Гнатюк заметил, что глаза Евы расширились, словно она испугалась и удивилась одновременно. Она хотела что-то сказать, но вдруг прикусила нижнюю губу, отошла к окну и там вдруг спросила:
— Дети?
— Ну как же. Она же рожала. Двойня… — Гнатюк не успел договорить, как Ева почти крикнула:
— Мальчик и девочка?!
— Мальчик и девочка, — кивнул Гнатюк. — Да ты в порядке?
— Что с мужем? — не ответила Ева на его вопрос.
— Ну что с мужем… Работаем пока, но очень упертый.
— То есть он здоров? — Она наконец повернулась, и полыхнувшие огнем скулы выдали ее волнение.
— Здоров, вполне здоров. Только вот детей оформляет как сирот.
— Он не берет детей, ну конечно! — Ева словно наконец что-то поняла или разгадала. — Он не хотел ребенка, Лариска говорила, а тут — двойня, он не берет детей…
— Ну как не берет, он хитро не берет. Совсем он не отказывается, а оформляет на три года в дом ребенка, а там, мол, посмотрим.
— Еву и Сережку на три года в дом ребенка? — Ева Николаевна подошла к столу и стукнула кулаком. Тренькнули, соприкоснувшись при сотрясении, стакан и пузатый графин на подносе.
— Ты это… Ты поосторожней. Мне Борзов рассказывал по телефону, что ты кирпич раскалываешь запросто. Эта мебель хоть и старая, но тоже, знаешь!.. Какую Еву и… Сережу?
— Детей зовут Ева и Сережа. Лариска сказала, если будет девочка… — Ева замолчала и сжала зубы.
— Хорошие имена. Сядь. Успокойся. Ты успела на похороны.
— Я не хожу на похороны. — Ева села и тяжело, судорожно вздохнула. — Я хочу поговорить с мужем Лариски.
— Бесполезно. Все уже говорили. Мы ему обещали зарплату ее переводить и оплачивать год няню. Ни в какую.
— Я буду с ним говорить. Давайте сменим тему.
— Давай сменим, — согласился Гнатюк. — По работе полный завал. Но дел интересных мало, так, в основном бытовухи или с наркотиками. Правда, вчера был день с сюрпризом. Мне принесли журнал «Плейбой». Ты уже видела?
— Что видела? — не поняла Ева.
— Не видела, значит. А я целый день над этим работал. Тогда тебе — тоже сюрприз. — Гнатюк открыл сейф и, доставая журнал, доверительно сообщил:
— Я в сейф прячу, а то такая картинка на столе, сама понимаешь. Смотри.
Еве пришлось еще раз вытаращить глаза.
— Там на развороте еще интересней. — Гнатюк вертелся в кресле туда-сюда и получал удовольствие.
Ева открыла разворот.
— Какая толстая и развратная тетка, — проговорила она наконец.
— Да. «Мисс Июнь» будешь. Откуда эти снимки, знаешь? Ева кивнула.
— Тогда тебе интересно будет знать, что журнал завален письмами и звонками. Ты нарасхват. Такая жалость, приходится отвечать, что модель умерла.
— Что, все еще умерла?!
— Ты даже похоронена. На том же, кстати, кладбище, где будут хоронить Лариску.
— Ну спасибо! Значит, убийство Денисова навесили на меня! У вас что, следователей нормальных нет? Хрустова допросили? Он еще тогда в квартире, когда я «застрелилась», сказал, что убил Денисова!
— Хрустов сбежал.
— Специалист! Который раз он у вас бежит? Я работать хочу! — закричала вдруг Ева, прижав ладони к вискам.
Ева кричала еще минуты три, потом устала и выпила воды. За эти три минуты Гнатюк узнал, что теперь она пробегает пять километров за шестнадцать и две, из десяти выстрелов десять выбивает в десятку, преодолевает с разбега при полном снаряжении и с оружием препятствие высотой два пятьдесят, сидит под водой минуту двадцать восемь секунд, а на прошлой неделе единственная из отряда поймала в степи мышь-полевку и что эта мышь была совершенно здорова, что бы там ни говорил зануда Борзов.
— В роддом поедешь? — спросил Гнатюк, когда она затихла.
Ева кивнула ему молча, а глаза налились слезами.
Я и на похороны, пожалуй, приду. Дело есть. — Она моргнула, и ресницы намокли.
— Господи, что с тобой сделали?! — закричала Далила, открыв дверь на длинный звонок.
— Ты тоже прекрасно выглядишь, особенно хороши круги под глазами. В тон маечке. Выпить есть? А то буду реветь и ругаться. — Ева толкнула ногой дверь и открыла ее пошире. Далиле пришлось посторониться, она держала перед собой на весу руки, запачканные мукой. Ее голубая майка тоже была в муке.
Ева бросила сумку на пол и пошла к ванной, стаскивая через голову футболку. В ванной, ощерившись, разглядывал свои зубы незнакомый ей мужчина с мокрыми прилизанными волосами.
— Отличные зубы, — похвалила Ева, сняла джинсы вместе с трусиками, бросила все это на пол и, голая, открыла кран с холодной водой.
— А вы, простите?.. — Мужчина смотрел на нее испуганно. Ева стала под душ и застонала от удовольствия.
— Я — подруга, — сказала она, согнав воду с лица ладонью, — а почему Далила в муке? Мужчина словно очнулся и резко отвернулся.
— Она готовит. Ну да, пельмени.
— Это как понимать, вы уже потрахались или только собираетесь? — Ева закрыла воду, поэтому вопрос получился громким.
— Уже, — сказала Далила из кухни.
— А почему ты возишься на кухне, а он разглядывает свои зубы и изнывает от скуки?
— Да я… Я пожалуйста, я тоже могу! — неестественно радостно сказал мужчина и пошел на кухню.
— Ты не будешь вытираться? — Далила шла по мокрым следам Евы в комнату.
— Нет.
— Ты не обнимешь меня?
— Нет.
— Если бы ты точно указала в телеграмме день…
— Пустяки. — Ева потрошила свою сумку. — Не обращай на меня внимания, у меня с головой не в порядке.
— А что с твоей головой? — Далила села на подлокотник кресла и улыбнулась.
— Я плохо пролезаю в окно шестьдесят на шестьдесят в экипировке и с автоматом, поэтому и приземлилась плохо на пол. Головой получилось. Надо худеть.
— Да ты же почти дистрофик, посмотри на себя! На кой черт тебе пролезать в это окно с автоматом?
— Действительно, — задумалась Ева. — Вот странно. Там все имеет совершенно другой смысл. Пожалуй, пельмени — это то, что надо. А какая бутылка стоит на столе в кухне?
— Токайское.
— Фантастика. Можно я голой похожу? Целый месяц не ходила голой.
Далила расхохоталась громко и счастливо, закинув голову, а мужчина крикнул из кухни, что пельмени готовы.
— Вы, девочки, кушайте, а я пойду. — Он старался смотреть только в пол.
Захлопни дверь! — крикнули девочки хором, посмотрели друг на друга и засмеялись. Далила — легко и громко, Ева — неуверенно, словно забыла, как это делается.
— Отряд специального назначения, воинская часть семнадцать тридцать два. Двадцать девять дней активного отдыха и подготовки. Один раз я потеряла сознание от переутомления. Меня несли четыре километра на руках все восемнадцать кабанчиков, которые считают себя гордостью спецназа.
— Наверное, ты потеряла сознание в танке и они не смогли его открыть. — Далила разлила остатки вина из бутылки.
— Нет, по очереди. Это было единственным моим сексуальным приключением за двадцать девять дней. И вот что я тебе скажу. Я здорова. Я хочу работать. У меня отличные физические показатели, прекрасная реакция — только я смогла поймать мышь. Мои фотографии в журнале «Плейбой», я там в шляпе, в милицейском кителе, еще с пистолетом. У Лариски Комлевой родились дети, их двое, мальчик и девочка. Я очень боюсь новорожденных детей. — Ева смотрела перед собой, проводя пальцем по ободку тонкого бокала.
— Да-а-а… — протянула Далила, подперев руками голову, — начинается сумасшедший дом. Стоило тебе появиться, как начинается. Зачем ты снялась для «Плейбоя»? Почему ты должна бояться новорожденных детей? Почему ты ловила какую-то мышь? И вообще, где этот сексуально озабоченный подросток, которого ты вытащила из турецкого публичного дома?
— Илия? С ним все в порядке, он в Бельгии. Учит языки и историю искусств. Надеюсь, что полгода он там просидит. Потом придется отыскивать деньги на оплату.
— Значит, сексуально озабоченных, избалованных роскошью и недоразвитых подростков ты не боишься, а новорожденных посмотреть боишься? — Далила заставила себя встать и убирала тарелки со стола. Ева продолжала сидеть словно в оцепенении и проводить пальцем по ободку бокала.
— Ладно, я ошиблась, когда свела вас вместе. Тебе и Илии нельзя быть рядом. Но я не думаю, что он сделал с тобой уж что-то очень плохое.
— Это потому, что я сопротивлялась! Я бы на твоем месте поинтересовалась в этой школе в Бельгии, все ли у них в порядке. Может, уже и Бельгии никакой нет в помине.
— Я не боюсь смотреть новорожденных. Я боюсь их кормить, пеленать, лечить.
— Это что-то новенькое. Давай по порядку. Зачем ты снялась в этот журнал?
— Я не снималась. Я отсиживалась у Стаса Покрышкина несколько дней, помнишь, когда Денисова убили. В счет оплаты за бутафорию у меня на голове он меня снимал. Я не знала, куда он денет то, что снял. А когда я лежала в ванне с развороченной головой, помнишь, у меня еще тогда глаз потерялся, он говорил, что сделает клип про несчастную любовь.
