Нет, не был я уже идеалистом. Зря я о себе так хорошо подумал.
Я сунул тетрадь под голову. Опять ясно и четко вспомнился барак, вся зона, втиснувшаяся на территорию бывшего немецкого монастыря, серое влажное пространство без единой травинки, деревца — бетон, асфальт, железо, крашенное серой краской. Удивительно мерзкое место.
Еще удивительней был мой барак. Туда обычно селили инвалидов, поэтому вечером он представлял колоритное зрелище: зэки отстегивали руки, ноги, пристраивали костыли, вынимали челюсти. Ночью эти инвалиды издавали кошмарные звуки, похожие одновременно и на скрежет металла по стеклу, и на рожковые вопли автомобильных сигналов. Меня сунули в этот барак, чтоб быстрей окочурился, с подачи гебешников. По своей инициативе администрация начала меня терроризировать чуть позже.
Бараком назывался полуподвал монастыря. Раньше это был настоящий глубочайший подвал, где монастырские обитатели хранили припасы. Потом его перекрыли досками, приподняв таким образом метра на три, и устроили там лежбище для осужденных калек.
Старая канализация не справлялась со стократной нагрузкой, под полом постоянно плескалась вода, по стенам ползали мокрицы, все мгновенно покрывалось плесенью. Иногда канализация отказывала окончательно и вода поднималась над полом. Просыпаешься, и у самого лица пенится и о чем–то бормочет тухлая жид кость, по которой весело плавают ботинки, отчаянные крысы и нечистоты.
В дни наводнений здоровая часть отряда передвигалась по бараку на манер кенгуру по расставленным во всю длину коридора табуреткам. Зэкам с ограниченным числом конечностей приходилось трудней. Отряд состоял из 104 осужденных, две трети которых имели вторую или первую группу.
Начальником отряда был рослый белорус в чине старшего лейтенанта, который пытался заочно учиться на юрфаке. Он имел глупость довериться мне — дал на исполнение пару контрольных по криминалистике и две курсовые: по диамату и по уголовному праву. Имея нужную литературу, поставленную незадачливым стар леем, я быстро скомпилировал требуемое, после чего он глубоко заглотил наживу вместе с крючком.
Но он оказался настолько странным, что попытался нахально с крючка сорваться — пришлось сдать его начальнику колонии, великолепному интригану в чине полковника. После этого старлей затих, другие начальники отрядов начали посматривать на меня с ненавистью и опаской. Выждав месяц, старлей попытался ущемить мои интересы. Пришлось объяснить, что выговор от начальника колонии — мелочь по сравнению с тем, что ждет его в университете, если там узнают, кто пишет за него курсовые. Я был уверен, что он спросит, как я это докажу, но он не спросил, что служило свидетельством очевидного — он поленился даже переписать их своим почерком.
…Уютно стучали колеса. Я задремал, мне приснилась дурацкая смесь зверинца и зоны. Зоозал был построен на плацу, в разводе на работу наравне с администрацией участвовали толстуха–бухгалтерша и гомик Андросов. Я стоял в первой шеренге и ко мне грозно направлялся начальник режима в виде страуса эму с майорскими погонами…
В Краснодаре я сошел отдохнувший, выбритый, быстро снял номер в гостинице «Арена» — удостоверение заместителя директора срабатывало даже в Москве, — и занялся подсчетом наличности. Собственно, считать особенно было нечего — 384 рубля. Следовало подумать об источнике доходов, да и задерживаться в крупном городе не стоило. Тем более — в цирковой гостинице, где меня могли догадаться поискать.
В Краснодаре я несколько раз бывал, город более–менее знал. Я надел свою рабочую спецовку: джинсы и геологическую энцефалитку, купил в спортивном магазине большой кусок палаточной ткани и поехал в автомагазин.
Рядом с магазином была пространная стоянка продажных машин. Они стояли еще без номеров, прямо после железнодорожного переезда, разных цветов и разной степени поцарапанности. Сунув сторожу червонец, я прошел в конец стоянки, поглядывая на покупателей. Некоторые выбирали главным образом цвет, да смотрели, чтоб явных повреждений не было. Но большинство елозило вокруг машин с дрожащими щеками. Если бы у автомобиля были зубы, как у лошади, это значительно облегчило бы задачу покупателей. За неимением оных, они по пояс залазили под капот, ящерицами ползали между колесами.
Я выбрал заурядного «Жигуленка» поносного цвета и накрыл его купленным материалом, как чехлом. Мгновенно вокруг меня начали собираться заинтригованные покупатели. Какая–то тощая дамочка попыталась от дернуть чехол, но я гаркнул на нее:
— Отойдите, дамочка! Нечего тут лапать. Машина отобрана для Ивана Денисовича.
Минут десять я отражал наглые попытки взглянуть под чехол. Когда эти попытки начали сопровождаться поползновениями вручить мне купюру, я пообещал вы звать милицию. Стоявшая в стороне парочка многозначительно переглянулась и отозвала меня в сторону.
— Вы, наверное, специалист — заискивающе спросила женщина.
— В некоторой степени, — ответил я туманно.
— А что за машина? — поинтересовался мужчина.
— Обычная машина, — сказал я честно.
— Но вы же ее специально отобрали?
— Ну, нельзя сказать, что специально…
— Послушайте, мы в технике ничего не понимаем.
Вы не могли бы нам уступить эту? Вы еще выберете.
— Пожалуйста, — добавила женщина, — мы вас отблагодарим.
— Я не уверен, что могу быть вам полезен, — сказал я застенчиво.
— Пятьсот рублей, — с видом бросающегося в про пасть, выпалил мужчина, — больше нет ни копейки.
— Ну, что ж…
Я стянул материю с машины, сложил ее, сунул под мышку. На выходе подмигнул сторожу, пообещал зайти завтра, так как еще не выбрал. Время клонилось к обеду, я отметил удачу в ближайшем кафе, где цыплят готовили на вертеле, предварительно натерев разнотравьем и нашпиговав всякой вкуснятиной. Обед облегчил мой карман на добрые полсотни, но я надеялся вскоре компенсировать эту потерю.
Теперь меня интересовали пункты приема стеклотары. Я объехал несколько центральных и убедился, что они, как обычно, затоварены, а ящиков свободных нет. Длинные очереди страждущих смотрели на приемщиц с тоскливой безнадежностью.
Что ж, людям надо помогать. Вскоре я договорился с водителем грузовика и подогнал машину к ближайшему киоску.
— Хозяйка, — обратился я к приемщице с развязностью экспедитора, — машина нужна?
— Сколько возьмешь? — охладила она мой порыв гуманной помощи торговле.
— Сколько дашь?
— Сорок.
— Стольник, — заявил я возмущенно.
Сторговались на 65 рублях. Я был предупрежден, что деньги получу только тогда, когда привезу с ликерки накладные о сдаче посуды. Алкаши, побросав авоськи и сумки, махом забросали грузовик и я сказал шоферу, который ни на миг не сомневался в моей причастности к клану торгашей или снабженцев, что надо по делам заскочить еще в два пункта.
В этих пунктах я уже не предлагал транспортную помощь. Я намерен был продать всю машину, но не по 12 копеек, а по 10. Деньги были обещаны в обеих, но опять же при условии накладных о сдаче бутылок на ликероводочный завод.
На завод мы въехали, как к себе домой. Четвертак помог грузчикам быстро освободить тару; свистнуть в конторе десяток бланков со штампами, пока мне вы писывали за сданное количество, тоже не представляло трудов. Когда этим одуревшим от тоски перезрелым красоткам рассказывают сексуальные анекдоты, они не заметят, как вынесут стул из–под них.
Устроившись в кабинете, я быстро заполнил эти бланки через копирку, оригиналы изорвал и выбросил в урну, а две копии на каждую машину предъявил в пропускную службу, где мне шлепнули на них печати и выдали пропуска.
Естественно, на вахте я ограничился одним, иначе вахтер начал бы требовать с меня еще два грузовика, которых у меня, к сожалению, не было. Дальше было просто. Получив в двух киосках по 620 рублей — грузовик попался не слишком вместительный, — я заехал и в третий, с которого начинал. Меня привела туда не жадность, а опасение насторожить ушлую торговку. Она внимательно просмотрела накладную, выдала 65 рублей и спросила:
— 3 автра заедешь?
— Постараюсь, — сказал я.
Я всегда обещал зайти завтра. В редчайшем случае прокола это обещание могло обнадежить ментов и уберечь их от мысли начать поиск немедленно.
Второе мое правило: после мельчайшего конфликта с кодексом, в городе не задерживаться. Я не изменил ему — через два часа автобус унес меня вглубь Прикубанья.
Москва, издательство «Язуа», 13–10, 2000 год
С чего это вдруг бес потянул меня в это издательство, ума не приложу? Вообще, в моих поступках столь же много странного, как и в происходящих вокруг меня событиях. Если только я не утрирую. Себялюбие творит с людской психикой дурацкие изменения. А я себя люблю. Скорей всего, я и в БОМЖи пошел, чтоб ни за что и не перед кем отвечать. То есть — от себялюбия.
