С чего это вдруг бес потянул меня в это издательство, ума не приложу? Вообще, в моих поступках столь же много странного, как и в происходящих вокруг меня событиях. Если только я не утрирую. Себялюбие творит с людской психикой дурацкие изменения. А я себя люблю. Скорей всего, я и в БОМЖи пошел, чтоб ни за что и не перед кем отвечать. То есть — от себялюбия.
Но все же есть некая загадочность в моих, абсурдных на первый взгляд, поступках и в реакции на них реального мироздания…
Я, вообще–то, любопытен, как несколько сорок, объединивших свое любопытство в одной сверхсороке. И вот, эта суперлюбопытная сорока идет в идиотское издание к противной секретарше и толстым противным хозяевам, чтоб узнать противные новости. (Будто эта глупая птица и без того не знает, что там ее ничего приятного не ожидает). Характерно, что идет она в это издательство, вместо того, чтоб идти на почту и отправлять дочке деньги на квартиру.
Такое впечатление, что только–только определившись на новой квартире (еще более скромной, чем прежняя, с необходимыми атрибутами классом пожиже: телевизор — черно–белый, холодильник — со сломанной дверкой, посуда — фаянсовая с трещинами, постельное белье — отсутствует, диван–кровать — без ножек, подложены книги) в районе метро «Трудовое воспитание» (это метро построено на месте бывших бараков, где граждан СССР воспитывали в духе идей марксизма–ленинизма, и кое–кто зовет его «Гражданское»), я изнывал от безделья. Хотя на самом деле я почти не спал (казино), утро было кошмарное («вещатель», труп, срочный переезд), да и день хлопотный (встреча с хозяйкой «гражданской» квартиры, аванс за два месяца), обустройство на новом месте (бросил сумку, поставил в шкафчик кофе и сахар).
Вообще–то говоря, я вышел из дому (Я из лесу вышел, был сильный мороз…), что б купить постельное белье. (Не привык, знаете ли, спать без крахмальных льняных простыней. Или — без картонных ящиков, заменяющих матрас в канализационных переходах). И как–то автоматически вошел в метро, сел в вагон, а когда вышел, догадался, что иду в «Язуа»
Идя по Сущевскому валу, я наконец окончательно и четко осознал себя тем, кем хотели сделать меня обстоятельства. Да, все извивы моей судьбы неумолимо вели веселого афериста к новой ипостаси. Надоел юлить, хитрить, соизмерять и примеряться, примирять и мерить. Захотелось вторую половину жизни провести в прямолинейных поступках. А что может быть более прямолинейным, чем траектория пули от кончика ствола до чьей–то переносицы.
В издательство я вошел новым человеком. Секретарша вякнула было что–то, но я врезал ей по кукольному личику откровенную пощечину, прошел в кабинет директора, пинком перевернул журнальный столик, на котором стоял телефон, сел на край стола и спросил побледневшего фраера:
— Не вижу денег?!
Тот поводил глазами по сторонам и спросил придушенным голосом:
— Сколько?
— Две штуки, — ответил я. И не вздумай звать своих шавок, порву пасть. — Я подумал и добавил: — А потом отрежу прибор и засуну в порванную пасть.
Он робко начал вставать.
— Сидеть! — рявкнул я, машинально беря со стола фигурный ножичек для разрезания бумаг.
— Я это… — промямлил фраер, — за деньгами… Они там.
— Ну иди, — разрешил я…
Буденовск, декабрь, второй год перестройки
Не знаю, почему я выбрал именно эту станицу, но приезд мой оказался удачным. В Варениковке как раз гастролировал зверинец, о чем сообщала афиша на входной двери гостиницы. На афише был изображен орел, сидящий на слове «приглашает» с видом старого подагрика, который, вдобавок, съел нечто тухлое. Ни чего более удобного, чем спрятаться в одном из 14 зверинцев, курсирующих по стране, пока не представлялось. Правда, моя трудовая осталась в Грозном, но я уже достаточно ознакомился с обстановкой в этих организациях, чтобы не волноваться на сей счет. К тому же мне было необходимо скрыть свое отношение к зверинцам вообще, дабы не навести на след чеченских боевиков, Седого или милицию.
Гостиница для маленькой станицы была несоразмерно большой: четыре этажа; просторные холлы, номера со всеми удобствами… Похоже, она пустовала со дня открытия. Это была, наверное, единственная гостиница в СССР, где меня встретили с радостью и дали приличный номер, не вымогая презент.
Я принял душ, спустился к газетному киоску, набрал газет и журналов, вернулся в номер и, включив телевизор, завалился на покрывало широкой кровати. Мой утренний визит в зверинец с предложением услуг окончился успешно. Директором оказалась полная добродушная женщина, которая была бы более уместна в роли заведующей магазином. Зверинец, по сравнению с вокалевским, выглядел жалко. Маленький, всего из 40 животных, собранный из разношерстных, большей частью самодельных, клеток и вагонов. Техника тоже оставляла желать лучшего.
Меня приняли администратором, но первый месяц я работал сторожем. Дело в том, что зверинец был разорван на части. Хозяйственные постройки отстраивались в одной станице, а зоозал с небольшим сопровождением путешествовал по другим. Я продолжал жить в гостинице, которую мне теперь оплачивали, заступал вечером, а с утра был свободен. Записался в клубную библиотеку, кушал в дешевой столовой при гостинице. Чисто «растительный» образ жизни, но меня он пока устраивал.
Петровна, как все звали директрису, трудно передвигалась на распухших ногах, что, однако, не мешало ей мотаться по станицам в кабине грузовика. Иногда она даже ночевала там, накрывшись пальтишком. Она искренне чувствовала себя необходимой в этой нелепой конторе, воспринимала работающих у нее монстр ров, как членов, пусть не совсем удачной, но одной семьи, и очень старалась делать свою работу хорошо. В прошлом даже ее нехитрых усилий хватало для жизнеобеспечения зверинца, теперь же перестройка пускала под откос и более устойчивые организации, зверинец не мог устоять перед ростом цен, общей разрухой, когда не до развлечений, дефицитом кормов и горючего.
Будучи единственной женщиной в системе, и женщиной очень хорошей, она еще держалась на поверхности благодаря помощи главка, других более рентабельных зверинцев (что, вообще–то, в этой системе — большая редкость), но судно все равно шло ко дну, и его кон чина была предрешена.
Мне по–человечески было жалко ее, но все мои советы, так шустро принимаемые Вокалевым, пролетали мимо ушей Петровны. Когда же она начала использовать меня в роли администратора, я вообще не знал — плакать мне или смеяться.
Помню, привез с завода отожженную проволоку–катанку для железнодорожного переезда. Ею крепят к платформам машины и автовагончики. Петровна посылала меня попробовать договориться, выпросить, а я без всякой предоплаты, добыл эту проволоку у директора завода, погрузил и привез. Своего рода снабженческий подвиг. То, что я считаю настоящей администраторской деятельностью. Она же отнеслась к этому, как к должному, и послала меня раздобыть пять досок для ремонта лестницы. Задание — для простого рабочего, а для администратора — нелепое разбазаривание сил.
Любимое занятие Петровны — ездить. Если не на грузовике, то на самолете. Каждое утро она посылала меня в аэроагентство. Наладив контакт с девчонками, я брал билет на ближайший рейс до Ставрополя. Петровна одобрительно кивала, прятала его в стол и тут же посылала меня за билетом до Киева. Получив его, она немного мялась и говорила:
— Иваныч, ты понимаешь, планы опять изменились. Ты сходи, тут недалеко, возьми еще до Львова…
Сердиться на нее было невозможно. Она так уютно сидела за дешевым письменным столом на стуле с подложенной мягкой подушкой, лицо ее было таким добродушно–озабоченным, что я шел в агентство, удивлял билетных девчонок, рассказывал им забавные истории, выслушивал от других пассажиров много неприятных реплик, но очередной билет брал.
После этого я начинал курсировать между Петров ной и почтой. Отправив одну телеграмму, я тут же получал задание отправить еще одну. Петровна разводила пухленькими ручками, сожалела, что забыла предупредить, что будет еще текст, а через несколько ми нут вспоминала о третьей телеграмме, и я, не находя слов, вновь топал на почту.
Назавтра день начинался с того, что следовало сдать все купленные билеты, а взамен купить новые — совсем другого направления. Я покупал, но через не сколько дней их все равно приходилось сдавать, как просроченные. Не упомню случая, чтоб Петровна хоть раз выехала вовремя: ее самолет летел в Киев, а она в это время неслась в какой–нибудь Темрюк в кабине «МАЗа» по вопросу, который мог бы решить любой малограмотный рабочий, как с теми же досками. Получая задание, я обычно надолго немел. В полном смысле слова: терял дар речи. Ну, каково, к примеру, администратору с моего уровня идти к какой–то мелкой сошке из сельсовета, чтобы поставить подпись на обыденный документ. Я пытался поначалу объяснить, сколь нерационально меня используют, она слушала мои речи просветленно, смеялась, а потом говорила озабоченно:
