И я не могу предложить ему того, о чем он просит: решить уравнение, где не учитываются входящие в него переменные. В то же время, пока говорит мой брат, я думаю, что мой расчет был неверен только в одном: я не предусмотрел скорости, с какой будут развиваться события. Я должен был учесть и физический фактор. Юхани — это сила природы. Он обладает той же мощью, неукротимостью и непредсказуемостью, только, как правило, действует во вред самому себе.
Юхани уходит незадолго до одиннадцати. Я возвращаюсь из прихожей в гостиную. Шопенгауэр смотрит на меня многозначительно. Затем потягивается, кладет голову на диван и закрывает глаза.
Я просыпаюсь утром еще до будильника. Понятное дело, в Парке я сейчас завален делами, как никогда раньше, и, разумеется, о полноценном сне можно на время забыть. Бреюсь, одеваюсь, кормлю Шопенгауэра и открываю ему дверь на балкон. Съедаю свой обычный завтрак, вкусный и сытный, почти не меняющийся на протяжении последних лет пятнадцати, просматриваю при этом «Коммерческую газету» и «Хелсингин саномат». Завязываю галстук, залезаю в куртку и выхожу из дома.
По дороге пересаживаюсь на другой поезд и через тридцать шесть минут я уже в Тапанила. Тапанила — зеленый район Хельсинки, застроенный в основном частными домами. И в ноябре он сохраняет свою красоту и очарование, напоминая маленькую деревню в большом городе. Многие дома уже солидного возраста, тщательно ухожены; за сто лет стоимость этих деревянных строений увеличилась в разы. Здесь сохранились старые фруктовые сады, местами весьма обширные. Черные узловатые ветви яблонь словно сошли с обложки сборников детских сказок. Чем дальше я отхожу от железнодорожной станции, тем тише вокруг. Шесть градусов тепла, но из-за отсутствия ветра кажется, что еще теплее. Солнце то исчезает, то снова показывается между облаками — словно приглядывает за мной.
На то, чтобы найти нужный адрес, у меня уходит девять минут. Я нажимаю на звонок в двери кирпичного коттеджа. Ничего не происходит, и я нажимаю на кнопку снова. Результат тот же. Отступаю на несколько шагов назад. Дом двухэтажный, с плоской крышей, построен, видимо, в семидесятых годах прошлого века. Явно требует ремонта. Похоже, владелец собирался подновить его, получив средства от продажи своей компании. А когда с продажей бизнеса не заладилось…
Я почти сразу узнаю этот звук. Бензопила, где-то совсем рядом. Поэтому никто и не отзывается на мои звонки! Дорожка ведет вокруг дома, заворачивает за угол, проходит вдоль боковой стены и выводит на задний двор. Теперь я не слышу бензопилу, но вижу распиленный на куски ствол ели. Направляюсь к нему. Двор прямоугольный и довольно просторный. Клумбы, кусты смородины, вишня, яблони и…
Бензопила.
Я снова слышу ее звук, и этот звук стремительно приближается ко мне.
Пила свирепо ревет, и вцепившийся в нее мужчина тоже.
Внезапно мир наполняется шумом и тысячами острых как бритва зубов.
На мужчине каска, какая бывает у вальщиков леса; он резко взмахивает пилой, словно бейсбольной битой. Валюсь на правый бок. Цепь бензопилы утопает в газоне, из-под нее летят комья земли, грязи и утратившие цвет ошметки травы. Мужчина снова поднимает свой инструмент. Я перекатываюсь по земле, цепь опять рвет газон. Мне удается встать, мой преследователь бросается за мной, но спотыкается о холмик земли, который сам же только что и сотворил. Пила выскакивает у него из рук, он делает пируэт, пытаясь ее поймать, и падает на спину. Пила глохнет, мужчина издает душераздирающий стон. И снова настает тишина, как и несколько мгновений назад.
— Ханнес Толкки? — спрашиваю я. — Бывший владелец «Финской игры»?
— Да, — отвечает лежащий на спине человек. — Ты кто?
— Я Хенри Коскинен, из Парка приключений «Заходи, здесь весело». Нам доводилось разговаривать по телефону, но мы никогда не встречались лично.
— Точно, я прекрасно помню. Прости. Я ошибся… Кажется, опять повредил спину. Не поможешь мне встать?
Я подхожу к Ханнесу Толкки, наклоняюсь и протягиваю ему руку. Толкки берет меня за руку, но это мало помогает; он боится за свою спину, и мне приходится тянуть его вверх, обхватив под мышками. Наконец он поднимается, но еле держится на ногах.
— Наверное, вы приняли меня за кого-то из новых владельцев «Финской игры»?
Толкки пристально смотрит на меня. Это седой человек лет шестидесяти, и по взгляду его серых глаз я вижу, что мое предположение не далеко от истины.
— Я решил, что хватит, — говорит он. — Подумал, что не дам больше ни цента.
Толкки рассказывает то, что я, в общем-то, и ожидал услышать. Краткосрочная и никак формально не оформленная ссуда, взятая в срочном порядке в критический момент и выросшая в чудовищный долг, выплатить который было
