Зная, что для так называемого секса необходимо раздеться, я никак не могла представить, что стану стягивать с себя эту сбрую в присутствии влюбленного юноши. Да при виде нее у него не только пропадет всякое желание, он на всю жизнь преисполнится ко мне отвращением.
Выход мне виделся только один – заниматься любовью исключительно летом, когда человек не носит чулок, а следовательно, и всего уродливого приложения к ним.
Ну, в крайнем случае, можно избавиться от одежки где-нибудь в сторонке, не на глазах мужа или возлюбленного, и предстать перед ними, так сказать, уже в готовом состоянии. Бальзак очень рекомендовал именно так поступать. Бальзаку хорошо было говорить, а нам, учитывая жуткие сложности с квартирным вопросом в те годы… Да и не только в те. Сначала я лишь теоретически представляла себе свое эротическое будущее, потом оно успело из теории перейти в стадию практики, а теснота, в которой приходилось жить, оставалась прежней, и уж как я намучилась с проклятыми подвязками – пером не описать.
И только от Гжегожа узнала – совершенно напрасно. Оказывается, для мужчины эта компрометирующая деталь женского гардероба может стать элементом вдохновляющим и даже возбуждающим, а проклятый пояс, оказывается, не всегда уродливый, может быть просто произведением искусства! Отсюда и кабареточные цветочки, бантики и даже поддельные бриллиантики. И еще лучше, если он черный, для контраста. Потрясенная и все еще сомневающаяся, я с трудом воздерживалась от высказывания собственного мнения на сей счет, особенно когда узнала, что все эти произведения искусства бешено дорогие. Гжегож, можно сказать, делом доказал ошибочность моих взглядов, я вынуждена была их пересмотреть, но ограничилась компромиссом и бордельными экспонатами никогда не увлекалась.
Так вот. Живи мы с Гжегожем целые годы вместе, кто знает, может и возникли бы между нами какие-нибудь разногласия на почве подобных мелочей?
А вскоре проблема отпала сама собой. С одной стороны, я потеряла Гжегожа, с другой – изобрели колготки, которые я приветствовала от всей души, ибо благодаря им исчезли последние сомнения. Чулки же надевала теперь только в жару, когда по каким-то причинам мне хотелось быть жутко элегантной, а от колготок задница просто раскалялась. Правда, за последние десять лет я вообще не вспоминала об этих своих чулочно-подвязочных терзаниях.
И вдруг теперь Гжегож сам напомнил об этой заразе!… И мне ничего не оставалось, как позаботиться об упомянутом аксессуаре. Чего не сделаешь для любимого мужчины, каждая его прихоть – закон.
Я так размечталась о своих взаимоотношениях с Гжегожем, прошлых и настоящих, что совсем забыла о современности. Очнувшись, вспомнила о ноге. Она уже не болела. Правда, стала совсем синей. Но этим, собственно, и ограничились ее капризы. Льда у меня было много, я сменила компресс, и тут позвонил Гжегож перед уходом с работы. Я его успокоила насчет ноги и запасов льда.
Гжегож проявил заботу и о другом.
– А как с запасами пищи? Небось с голоду помираешь?
– Во-первых, я худею всю жизнь и уже привыкла к полуголодному состоянию. Во-вторых, сам знаешь, забегаловка в двух шагах от гостиницы. Ну, и в-третьих, если попрошу, мне наверняка принесут в номер что-нибудь поесть, уж лучше оказать мне дополнительную услугу, чем потом обнаружить и номере хладный труп умершего от голода постояльца.
– Какая же ты!… – расчувствовался Гжегож. – Не доводилось мне встречать женщины, которая при подобных обстоятельствах не заставила бы всех плясать вокруг себя.
А что, возможно, я и в самом деле для него некое подобие отдушины, женщина, при которой он отдыхает душой от всех сложных взаимоотношений с другими бабами. Баба я нетипичная, это факт, и за все время нашего знакомства… Знакомства, ну и кретинская формулировка! За все время нашей странной связи я никогда не была ему в тягость и, удивительное дело, мне это ничего не стоило. Он как-то даже признался: я для него нечто вроде убежища…
Холера! А может, и в самом деле имело смысл нам провести всю жизнь вместе? И какого черта я подвернулась той собаке, которая укусила меня в детстве и из-за этого пришлось выскочить замуж в семнадцать лет?!
– Другое меня заботит, – призналась я Гжегожу. – Вот когда я что-нибудь узнаю про всю эту историю с головой… От нашей полиции, когда обращусь к ним, или от ксендза в Груйце, и мне захочется посоветоваться с тобой… Сам понимаешь, больше не с кем. Как мне с тобой связаться? Позвонить можно?
Гжегож немного подумал. Секунды две, не больше.
– В случае крайней необходимости я приеду. Постараюсь все оформить как служебную командировку, и мы встретимся, тогда и поговорим. Послушай, наши здешние встречи такие короткие, кажется, я еще не успел тебе сказать… Врачи предупредили, что я наверняка стану вдовцом, если покину жену внезапно или без уважительной причины. Так что, если я уеду, не предупредив ее, стану убийцей. Вот так. А поскольку знаю об этом обстоятельстве, это будет предумышленным убийством. И еще об одном обстоятельстве я тебе не сообщил, потому что и для тебя, и для меня это обстоятельство не столь уж существенное. После смерти жены я наследую ее состояние, а оно огромно. И есть один человек, близкая родственница, которая весьма рассчитывает на него и сделает все от нее зависящее, чтобы бросить на меня подозрение. Впрочем, долгая история…
– И ты выбрал самое подходящее время, чтобы ее рассказать. Правда, я себе сижу с компрессом и могу слушать хоть до утра, а вот ты…
– Да, мне сложнее. Хотя, это не столь уж важные вещи. Ты во сколько собираешься уехать?
– Не позднее одиннадцати, надо успеть добраться до Штутгарта.
– Постараюсь забежать к тебе в полдесятого, за час успеем все обсудить…
Я позвонила в Штутгарт знакомой, чтобы она опять заказала мне гостиницу, предупредив, что пока не знаю точное время приезда. Она очень расстроилась, узнав о моей ноге, хотя я всеми силами постаралась ее успокоить, всячески преуменьшая травму. Уверила ее, что машину вести смогу, в крайнем случае буду выжимать сцепление пяткой.
В бистро на углу я заявилась несколько подвыпившей, ибо ледяная терапия для ноги заставила меня принять внутрь кое-какие напитки из бара в номере. Выяснилось, что ходить я могу, правда, раскорякой, ступать травмированной ногой можно только на пятку. Да еще при этом проклятая нога непременно требовала ровной поверхности, ей не нравились даже щели между тротуарными плитками.
Приходилось, сделав шаг, останавливаться, опираясь на правую ногу, и выискивать ровное место для травмированной левой. При неудачном выборе все тело пронизывала дикая боль.
По возвращении моем в номер гостиницы навалилась, естественно, извечная проблема: что делать с головой. Два дня прическа выдержала, а, вот за третий я не могла поручиться, вернее, могла поручиться – не выдержит. Накрутить волосы на бигуди, как в давние времена, и спать на бигудях? Теперешние приспособления были мягкими и не так впивались в голову, но зато выгибались, как им нравится, что приводило к незапланированным парикмахерским эффектам, например, волосики загибались под прямым углом, прямо геометрия какая-то. Вымыть голову, высушить. Не будь здесь Гжегожа, я бы просто натянула парик – и дело с концом, но теперь… А вдруг – как бы это поделикатнее выразиться – наше прощание пройдет в романтическом ореоле?…
Ну и конечно, подумав о собственной голове, я сразу же вспомнила о посторонней, расстроилась, постаралась ее выкинуть из головы и не заметила, как собственную уже сунула под кран. Волосы потом пришлось сушить с перерывами на отдых, проклятая нога требовала. Сушила я волосы, а перед глазами неизвестно почему маячили те самые смешные сценки: бородатый Ренусь и второй бородач и две бабы в одинаковых шляпках. Впрочем, нечего Бога гневить, лучше пусть торчат перед глазами эти смешные сценки, чем ужасная Еленина голова…
На следующее утро Гжегож пришел в тот момент, когда я с невольным уважением разглядывала черный синяк, переместившийся поближе к пальцам. Вещи я уже уложила.
– Не обращай внимания на такие глупости, – пресекла я опасения Гжегожа. – Видишь же, чернеет не вверх, а вниз. И что попусту стенать, ноги я все равно не отрежу, придется жить с такой. Времени у нас в обрез, перейдем к делу.
И он сразу перешел.
– Помнишь мою бывшую секретаршу?
Риторический вопрос, разумеется, я ее еще как помнила!
– Это она ближайшая родственница моей жены, ее кузина, впрочем, никаких других родственников у жены нет. Если помнишь, моя жена из страшно богатой семьи, могла бы всю жизнь прожить ничего не делая, работала для собственного удовольствия. Перед свадьбой мы составили интерцизу, брачный контракт, не знаю, известно ли тебе, что это такое…
Я вздохнула.
– Несколько раз в жизни мне довелось испытать чувство, что ты считаешь меня идиоткой.
