— А зачем тогда вешать в витрине рекламу мороженого? — изумилась я.
— Иностранка, — укоризненно покачал головой Эстевез. — Реклама вывешивается не для того, чтобы ты что-то купила, а для того, чтобы ты зашла в кафе. Зайдешь за мороженым, а там, глядишь, вместо мороженого купишь кофе или кока-колу. Это же ежу понятно.
— Мне это непонятно. И вообще, если собеседник в курсе того, что ты врешь, зачем тогда врать? Я всегда полагала, что врут для того, чтобы извлечь из этого какую-то выгоду.
— Ты просто не понимаешь, в чем заключается выгода. Ты когда-нибудь видела рыболова, который ловит исключительно крошечных рыбок? Любой рыбак непременно расскажет тебе историю о том, как однажды вытащил из пруда как минимум кита. История окажется захватывающей, и вы оба получите удовольствие, несмотря на то что тебе прекрасно известно, что в прудах киты не водятся. Выходит, это ложь, но не обман.
Испанский вариант рыболовных историй — это излюбленный миф о латинских любовниках.
Поскольку в первой половине двадцатого века нищая Испания плелась в хвосте у всей Европы, нам надо было хоть чем-то выделиться, чтобы привлечь в страну туристов. Тут-то и начали пачками выходить книги о жаркой испанской страсти, о темпераментных латинских мачо и прочей ерунде, в которую до сих пор верят наивные иностранцы.
Испанцам образ понравился, и они с удовольствием “вошли в роль”. Ты бы послушала разговоры “настоящих мачо” в раздевалках спорт-комплексов! Если верить тому, что они говорят, они не занимаются сексом по 36 часов в день исключительно по той причине, что в сутках всего 24 часа.
Или вот, например, когда я травлю байки по поводу того, что ты самая прекрасная женщина на земле и что твое присутствие необходимо для меня как воздух, ты же не думаешь, что без тебя я начну задыхаться. Это называется “красивая ложь”. Именно ею и славятся испанцы — вешают лапшу на уши они отменно, но не более. Лапша всегда остается лапшой, даже если это очень развесистая и убедительная лапша…
— Понятно, — вздохнула я. — Значит, что бы ни говорили испанцы, верить им не стоит.
— Ну, зачем же так все драматизировать, — пожал плечами Марио. — Электрички у нас иногда ходят по расписанию.
Итак, я смотрела на курчавого приземистого Пепе, а на языке у меня вертелся совершенно непристойный в подобной ситуации вопрос. Черт бы подрал мое нездоровое писательское любопытство!
Мне безумно хотелось узнать, что ответит на этот вопрос Тамайо, поскольку придумать более или менее разумный ответ лично я бы в такой ситуации не смогла. Решив, что иностранке простительно время от времени выходить за рамки приличий, я собралась с духом и произнесла:
— А почему ты сказал мне по телефону, что твой рост 180 сантиметров? Ты же ниже меня, а во мне всего метр шестьдесят пять.
Глаза инспектора округлились от изумления. Похоже, меньше всего он ожидал от меня подобной бестактности. Впрочем, что возьмешь с иностранки?
Заложив руки за спину, полицейский гордо вскинул голову и вытянулся вверх, приподнявшись на носках, отчего сразу же стал стройнее и выше ростом. Его лицо приобрело вдохновенно-отрешенное выражение, словно в этот момент он видел и ощущал нечто трансцендентное и запредельное, недоступное разуму простых смертных.
— Знаешь, — проникновенно произнес Тамайо, — иногда я просыпаюсь по утрам и задаю себе вопрос…
Инспектор ненадолго замолчал, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя.
Я затаила дыхание в ожидании продолжения.
— Интересно, какого я роста? — вдруг почти выкрикнул Пепе.
Не ожидая столь резкого повышения тона, я вздрогнула от неожиданности.
Полицейский нахмурился и выразительным жестом наклонил голову вниз, уставившись на носки своих ботинок. Теперь он почти шептал.
— В тот день, когда ты позвонила, я чувствовал, что во мне ровно 180 сантиметров.
В его голосе звучали слезы.
С отвисшей от изумления челюстью я замерла, восхищенно глядя на Пепе. Вот это да! До чего же потрясающе он выкрутился! Интересно, соврал или сказал правду? В любом случае, я бы до такого объяснения в жизни не додумалась. Это же надо: просыпаться по утрам и задавать себе вопрос: интересно, а какого я роста? А еще говорят, что русская душа загадочная. Полная чушь. Латинским народам мы и в подметки не годимся.
Покачиваясь на носках, Тамайо задумчиво глядел в голубое небо.
Вновь обретя способность двигаться и вернув челюсть на место, я решила, что настала пора от исследования глубин загадочной латинской души перейти к не менее загадочному убийству журналиста.
— У тебя хорошие отношения с теми, кто ведет расследование по делу Родни Вэнса?
— Просто отличные, — усмехнулся Пепе. — Я сам занимаюсь этим делом, естественно, под руководством комиссара.
— Надо же, какое совпадение! — обрадовалась я.
— Никакое не совпадение, — поморщился инспектор. — Вообще-то расследование поручили Примитиве, [4] но, узнав, что это дело интересует подругу Марио, я с ним поменялся на мумию в Вальпинеде. Примитиве вначале не соглашался, но в Вальпинеде живет его тетка родом из Галисии, которая совершенно потрясающе готовит свиные уши, а Примитиве прямо с ума сходит при виде свиных ушей. “На твоем месте я не стал бы бояться мумий, — сказал я Примитиве. — Зато свиные уши…”
— Подожди, — взмолилась я, окончательно теряясь от истории о мумиях, тетке и свиных ушах. — Почему он примитивный'? Потому что мумий боится?
— Да нет, с чего ты взяла? — удивился Пепе. — Примитиве — это его имя, а вообще-то мы зовем его Умник. Он помнит наизусть результаты всех матчей, проведенные за последние десять лет футбольной командой Барселоны.
— Понятно, значит, это имя, — кивнула я. К латинским именам я так до конца и не смогла привыкнуть. До тех пор, пока я не выучила испанский язык, их благородное звучание неизменно настраивало меня на романтический лад. Однако после того, как я выяснила, что ласкавшее мой русский слух звучное имя Долорес переводится как “боли” или “печали”, а не менее звучная фамилия Морено Эспиноза означает “смуглая колючка”, романтизма во мне заметно поубавилось.
Имена многочисленных теток моего novio при переводе их на русский язык соответственно означали Тревожность, Очищение, Презентация, Экзальтация, Добродетели и Поселочек. Однажды я попыталась представить себя родственницей Тревожности или Поселочка, но так и не смогла этого сделать.
В тему мумий я решила на всякий случай не углубляться, сообразив, что так я никогда и не доберусь до Родни Вэнса.
— Значит, это было все-таки убийство, — констатировала я.
— Похоже на то, — вздохнул Пепе. — От этих англичан всегда одна головная боль. Вечно влипают в неприятности, а в результате страдает национальный туризм. Нам только убийства в Ситжесе не хватало.
— Все понятно, — сказала я. — Ты не любишь англичан, потому что в средние века английские пираты грабили испанских пиратов.
— А ты откуда знаешь? — удивленно вытаращился полицейский.
— Мне об этом уже говорили.
— Сволочи, — с чувством произнес Тамайо. — Они воровали наше золото.
— Которое испанцы в свою очередь воровали у индейцев, — с невинным видом заметила я.
— Отвоевывали, а не воровали, — поправил меня Пепе. — И вообще, испанцы не были пиратами. Мы были благородными завоевателями, а англичане всегда вели себя как бандиты с большой дороги.
— И не говори, — согласилась я.
— А какие слухи они про нас распускали! — с пол-оборота завелся инспектор. — Врали, что мы с индейцами жестоко обращались. Глупость какая! Мы индейцев любили! Мы жили с ними. Мы занимались с ними любовью. Мы женились на них. Население всех стран Латинской Америки, находившихся под испанским владычеством, более чем наполовину состоит из индейцев и метисов. А почему? Потому что испанцы никогда не брезговали смешивать свою кровь с кровью аборигенов. А где, спрашивается, в Соединенных Штатах остались аборигены? Жалкие остатки вымирающих индейцев догнивают в паршивых резервациях. Англичане принципиально ни с кем никогда не смешивались. Ни с индусами, ни с индейцами, ни с неграми. Выше всех себя считали, паразиты. А теперь они чем занимаются? Приезжают в нашу страну и мрут как мухи, нанося ущерб туризму. Будь моя воля, я бы прикрыл дело Родни Вэнса как несчастный случай.
"Хорошо, что он вернулся-таки к теме убийства, — подумала я. — Главное теперь — не отвлекаться от нее”.
— Как именно убили Вэнса?
— Знаешь, где находится нудистский пляж?
— Который из них?
— Тот, что посередине между Ситжесом и Виланова и Ла Гельтру.
— Знаю. Мне приходилось там бывать. Тамайо недоверчиво уставился на меня:
— Ты там загорала?
— Нет, просто проходила мимо, — усмехнулась я. — Я иногда хожу пешком из Вилановы в Ситжес.
Изумление инспектора было вполне понятным. Нудистский пляж, о котором говорил Пепе, представлял собой длинную каменистую косу, приютившуюся под скалистым обрывистым берегом. В жаркие летние дни он был полностью оккупирован геями. Женщина на этом пляже выглядела бы еще более кощунственно и неуместно, чем обнаженная стриптизерша в мужском отделении синагоги.
