С замиранием сердца Пуля, услышав воронье карканье: «Я вас слушаю», протянула телефон Гранидину.
– Галина Матвеевна? Это Александр Николаевич. Я вас приветствую. К сожалению, вынужден обратиться к вам за помощью. Пульхерия Афанасьевна потом все вам расскажет, но для начала я хотел лично поговорить с вами. Одну знакомую Гришеньки сегодня утром нашли убитой. Следователь уже побывал у нас. Мы решили, что будет лучше, если вы подтвердите, что Гришенька весь вчерашний вечер провел у вас. Допустим, он ужинал вместе с Пульхерией Афанасьевной, а потом остался на ночь в комнате для гостей. Понимаете?
Он говорил так непринужденно, словно хотел у нее по-соседски одолжить какую-то мелочь вроде соли или спичек.
– Кстати, Галина Матвеевна, как дела у вашего младшенького? В самом деле? Бедняжка. Я так вам сочувствую. Ну конечно же все упирается в деньги. Как я вас понимаю. Послушайте, Галина Матвеевна, вы так давно работаете у моего сына. Я за него абсолютно спокоен, ведь он находится под строгим, буквально материнским присмотром. Знаете, такую преданность нельзя оставлять без внимания. Как вы думаете, для вас не будет оскорбительным, если ваши денежные проблемы я возьму на себя и оплачу лечение и медикаменты? Мы обратимся к самым лучшим врачам, если потребуется, переправим мальчика в Москву…
На несколько секунд он умолк, слушая ответ домработницы, а потом добродушно расхохотался.
– Ну что вы такое говорите, моя дорогая! Вы же знаете, что мы считаем вас членом семьи! Ваши проблемы – наши проблемы. Для начала две тысячи евро будет достаточно?.. Уверяю вас, меня это не разорит. И не вздумайте меня благодарить. Так что не забудьте о нашем уговоре: Гришенька весь вечер и всю ночь провел у вас.
Вернув телефон, он подошел к письменному столу, достал из верхнего ящика пачку евро в банковской упаковке, отсчитал требуемую сумму и протянул Пульхерии. Благожелательное выражение тут же сползло с его лица, точно он снял одну маску и надел другую. Это означало, что опасность миновала и нечего утруждать себя. Пульхерия невольно восхитилась. Без малейших усилий и угрызений совести он уладил весьма опасное дело, словно устранил мелкие препятствия, нарушившие привычный порядок вещей. Наверное, так и надо. Именно таким и следует быть, чтобы чего-то в жизни добиться. Никто не придет и не принесет на блюдечке с голубой каемочкой богатство и благополучие. Все это нужно самому взять, отнять у того, кто менее расторопен. Неограниченные возможности добываются, а не предоставляются. А еще, кроме чувства восхищения хозяином дома, Пульхерия испытала некоторое уважение к себе. Ведь и ей удалось предотвратить опасность, угрожавшую ее благополучию. Мысль о том, что при этом она оказалась похожей на папашу Гранде и его сыночка, все же промелькнула у нее в голове. Но она запретила себе об этом думать.
Гришенька, удобно развалившись на диване, вознамерился закурить папашину сигару.
– Ну что? – самодовольно спросил он, вызывающе ухмыляясь. – По-моему, я неплохой актер. Мне надо было учиться не на юриста, а на артиста. Разве ты не гордишься мной, папуля?
Александр Николаевич неожиданно в два прыжка пересек комнату, подлетел к сыночку и отвесил ему звонкую оплеуху.
– Горжусь?! После всего этого кошмара, в который ты нас втянул? – Он буквально трясся от ярости. – Пошел вон! Идиот!
– Но папа… – лицо Гришеньки скривилось, точно он собирался заплакать.
Папаша Гранде выхватил у него из рук сигару и, разламывая ее на мелкие кусочки, продолжал орать:
– Убирайся в свою комнату и не смей покидать ее без моего разрешения!
Гришенька с обиженным выражением лица, по-детски хныкая, вылетел из библиотеки. Александр Николаевич смотрел ему вслед. Пульхерия увидела в его глазах, кроме ярости, тревогу и страх. «Он ведь его безгранично любит», – подумала она. За все время общения с папашей Гранде она впервые заметила не игру, не позерство, а нормальные человеческие чувства. Это удивило ее и тронуло до слез. Сильный, могущественный человек стоял с поникшими широкими плечами, подавленный любовью и отчаяньем.
– Я, пожалуй, пойду, – пробормотала она.
Ее голос словно разбудил Гранидина. Стремительно обернувшись, он с бешенством взглянул на нее, лицо вновь приобрело то напыщенное, самоуверенное выражение, которое она так хорошо знала.
– Это все ты с Германом! – заорал он.
– Ну, понеслась душа в рай, – тяжело вздохнула Пульхерия и с покорностью, так не свойственной ей, приготовилась принять яростный огонь на себя.
– В рай, ты говоришь? Не в рай, а в ад! Вы с Германом совсем спятили, поощряете его глупости, лжете мне, скрываете от меня его чудовищные поступки…
Пульхерия слушала Гранидина и поражалась, с какой ловкостью Гришенька перевел свою вину на нее и Германа.
– Ты же знала, что она опасная психопатка. Это заметил бы и слепой. А вы с Германом бросили Гришеньку в ее объятия! Вы поддерживали его влюбленность! А той ночью, когда она напала на него, как злобная фурия… Что вы тогда сделали? Вы лгали мне, рассказывали сказки. Если бы тогда вы пришли ко мне и хотя бы намекнули на то, что на самом деле происходит…
Пульхерия слушала это словоизвержение и даже не пыталась защищаться. С одной стороны, ей все-таки удалось от него многое скрыть, а с другой, было его немного жалко, она не хотела лишать его возможности хоть немного разрядиться. Наконец взрыв гнева начал понемногу стихать, но поток слов не иссякал. Гранидин перешел от роли владыки карающего к роли владыки милостивого и всепрощающего.
– Пульхерия, вы с Германом люди интеллигентные и должны понимать, как глупо себя вели. Впрочем, хватит об этом. В итоге ведь ничего катастрофического не произошло.
– Да, это беда, но не катастрофа, – меланхолично заметила Пульхерия. И, увидев недоумение на лице Гранидина, пояснила: – Есть такой анекдот. Учительница объясняет детям, чем катастрофа отличается от беды. Катастрофа – это когда терпит крушение поезд или разбивается самолет, а беда – когда, к примеру, идет по мостику козлик, падает в воду и тонет. Потом учительница спрашивает Машу: «Если разбивается самолет с президентом и всем правительством, что это?» Девочка отвечает: «Это, Мария Ивановна, катастрофа, но не беда».
Александр Николаевич громко расхохотался. Его смех больше походил на истерический. Даже слезы выступили.
– А все-таки ловко я все устроил? От Галины Матвеевны они хрен чего дождутся, – сказал он, отсмеявшись. – Ты не думай, Пульхерия, что я не ценю твою поддержку. На самом деле я рад, что Герман на тебе женится. Я всегда боялся, что он так и останется холостяком, или, что еще хуже, попадет в лапы какой-нибудь охотницы за деньгами, которая будет водить его за нос, наставлять рога. Ты не такая. Ты надежная и порядочная. Я горжусь, что у меня будет такая невестка.
Пульхерия вдруг почувствовала, что находится на краю пропасти. Кровь отлила от лица, стало трудно дышать, а между тем Александр Николаевич продолжал театрально вещать:
– Пора заканчивать с этой неопределенностью. Весной, после Пасхи, сыграем вашу свадьбу. Мне тут квартирку предложили по сходной цене. Фундамент, правда, только закладывается, но сейчас дома растут как грибы после дождя. Будет отличный дом в престижном районе. Через пару лет цена за метр вырастет втрое, а то и больше. Думаю, пентхауза вам достаточно?
– Более чем, – чуть слышно ответила Пуля.
В этот момент зазвонил телефон. Гранидин не тронулся с места. Взгляд его красноречиво свидетельствовал о том, что он хочет, чтобы трубку сняла она. Звонил Герман. Странно, но его голос не вызвал у нее чувства вины.
– Я позвонил домой, Галина Матвеевна сказала, что произошло и ты, скорее всего, у отца. Бедная Вика. Какой ужас! Как ты, родная?
– Да все нормально, можешь не беспокоиться.
– Меня это так потрясло. С Гришенькой, надеюсь, все в порядке?
– Да-да, – поспешила его уверить Пульхерия, – в порядке.
– Правда?
– Ну разумеется. Расскажу при встрече. Заканчивай свои дела и возвращайся. Ты ведь хотел приехать сегодня вечером?
