Назначив встречу через два дня, Ананий в тот же вечер откомандировал в Москву «сестру» Дормидонтовну, шуструю пробивную старушку, и та, прилетев через сутки из стольного града, обвешанная покупками, сообщила, что «Троицы» в Третьяковке больше нет.
«Знаем мы эти «реставрации»! — подумал многомудрый старец.
Вторая встреча со Святославом носила уже более деловой характер. Торговались истово. Больше пяти тысяч за икону старец не давал. Святослав громко стучал себя по лбу, утверждая, что он не псих и цену шедевру знает. Старец грозил ему перстом, помахивал у его носа вервием с узелками, которое заменяло ему четки, и постепенно, по «красненькой», набавлял цену. Но и в тот день общего языка они так и не нашли.
Следующая встреча была назначена на квартире Святослава, возле иконы и при деньгах. Сумма к тому времени уже успела вырасти до семи тысяч, но продавец все не сдавался. Ананий твердо решил для себя: «Уступлю еще куска полтора и — амба!» Нельзя же столь бесцеремонно распоряжаться деньгами общины!
Но в назначенное время Святослава дома не оказалось, а патрули, расставленные старцем возле хомячиного дома, выявили, что мужчина — высокий, тридцатилетний, с рыжими усами и в очках — не входил в этот подъезд уже несколько дней. Однако он там все-таки жил — об этом свидетельствовали местные старухи, которых умело опрашивали исподволь престарелые «сестры» Анания.
Этой ночью старец ворочался, будя жену.
— Ну, чего не спишь? — сердилась Любаша. — Спи, коловорот этакий!
Старец сулил ей диавола и продолжал ворочаться, обдумывая перспективы. За «Троицу» Андрея Рублева можно было получить любую сумму — и в рублях, и в неустойчивой, подверженной девальвации, западной валюте. Может быть, даже — миллион! И при этом не было нужды заботиться о вывозке иконы за границу. Был у Анания старый дружок-приятель, который давно уже скупал у старца иконы и древние книги. В средствах он стеснен не был и имел свои каналы.
Ананий, как всегда, встал до света, крепко помолился, побрился, чтобы избавиться от шальной щетины, которая норовила расти из-под самых глаз, и самоблагословил себя на поступок.
На улице было морозно. Поеживаясь под тулупом» старец прошел на автобусную остановку, в переполненном автобусе переехал через заледенелую Каму и вылез на автовокзале. Отсюда не торопясь, пешком, двинулся к знакомому уже дому.
Входя в подъезд, он разминулся со смуглым парнем в синтетической шубе вишневого цвета, который, как показалось Ананию, с нарочитой беззаботностью шел по своим делам. Старец поднялся к квартире Святослава и позвонил в дверь. За дверью молчали. «Мертвая тишина», — подумал Андрей Николаевич и позвонил еще раз, громко, настойчиво.
«Никого нет. Вот и ладненько!»
Старец Ананий был уже готов к поступку, но на верхней площадке стукнула дверь, и кто-то пошел вниз, Андрей Николаевич тоже начал поспешно спускаться по лестнице. Но полностью избежать чужих глаз ему не удалось. Снизу навстречу ему поднимались трое молчаливых юношей, не обративших, впрочем, на него никакого внимания.
Ананий вышел из подъезда, проводил взглядом старушку с пустым бидоном, которая спустилась вслед за ним. Выждав на улице, старец неспешно вернулся на прежнее место.
Ответом на звонок снова была мертвая тишина. Андрею Николаевичу это понравилось. Дверной замок он изучил загодя — ерунда. Было время, когда такие он отпирал ногтем. А сегодня в карманах у Анания припасено много полезных разностей: канцелярские скрепки, дамские заколки, английские булавки, перочинный ножичек с хитрыми щипчиками. Что еще нужно для удачного поступка?!
Молитва от волнения на ум не шла. «И впрямь — старею», — подумал старец, орудуя в замке скрепкой. Замок податливо щелкнул, и дверь приоткрылась. Андрей Николаевич бесшумно проскользнул в эту щель.
Не знаю, как для кого, а для меня самое муторное — ждать у моря погоды. Мне нужно было переждать час, и я отправился в кино, на самый первый сеанс. Давали фильм на любовно-сельскохозяйственную тематику. Назывался он «Калачу дедушка».
Вышел я из зала за сорок минут до конца сеанса.
От кинотеатра до дома было три квартала, и время уже поджимало. Осталось его ровно столько, чтобы успеть зайти в квартиру перед приходом грабителей. Я прибавил шагу и чуть было не наткнулся на Нину. Она стояла во дворе возле телефонной будки. Я совсем уже хотел подойти к ней, поздороваться, поцеловать ее в щечку. Но что-то в ее лице насторожило меня. Девушка напряженно всматривалась в темный зев хомячиного подъезда. Посмотрела на часы, потом снова на подъезд. Решительно вошла в будку. Я подкрался сзади, встал за ее спиной. Стекла будки были выбиты, и поэтому я отчетливо слышал каждое слово. Нина звонила в милицию. А ведь вчера еще делала круглые глаза и висла на мне, умоляя не ввязывать закон в эту историю:
«Это ваше мужское дело! Если Игоря вздуть как следует, он в твои дела больше не сунется!» И я ее послушался. А теперь она сама набирает 02. Тем лучше — мальчиков возьмут прямо в квартире!
Нина вышла из будки, все еще не обращая на меня внимания. А я стоял за ее спиной и невольно сравнивал Нину с Лидой. Нина, конечно, хороша, деятельна, чертовски обаятельна. Но Лида… Лида это Лида. С Ниной придется проститься — совесть не позволит мне ее обманывать. И лучше не откладывать это объяснение. Сейчас в подъезд зайдут зуевские молодчики, потом приедет милиция… Все обойдется без толкушки, без шума. А потом я скажу Нине: «Прости!» Она должна понять меня?
В эту минуту случилось неожиданное: Зуев не вошел, а вышел из подъезда. Вел его под белы руки старшина милиции. Сзади милиционеры вели еще двоих. Игорек корчил рожи, плевался и скалил щербатый рот.
«Вот это оперативность!» — подумал я.
Старшина снял с ремня рацию, сказал в нее что-то. Из-за дома выехал желто-голубой фургон. Мальчиков вежливо посадили в него, и они отбыли. Теперь мы с Ниной стояли бок о бок.
— Как это понимать? — спросил я ее. Девушка отшатнулась и тихо вскрикнула. На лице ее было написано удивление и разочарование. «Как у обезьяны, которая раскусила надувной банан», — невольно подумал я. А до меня уже начало доходить: Зуев и K° залезли в квартиру до девяти часов, и я со своим дурацким планом мести был заранее обречен! Но — звонок в милицию? Ай да Ниночка! Один звонок — и нет больше конкурентов. Зуева — в КПЗ, меня — в травматологию, а ей — Хомяк и «Троица». Ну и девка!
Я наступал на нее, она пятилась, тщетно пытаясь сложить дрожащие губы в улыбку. А ловко она подбросила мне себя, словно крючок с наживкой!..
— Ну, ты и стервь! — сказал я, продолжая наступать.
Она запнулась о запорошенный снегом край песочницы и упала на спину. Ника смотрела на меня снизу вверх и, похоже, ждала, что я ее пну. Я молча стоял над ней.
Она поняла, что удара не будет, все-таки улыбнулась и протянула руку:
— Помоги, Макс!
— Медведь вам спляшет — презрительно ответил я и отвернулся.
А она, все еще веря в свои чары, надула губки:
— Ну, Макс!..
Как все-таки мужчине трудно бывает смириться с мыслью, что его, как воробья на мякине, провела смазливая девчонка! А девчонка лежит в сугробе и снова подманивает тебя на мякину. Поддашься соблазну, товарищ Аблакатов?
И я протянул ей руку — женщина все-таки… но — в перчатке — было противно.
К подъезду тем временем подкатили машина «скорой помощи» и еще один милицейский автомобиль. Санитары с носилками нырнули в подъезд. Я забеспокоился: уж не Хомяка ли принесла нелегкая в неурочный час? Но вынесли на носилках не Святослава, а какого-то незнакомого бородатого мужчину. Вышедший следом милиционер передал в «газик» прозрачный пластиковый пакет, в котором лежала злополучная Асъкина толкушка. Пригодилась, значит…
Я оглянулся. Ники в песочнице да и во дворе уже не было. Сбежала. Но откуда же милиция узнала о планах Зуева? Ведь звонок «гиенки» явно запоздал. Кроме Игорька и его дружков о налете знали только трое: я, Ника и… Лида. Нашарив в кармане «двушку», я шагнул к телефону.
— Райотдел милиции. У телефона лейтенант Юркова, — ответили на мое «алло».
— Мне Лиду, — глупо сказал я.
— Да, я слушаю…
Трубка чуть было не выпала у меня из рук.
— Алло! Это Макс? Макс, приходите! Нам надо поговорить. Алло, Макс!..
Я повесил телефонную трубку в наказание за все то, что из нее услышал. Вот какие в жизни бывают разочарования!
ИЗ АНГЛОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ, НЕ ПЕРЕВЕДЕННЫХ СТУДЕНТОМ МАКСУДОМ АБЛАКАТОВЫМ 26 ЯНВАРЯ СЕГО ГОДА:
«…Принц-консорт Колвин ворочался на широкой кровати и думал о жене. Как и в предыдущие четыре ночи, минувшие со дня их свадьбы, Ридина не взошла на брачное ложе. Закон ее народа диктовал провести первые девять суток медового месяца в уединенных молитвах на вершине неприступной башни. Колвин знал, что, отворив неприметную дверцу за альковом и поднявшись на 884 ступеньки по винтовой лестнице, он мог бы заключить принцессу в свои объятия. Но дворянская честь и уважение к обычаям страны, приютившей и возвеличившей его, не позволяли принцу надругаться над вершившимся сейчас в башне таинством.
