— А ведь и не подумаешь, что такие мужчины в наше времечко бывают, — соглашался низкий голос тети Капы. — А то как ни поглядишь на кого, так алкаш и алкаш!
— Так ты же, Капа, водкой торгуешь у проходной. К тебе ж и подходят только пьюшшые.
— А Ванюша-то не такой! — вступила в беседу баба Нюра. — Не-е, не такой, ни капли в рот отродясь не брал!
— И куда девушки-то смотрят?
А девушки тем временем смотрели на волоски на его груди. Волоски завивались. Машуня уже давно поняла, что за стенкой происходит показательное выступление в поддержку ее новоявленного любовника. Она явно понравилась «Комитету по заботе о Федорчуке», и теперь соседки проводили надлежащую рекламную кампанию, чтобы ей не вздумалось куда-нибудь сбежать.
В это время Иван открыл глаза и тут же с обожанием посмотрел на Машуню.
— Доброе утро, — прошептала она. — Как спал?
— Отлично! Любимая женщина рядом, Фиса не орет, чего еще надо?
Машуня довольно вздохнула.
— Значит, мы уже можем разговаривать о работе? — проворковала она, делая невиннейшее лицо. Она подумала, что теперь самое время удивить его результатами своих переговоров с Бурцевой.
Иван приподнял голову.
— А что такое?
Машуня села, прислонившись спиной к ковру с богатырями. Подумать только, совсем недавно она планировала проучить Федорчука, подавив его своим интеллектом и расследовательскими способностями. Теперь же ей просто хотелось, чтобы он лишний раз восхитился ею.
— Странно у нас как-то получается… — произнесла она, глядя в потолок. — Понимаешь, мы как бы стремимся к разным целям. Твоя задача упечь Маевскую за решетку. Моя — освободить ее. И если кто-то из нас выиграет, то второй неизбежно проиграет.
— И что? — сразу нахмурился Иван.
— А то, что я тебя победила, — с нежной улыбкой на устах произнесла Машуня. — Вчера я говорила с Бурцевой, и она сообщила мне, что наврала на Нонну. Я думаю, сегодня она явится в ваше прокурорское учреждение и откажется от своих показаний.
Запахнув простыню на груди, Федорчук вскочил с дивана. Острая обида полоснула сердце. Как же так? У него и так дела не вяжутся, а тут еще Машуня на больную мозоль наступает!
— И что, прикажешь тебе за победу памятник поставить? — резко усмехнулся он. — Молодец, возьми пирожок на полочке!
Машуня никак не ожидала такой реакции. Она же не хотела ничего плохого!
— Я не виновата, что я оказалась расторопнее! Факты надо проверять, а не верить на слово всяким проходимцам! — холодно отозвалась она и, разобидевшись до полусмерти, принялась торопливо одеваться.
Но Иван почему-то и не подумал ее останавливать.
— Нонна была всего лишь подозреваемой в совершении тяжкого преступления! Ее пока никто не обвинял! — выкрикнул он, расхаживая быстрыми шагами по комнате. Конец его простыни волочился по полу, и Фиса тут же принялся за ним охотиться.
— Ага, конечно! — сыронизировала Машуня. — Человека ни в чем не обвиняли, но тем не менее посадили в СИЗО чуть-чуть отдохнуть от повседневной рутины. Очень умно!
Федорчук остановился перед диваном и грозно посмотрел на нее.
— У меня такая работа! А если бы Маевская была преступницей, что, по-твоему, лучше оставить ее на свободе, чтобы она еще кого-нибудь убила?
— А если она не преступница?! Почему она должна ни за что ни про что сидеть в тюрьме, пока ты не выяснишь все обстоятельства? Может, и меня тогда за компанию с Маевской посадишь? На всякий случай?
— Не говори ерунды!
Окончательно обозлившись, Машуня бросилась в прихожую и торопливо накинула плащ.
— Извините, товарищ следователь, маленечко облажалась! Не думала, что вы у нас такой… Всего хорошего!
И хлопнув дверью, она побежала вниз по лестнице.
… Тяжело дыша, Иван осел на диван. Ему было больно и плохо.
* * *
Машуня мыла лапы Гераклу и тихонько ревела. Пекинес сначала как всегда сопротивлялся и фырчал, но потом вдруг начал лезть в мокром виде на хозяйку, чтобы обмуслякать ее в качестве утешения.
— Да ну тебя! — отмахнулась Машуня. — Слюнями горю не поможешь!
Ох, как ей было совестно, ужасно и несчастно! Ну вот зачем Федорчук наговорил гадостей и разозлил ее? Что именно он ей сказал, она уже не помнила, но все равно Иван повел себя совсем как дурак и козлина.
После ссоры с ним вся ее жизнь как-то разом поблекла и опустела. Некому звонить, не о ком думать… Если бы в произошедшем была ее вина, она бы быстренько ее исправила и помирилась с Федорчуком. Но ведь это он был виноват! Пусть теперь сам и приползает мириться!
Машуня выпустила из глаз еще пару слезинок и горестно вздохнула: поскорей бы уж он «приполз», а то она просто умрет от одиночества, тоски и безысходности!
— Геракл, вылезай! — скорбно скомандовала она своему питомцу, вытерев ему лапы половой тряпкой.
Пекинес сочувственно хрюкнул и перевалился через край ванны.
— Пойду вот завтра Кольку из больницы встречать! — объявила Машуня собаке. — И пусть Федорчук знает! А то взял моду! Кто у нас главный?!
Геракл смотрел на нее и слабо шевелил хвостом. Подобные проблемы перед ним не вставали.
* * *
Когда Иван еще раз допросил свидетельницу Бурцеву, и та отказалась от своих прежних показаний, у него не осталось другого выхода кроме как прекратить уголовное дело в отношении Маевской.
По идее ему надо было пойти к ней и принести свои извинения, но Федорчуку просто дурно становилось от одной мысли, что Нонна посмотрит на него снисходительно и напомнит одну вещь: «Я же говорила вам, что вы отпустите меня ровно через неделю!»
Ох, и почему его угораздило поссориться с Машуней именно в такой период? Она была нужна ему… Очень нужна… Но как исправлять положение, Иван не знал.
* * *
Кольку выписали и отправили домой долечиваться.
Когда он увидел себя в зеркале приемного покоя больницы, то невольно поморщился. Мало того, что весь бледный и прозрачный, так еще сто лет не стриженный.
За последнее время его совершенно замучили не только медпроцедурами, но и допросами. Организованное на него покушение было для следствия непостижимым и загадочным. Соболев сам неоднократно пытался придумать, за что его можно было бы убить, и не мог. У Стаса-то хоть враги были, завистники, ревнующие женщины, наконец…
Утешением в жизни было то, что Колька влюбился, и это как-то отвлекало от мыслей об убийствах, покушениях и даже о Стасе. После того, как Машуня навестила его, он только и делал, что изобретал суперплан, как отбить ее у Федорчука.
Вообще-то на эту мысль его навел сосед по палате: как-то раз после очередного посещения своей благоверной он вдруг начал размышлять о том, что любовь русских женщин основана на жалости. Сосед давно уже подметил, что когда он здоров, жена только и делает, что ругается и пилит его по всяким пустякам, но стоит ему попасть в какую-нибудь катострофу или хотя бы чуть-чуть простудится, все меняется самым кординальным образом.
Колька тоже думал над этим и решил, что вообще-то когда тебя жалеют, это не так уж плохо. Сотрясение мозга наверняка может послужить для Машуни толчком к большому светлому чувству. Подтверждением теории любви-жалости был ее визит. Конечно, негодный Федорчук сильно подгадил своим явлением… Но ведь не все еще потеряно: мозги пока еще не прошли, на темечке красовалась внушительная ссадина… Оставалось только увидеть девушку и пожаловаться ей на жизнь.
… День был сер и сумрачен, с неба накрапывала всякая мокрая мерзость, ветер рябил воду в лужах. Колька поежился и поднял воротник куртки, предчувствуя долгую дорогу домой.
Но не успел он спуститься с крыльца, как вдруг рядом с ним возникло мимолетное видение и гений чистой красоты в одном лице.
— О, привет! — выпалила Машуня, размахивая пакетом с рекламой сигарет. — Тебя уже выписали? А я так бежала, бежала… Боялась, что опоздаю. Я тебе опять продуктов принесла, а то у тебя, чай, дома-то шаром покати…
Колька ошеломленно улыбался.
«Она просто так пришла. Она просто так пришла», — принялся надоедать ему внутренний голос.
Тем временем Машуня что-то бойко рассказывала, увлекая его в сторону автобусной остановки, но Соболев не мог сосредоточиться ни на одном ее слове. Несмотря на уверения внутреннего голоса, радость буйно пульсировала в нем: неужели она передумала? Неужели решила бросить этого своего шкафообразного следователя и переметнуться к нему?
… Они запихались в забитую маршрутку, и народное течение тут же разнесло их в разные стороны. Сияя, Машуня смотрела на Кольку, подмигивала ему и строила уморительные рожицы, всем своим видом показывая, насколько тяжела доля российского пассажира общественного транспорта. А он не смел оторвать от нее взгляда. И даже дышать почему-то тоже не смел.
Наконец они добрались до дома. Поднимаясь по лестнице, Колька невольно прислушивался и присматривался ко всему, что происходило вокруг.
