— Как вы думаете, Монсеньор, мне понравится Англия?
— Будем надеяться, дитя мое.
— А как вы думаете, мне не станет дурно на корабле?
— Полагаю, нет.
— Я тоже так считаю, — самонадеянно улыбнулся Леон.
По дороге в Англию с путешественниками не случилось ничего примечательного. Ночь они провели в Кале, а вечером следующего дня погрузились на корабль. К досаде Леона герцог строго-настрого запретил ему покидать пределы каюты. Его милость пересекал Ла-Манш множество раз, но впервые вынужден был проторчать все путешествие на палубе. Один раз Эйвон спустился в крошечную каюту и, обнаружив, что Леон заснул, сидя в кресле, осторожно уложил пажа в постель и укрыл меховым пледом. После чего вернулся на палубу, где и встретил рассвет.
Когда на следующее утро Леон выбрался из каюты, он испытал самое настоящее потрясение, обнаружив, что его хозяин провел ночь наедине с ветром и солеными брызгами. Дабы привести пажа в чувство, Эйвон дернул его за медный локон и отправился завтракать. Насытившись, его милость предался сладостному сну, длившемуся вплоть до самого Дувра. Леон же занял его пост на палубе. Выспавшись, Эйвон привел себя в порядок и только тогда соизволил сойти на берег. Гастон к этому времени успел поднять переполох в прибрежной гостинице. К тому моменту, когда его милость переступил порог постоялого двора, на столе в отдельной гостиной дымился обед.
Леон осторожно приблизился к столу и с изумлением уставился на блюда. На гигантской тарелке высилась груда вареной говядины, в изобилии украшенная ломтиками ветчины и массивными окороками странных животных. Окорока при ближайшем рассмотрении оказались конечностями английских каплунов. На соседнем блюде покоилась исполинская утка, окаймленная мясным паштетом; неподалеку кокетливо подрагивал пудинг. Всей снеди составляла компанию огромная бутылка с багровой жидкостью и кувшин дымящегося эля.
— Что с тобой, мой дорогой Леон? — поинтересовался его милость, изучая ошеломленное лицо пажа.
Мальчик обернулся. Его милость стоял в дверях, энергично обмахиваясь веером. Леон неодобрительно глянул на веер. Эйвон, заметив осуждение в его глазах, улыбнулся.
— Тебе не нравится эта безделушка, дитя мое?
— Мне вообще все не нравится, Монсеньор.
— Ты меня огорчаешь. А какого ты мнения об английской кухне?
Леон покачал головой.
— Она ужасна, Монсеньор. Это… это варварство!
Герцог от души расхохотался и прошел к столу. Леон проворно последовал за ним, намереваясь, как обычно, занять место за его стулом.
— Дитя мое, ты разве не видишь, что стол накрыт на двоих? Садись. — Его милость встряхнул салфетку и взялся за нож. — Не хочешь отведать утки?
Леон робко сел.
— Да, Монсеньор, как вам будет угодно.
Его милость внимательно наблюдал за нервными, но чрезвычайно изящными движениями пажа.
— Так, значит, это Дувр, — спросил Леон, ковыряя утиное мясо.
— Ты совершенно прав, дитя мое, — ответил его милость. — Это Дувр. Ты хочешь выразить восхищение этим обстоятельством?
— Да, Монсеньор. Все английское так необычно, но мне нравится. Разумеется, мне бы все это не понравилось, если бы здесь не было вас.
Эйвон плеснул в бокал вина.
— Боюсь, ты мне бессовестно льстишь.
Леон доверчиво улыбнулся.
— Нет, Монсеньор. Вы обратили внимание на хозяина?
— Я хорошо знаком с этим добрым человеком. А что с ним такое?
— Он такой маленький и такой жирный, а нос у него так блестит! Когда он вам кланялся, Монсеньор, я испугался, что он вот-вот лопнет!
— Какое ужасное предположение, дитя мое. Похоже, у тебя мрачное чувство юмора.
Леон довольно рассмеялся.
— Знаете, Монсеньор, — пропыхтел он, энергично перепиливая утиный хребет, — до вчерашнего дня я ни разу не видел моря! Оно прекрасно, но в какой-то момент мои бедные внутренности взбунтовались. — Леон красноречиво взмахнул руками.
— Мой дорогой Леон! По правде говоря, у меня нет ни малейшего желания обсуждать сейчас манеры твоих драгоценных внутренностей. Боюсь, их прискорбное поведение придется мне не по душе.
— Мне тоже не понравилось, как повели себя мои несчастные кишки, Монсеньор! Но я справился с ними: стиснул зубы и не позволил, чтобы блюда, которые мы с вами отведали в Кале…
Эйвон стукнул веером Леона по пальцам.
— Я прошу тебя помолчать, дитя мое.
Леон обиженно потер руку.
— Да, Монсеньор, но…
— И не спорь!
— Хорошо, Монсеньор. Я и не думаю спорить. Просто я…
— Мой дорогой Леон, ты несносен! Ты становишься крайне назойливым.
— Я пытаюсь объяснить, Монсеньор, — с достоинством возразил Леон.
— Тогда потрудись этого не делать. Прибереги силы для утки.
— Да, Монсеньор. — Леон с удвоенной энергией принялся пилить исполинское существо. Через минуту он снова поднял взгляд. — Когда мы начнем собираться в Лондон, Монсеньор?
— Весьма оригинальная форма вопроса! — заметил его милость. — Мы начнем собираться, как ты изволил выразиться, через час.
— Тогда можно мне прогуляться после трапезы?
— С прискорбием вынужден тебе отказать. Я хочу с тобой поговорить.
— Поговорить? — эхом отозвался Леон.
— Ты находишь это занятие чересчур экстравагантным? Я должен сообщить нечто очень важное. Что стряслось на этот раз?
Леон оставил утку в покое и теперь с явным отвращением взирал на черный пудинг, призывно подрагивавший студенистыми боками.
— Монсеньор, это… — Леон презрительно ткнул пальцем в пудинг. — Порядочные люди такое не едят!
— Он тебя чем-то не устраивает?
— Всем! — последовал уничтожающий ответ. — Сначала мне сделалось дурно на корабле, а теперь эта жуткая штука! Как вы ее называете… пудинг? Voyons, подходящее название. На редкость омерзительное словечко! Монсеньор, вы не должны этого есть! Если вы проглотите хоть крохотный кусочек этой мерзости, то с вами…
— Я попросил бы тебя воздержаться. Вполне достаточно, что ты сообщил о манерах своих собственных внутренностей, дитя мое. С тобой, конечно, обошлись чудовищно, но постарайся об этом забыть. Лучше отведай сладкого.
Леон ухватил галету и принялся остервенело грызть творение британского кондитера.
— В Англии все едят эту гадость, Монсеньор? — спросил он, опасливо поглядывая на пудинг.
— Постоянно, дитя мое.
— В таком случае, я думаю, нам не стоит здесь задерживаться надолго, — твердо сказал Леон. — Я уже сыт.
— Тогда подойди сюда. — Его милость устроился на дубовой скамье у камина. Леон послушно примостился рядом.
— Да, Монсеньор?
Эйвон повертел в руках веер. Лицо его посуровело. Леон ломал голову, чем он мог обидеть хозяина. Внезапно его милость ухватил Леона за руку.
— Дитя мое, пришло время положить конец той маленькой комедии, которую мы с тобой разыгрываем. — Он замолчал, наблюдая, как огромные фиалковые глаза расширяются от недоброго предчувствия. — Мне очень нравится Леон, дитя мое, но пора ему превратиться в Леони.
Маленькая ладонь задрожала.
— Монсеньор!
— Да, дитя мое. Видишь ли, я знал правду с самого начала.
Леони сидела неподвижно, в глазах ее застыло затравленное выражение. Свободной рукой Эйвон потрепал ее по щеке.
— В конце концов, какая разница, дитя мое? — ласково прошептал он.
— Вы… вы никуда не отправите меня?
— Нет. Разве я тебя не купил?
— И я могу остаться вашим пажом?
— Нет, с пажом покончено, дитя мое. Мне очень жаль, но это невозможно.
Вся твердость разом покинула Леони. Она громко всхлипнула и уткнулась лицом в рукав камзола герцога.
— Пожалуйста! Пожалуйста, Монсеньор!
— Прекрати, дитя мое! Мне совсем не хочется, чтобы ты испортила мой камзол. Кроме того, я еще не договорил.
— Не прекращу! — раздался упрямый сердитый голос. — Позвольте мне остаться Леоном!
Его милость приподнял голову девушки.
— Вместо пажа ты станешь моей воспитанницей. Моей дочерью. Разве это так страшно?
— Я не хочу быть девушкой! Пожалуйста, Монсеньор, пожалуйста! — Медноволосое создание соскользнуло на пол и замерло у ног герцога. — Скажите "да", Монсеньор! Скажите "да"!
— Нет, дитя мое. Вытри слезы и выслушай меня. Только не говори, что ты потеряла платок.
Леони достала из кармана батистовый платок.
— Я не хочу быть девушкой!
— Ерунда, моя милая! Быть моей воспитанницей куда приятнее, чем моим пажом.
— Нет!
— Ты забываешься, — сурово произнес его милость. — Я не люблю, когда мне противоречат.
Леони подавила очередной всхлип.
— Прошу прощения, Монсеньор.
— Вот и хорошо. Как только мы прибудем в Лондон, я отвезу тебя к моей сестре — помолчи же! Так вот, я отвезу тебя к моей сестре, леди Фанни Марлинг. Видишь ли, дитя мое, ты не можешь жить у меня, пока я не подыщу тебе достойную даму в качестве дуэньи.
