Обстрел продолжался еще минут двадцать. Потом альфовцы посыпались во двор. Командир их застыл в недоумении. Вместо трехэтажной каменной дачи перед ним стояло приземистое бетонное строение двадцать на двадцать, сильно покореженное скверной погодой, возрастом и гранатами. Дул резкий, пронизывающий ветер, и, несмотря на три часа ночи, над зданием сквозь пелену тумана проглядывало солнце, тусклое и красное, словно в небесном светиле садились батарейки. Из песчаных гряд вокруг строеньица торчали засохшие стебли прошлогодних подсолнухов, и сбоку от входа сушились чьи-то портки. Там же, под портками, лежало два полуголых трупа.
Командир их застыл в недоумении, а потом вспомнил о строгом наказе не обращать внимания на миражи и заорал: «Вперед!»
Альфовцы пронеслись сквозь здание, как кумулятивный снаряд сквозь стог сена. Они обыскали каждую комнату и выволокли во двор десяток растерянных неодетых парней, задравших руки по первому требованию.
Командир проорал в рацию:
— Девятый! Задание выполнено! Объект ликвидирован! Как поняли, девятый?
Девятый не отзывался. В это время альфовцы выскочили к другой стороне здания, взглянули с обрыва, и комвзвода растерянно сказал:
— Е-мое! Это же море!
Вдалеке под ним, меж растрескавшихся причалов и набегающих белых барашков волн, покачивались старые боевые посудины — списанные корабли Тихоокеанской флотилии.
Я покинул свой наблюдательный пост, спустился, зябко кутаясь, в кабинет и набрал телефон. Трубку взяли минуты через полторы.
— Это Шариф Ходжаев, — сказал я, — хочу сообщить вам, что ребята ваши блестяще справились с заданием.
— Кто? Что?
— Они только что с безупречным мастерством взяли базу списанных боевых кораблей Л-1737, — сообщил я, — вернее, то, что осталось от базы.
На том конце провода воцарилось озадаченное молчание.
— Аладдин, — наконец выдохнул мой собеседник.
— В следующий раз, — пояснил я, — это будет не списанная база на берегу Охотского моря. Это будет Белый дом в городе Вашингтоне. Или правительственная дача в Барвихе. Как вам понравится, если они возьмут ее, не обращая внимания на миражи?
Трубка крякнула. Собеседник на том конце провода опомнился и заорал:
— Ты еще у меня попляшешь, шаман вонючий! Мы твоим русалкам хвосты пообрываем! Мы их сзади трахнем! Мы твоих домовых к стенке поставим!
Я повесил трубку и тут же согнулся напополам. Я бросился в ванную: меня вдруг вывернуло наизнанку. В ушах у меня шумело и хрюкало. Дверь ванной распахнулась — туда вбежали полковник и Сашка.
— Шариф? Что с тобой? Тебя не ранило? Они подхватили меня на руки.
— Нет, ничего, — пробормотал я, закрывая глаза. — Просто устал очень.
Я потерял сознание раньше, чем они дотащили меня до постели. Вторая рота спецназовцев не оставила бы от нас в ту ночь ничего; но хозяева спецназа об этом не знали.
Правительству понадобилось три дня, чтобы сделать выводы из отчета спецгруппы, с похвальной оперативностью привезенной в Москву на следующий же день.
На утро четвертого дня ребята позвали меня на балкон. Я вышел и увидел, что в наш двор въезжает длинный и ухоженный, но далеко не новый «мерседес». «Мерседес» остановился, и из него вылез человек в темном костюме и бордовом галстуке поверх вязаного жилета. У него было чуть плоско-ватое лицо, глубоко посаженные глаза и подбородок клинышком. Это был один из самых уважаемых людей в правительстве, дважды уходивший и дважды возвращавшийся; его не раз ругали коммунисты. Он никак не высказывался о демократах. Звали его Виктор Адашкевич.
Адашкевич зябко повел плечами, с ног до головы смерил подскочивших к нему моих ребят и проследовал в дом. Любой из моих бугаев был на голову выше Адашкевича, и все-таки они неуловимо напоминали стайку плотвичек, шестерящих перед китом.
Яниев встретил Адашкевича у двери гостиной. Я остался сидеть в покойном, кожей обитом кресле.
— Очень приятно, Виктор Михайлович, что вы приехали к нам.
— Я не приехал. Меня прислали, — отрезал Адашкевич, — почему-то было решено, что я — наилучшая фигура для переговоров.
— А вы так не считаете?
— Я не считаю, что с бандитами и шарлатанами вообще должны вестись переговоры.
Я, из глубины кресла, развязно вмешался в разговор: А почему это ты считаешь меня шарлатаном? Я поднял руку…
— Не надо, — спокойно сказал Адашкевич, — я слыхал, что вы можете превратить человека в кота, и не хочу пробовать это на своей шкуре. Ведь в облике кота мне будет трудно с вами говорить. Хотя лучше быть котом, чем чиновником этого правительства. Я считаю вас шарлатаном, потому что вы можете принести выгоду тем, кто с вами сотрудничает, а стране это принесет лишь дополнительный вред.
Вы можете превратить какого-нибудь рабочего Иванова в муравья. Прекрасно. Но, извините, Иванова в муравья до вас умела превратить и советская власть. А вот превратить Иванова в человека вы сможете? Вы можете вырыть из-под земли кадушку золота. А вот дефицит бюджета вы можете уменьшить? А между тем нынешнее правительство России — или, по крайней мере, некоторые его члены — ставят перед собой задачи превратить Ивановых в людей, а не муравьев. И поэтому нам не по пути.
Я усмехнулся.
— Просто чудно. Если вы такой уж любитель закона, Виктор Михайлович, не объясните, что тут за парни вчера играли в салочки с гранатометами и почему вы голосовали за то, чтобы послать этих парней? Как, например, насчет того, чтобы послать мне повестку, а не гранатометчика — в рамках построения правового государства?
— Вы сами себя поставили вне общества и вне государства, Шариф. Государство имеет право применять насилие. Более того — оно обладает монополией на его применение.
— Понятно. И вы опять будете голосовать за гранатометчиков?
— Да. Я не верю, что вас нельзя убить.
— Может, и можно, — процедил я сквозь зубы, — однако не советую.
И с этими словами, открыв сейф, я подал в руки Адашкевичу коробочку. Адашкевич раскрыл коробку. То, что там лежало, имело вид белого мерцающего шарика, внутри которого корчил рожи какой-то уродец. Адашкевич помял шарик пальцами — тот послушно прогнулся, принимая любую форму, а странное лупоглазое созданьице внутри шарика тоже распласталось.
— Это что за тварь? — осведомился Адашкевич.
— Тот самый тип, который проводил операцию по зачистке населенных пунктов Содом и Гоморра, — ответил я. — Жутко сварливая тварь, и характер хуже, чем у атомной бомбы. Если ее выпустить наружу, ото всей европейской части РФ останется один большой Чернобыль.
— А в чем она сидит? — с тревогой спросил Адашкевич.
— Ни в чем, — ответил я. — Это — просто нити моей воли. Если я умру, они тут же распадутся. Боюсь, после этого проблема сокращения бюджетного дефицита на территории бывшей России станет неактуальной. Считайте, что это магическая граната с выдернутой чекой.
Полковник вздрогнул.
— Вашим парням следует пылинки с меня сдувать, — заявил я, — горшок за мной выносить им надо, а не с «калашом» гоняться.
— Шантажист, — пробормотал сквозь зубы чиновник. — И чего вы хотите? Я с хрустом потянулся.
— Я ничего не хочу, — объявил я, — у меня все есть. Это вот у него идеи, — и я ткнул пальцем в Яниева. — А сейчас приятно побеседовать, господа. Погода хорошая.
С этими словами я встряхнулся, и Адашкевич в изумлении вытаращил глаза, обнаружив, что я исчез, а на столе сидит большой черный филин.
Филин громко захохотал и заухал, а потом взмахнул крылами и вылетел в окошко.
Банк «Народный Альянс» стремительно набирал силу, и слухи о нем ходили один страшнее другого.
Рассказывали, что секретарша главного босса прибегает к дверям банка в виде черного пуделя; что в кабинете Ходжаева в аквариуме плавает живая русалка, а в приемной можно оказаться в компании самых удивительных просителей. Один директор молокозавода, державший у нас расчетный счет, напоролся на парочку иностранцев-гоблинов. Аудиторы шепотом передавали, что Министерство Финансов Сатаны открыло у нас корсчет, что мы ссужали по диким ставкам кредиты overnight департаментам г-на Вельзевула, г-на Мефистофелеса и г-на Астарота и что мы подали в Минфин запрос о возможности участия сверхъестественных субъектов в аукционах ОФЗ-ГКО.
Правды во всем этом было на самом донышке, разве про секретаршу и пуделя: пост секретарши выпросил себе Асмодей.
Через неделю я и Яниев принимали гостей во Владимирском зале «Балчуга». Прием происходил по поводу слияния «Народного Альянса» с одним из крупных банков России, сильно способствовавшим своими просроченными кредитами межбанковскому кризису августа 1995-го. С тех пор банк хворал и гнил, заражая всю российскую банковскую систему, а отозвать его лицензию ЦБ боялся ввиду еще худших проблем, которые породило бы банкротство одного из членов первой тридцатки.
Я беседовал с директором подмосковного оборонного завода, занятого в основном производством жидкого топлива. Директор клял на чем свет стоит электроэнергетиков, обещавших отключить его от сети, Пенсионный фонд, дравший с него чудовищные пени, и, главным образом, государство, которое задолжало заводу вот уже 13 миллиардов, причем каждый рубль, причитающийся с государства, порождал три-четыре рубля задолженности поставщикам.
