class="p1">— Вода!
— Что вода?
— Насколько глубокая эта речка?
Морошин пожал плечами, смаргивая капли с ресниц.
— Да ни на сколько. Неглубокая совсем. Приток же. Ну, метра два-полтора. Тут встречаются глубокие омуты, но в основном в этой части глубина небольшая.
— И что же это за место для самоубийства?
Лицо Льва Марсовича выразило недоумение.
— В каком…
— В прямом. Кто прыгает в лужу, чтобы покончить с собой?
— Утонуть можно и в луже, — возразил следователь. Поразительно — на его лице было все то же спокойное выражение, словно речь шла не о мертвой девушке, а о погоде.
— Хорошо, не спорю, господин Упертая Задница. — Я решила: раз следователь не хочет содействовать, то не стоит с ним церемониться. — Но если бы вы твердо захотели покончить с собой, неужели не выбрали бы какой-нибудь более надежный способ, стопроцентный?
— Я бы не покончил с собой ни при каких обстоятельствах, — невозмутимо ответил Морошин.
— Не сомневаюсь. Но попробуйте посмотреть на это дело глазами живого человека.
— Я уже смотрел. Она не умела плавать, — сказал следователь. — Для погибшей прыжок в воду был стопроцентным вариантом.
— Все равно ситуация сомнительная. Девушка даже не барахталась в воде, хотя это элементарный инстинкт. Когда подбежали свидетели, она уже утонула. Это произошло практически мгновенно. Может быть, в ее карманах были обнаружены камни или какие-то тяжелые предметы, которые помешали ей всплыть на поверхность?
— Нет, — удивленно ответил Морошин. Это была первая искренняя эмоция, которую я услышала в его голосе.
— Тогда что же? Что обеспечило гарантию результата для нее или ее убийцы?
Морошин молчал. По его лицу пробежала только легкая тень недовольства, когда я произнесла «убийцы». Ну хорошо, смысла поддерживать этот разговор нет. Тем более как бы я ни пыталась обвинить следователя в работе «спустя рукава», твердых доказательств того, что Полина не хотела уходить из жизни, у меня не было.
Я развернулась и пошла по мосту к парковой дорожке, судорожно вытаскивая на ходу телефон и набирая номер такси.
* * *
Меня трясло до самого вечера — от дождя, злости или усилившейся боли в спине, трудно было понять. Я позвонила Саше и выяснила, что Полина действительно не умела плавать.
— Летом она всегда сидела на берегу, когда я ныряла, — со вздохом объяснила Саша, — трусишка такая была. Очень боялась воды.
Положив трубку, я опять задумалась. Человек боится воды, но выбирает именно ее, чтобы свести счеты с жизнью. Что это? Попытка последний раз посмотреть своему страху в глаза и побороть его? Сомнительно. В этот момент человек выбирает то, что проще, и то, что не заставит отступить.
Я заварила себе кофе и, завернувшись в одеяло, положила ноутбук себе на колени. Около получаса я изучала информацию в Сети, и наконец набрала номер знакомого патологоанатома, Рудольфа Вениаминовича. Он был уже на пенсии, выращивал розы в деревне под Тарасовом, но иногда консультировал меня в вопросах, касающихся жизни и смерти.
— Самоутопление? — удивился он, когда я наконец до него дозвонилась. — Крайне маловероятно, деточка. Хотя в наше неспокойное время я уже ничему не удивляюсь.
— А почему маловероятно, Рудольф Вениаминович?
— Дело в том, деточка, — я услышала в динамике скрип двери, стук трости о дощатый пол и звук чиркающей спички, — дело в том, что у нашего организма потрясающая воля к жизни. Даже если человек все уже для себя решил, тело сопротивляется этому решению. В дело вступают инстинкты. При нехватке воздуха человек, что бы он ни задумывал изначально, будет стремиться его восполнить и всплыть на поверхность.
— Я так и думала.
— Если человек решил покончить с собой именно таким способом, он позаботится о том, чтобы помешать себе сохранить жизнь. Обычно связывают себя веревкой по рукам или ногам, перед тем как погрузиться в воду. Либо как-то еще нагружают себя тем, от чего трудно избавиться в воде.
— Камни, например, как Вирджиния Вульф?
— Совершенно верно. Но вот так, просто прыгнув с невысокого моста, еще и в неглубокое место…
— Именно…
— Маловероятно, деточка, — повторил Рудольф Вениаминович.
— А если человек не умеет плавать?
— Все равно. Он бы так или иначе всплыл на поверхность, хватая воздух ртом. Его, конечно, погубила бы паника и неспособность держаться на воде, если бы никто не подоспел. Но он бы не ушел под воду тихо и спокойно, как девушка, которую ты описываешь.
— Ясно. Значит, не могла она сама.
— Почему не могла? Помогла себе как-то. Камни могли выпасть из кармана в реке. Да и вообще, я же не сказал: невозможно. Я сказал: маловероятно. Есть люди с такой сильной волей и таким сильным желанием уйти из жизни, что могут довести до конца и такое сложное дело. Но опять же — речь о девушке. Не знаю. Я бы как минимум сомневался.
— Спасибо, Рудольф Вениаминович.
— Да не за что. Ты давно не заглядывала, — спохватился он, — моя Анна Ильинична наварила твоего любимого вишневого варенья.
Я замурлыкала от удовольствия. Сладкое не люблю, но вишневое варенье у Анны Ильиничны божественное.
— Заеду как-нибудь, — пообещала я, — вот распутаюсь со всеми делами и заеду.
— Ну, давай не забудь. Мы ждем.
Я откинулась на подушки, которых подложила под свою спину целую гору, включая диванные.
— Значит, маловероятно.
Я, конечно, не могу быть уверена в том, что творилось в чужой душе. Может быть, там была такая сильная любовь, что Полина действительно решила драматично уйти из жизни. Но с каждым часом мне все меньше в это верилось. Надо поговорить со свидетелями.
* * *
Лучшие помещения офисного центра «Калина» выходили окнами на реку. Алексей Южный как раз размышлял над тем, как ее неторопливое, но неумолимое течение напоминает течение человеческой жизни, когда секретарь по коммутатору сообщила, что к нему пришла посетительница. Оторвавшись от банальных мыслей (сам себе он никогда не признался бы в том, что они банальные), Алексей устало нахмурился. С утра его опять мучила головная боль. Тонкая складка появилась над переносицей, и он попытался разгладить ее пальцем.
— Лена, разве у меня назначена встреча?
Секретарь в ответ понизила голос до грудного и прошептала:
— По-моему, Алексей Павлович, это из полиции.
— Пригласи.
«Этого еще не хватало! — пронеслось в голове Алексея. — Какого черта им опять нужно?» Почти месяц прошел со смерти Полины, а он до сих пор не мог забыть невысокого, худощавого следователя, который равнодушно его расспрашивал о том, как вела себя Полина последнее время и не было ли у нее депрессии. О смерти девушки он сообщил Алексею таким будничным тоном, будто она не покончила с собой, а перешла
