И еще:
В тот день, когда меня коснется ее любовь,
Я обезумею настолько, что разбегутся все сумасшедшие.
Слова искуснейшего поэта не смогут передать,
Насколько ее ресницы околдовали мое сердце.
Стихи Чпоку понравились.
— Нормальная тема, — сказал он. — Не то, что у нас в школе Фрекенбок втюхивала. Только знаешь, Шейх, чего меня парит, — пожаловался он Шейху, — во всех этих снах я какой-то не такой. Будто и не я вовсе. Говорю как-то странно и думаю что-то много.
— Ну и что? Откуда ты вообще знаешь, какой ты? — равнодушно пожал плечами Шейх, — сегодня один, завтра другой.
Чпок съездил к Скупщику. Рассказал про Шунь Сяо и про все свои сны. Ему было интересно посмотреть на реакцию Скупщика. Ведь тот стал персонажем его сновидений. Но Скупщик слушал безо всякого интереса, оживился только при упоминании подсвечника.
— Слушай, Чпок, а где ты его видел? — спросил он.
— Да какая разница, — недовольно поморщился Чпок, — в какой-то провинции Гуанси, там самая большая сталактитовая пещера.
— Как это какая разница! — закричал Скупщик. — Ты что не понимаешь, это же наша удача. Мы можем взять кладоискатель, купить билет и в самом деле туда отправиться!
— Совсем спятил, — подумал про себя Чпок, а вслух сказал, — Скупщик, это же не реальность, ты перепутал. Это просто сон, ерунда. Я же просто дурь шанял, мало ли чего под кайфом привидится. Никакого подсвечника там нету. И я никуда не поеду. Я занят, и у меня слишком много других дел.
Скупщик насупился.
— Как знаешь, Чпок, — сказал он, — не хочешь, как хочешь. Но я становлюсь стар. Другого шанса у меня не будет. У меня сейчас туго с зеленью. Я поднакоплю бабуль и обязательно туда отправлюсь. Сам, один. А если бабуль не будет, то пойду пешком.
Чпок покачал бошкой.
— Ладно, со временем успокоится, позабудет, — подумал он.
Теперь, после смерти Сухостоя и Коли Маленького, Чпок стал Правилой всего района, и самого Райцентра, и Левого берега. Огромная территория, необъятная. Чужие сладили ему новый деревянный дом из бруса в Заречье. Удобное отдаление, лес вокруг, всего одна дорога вела, да и та раздолбанная, не подкрадется кто в недобрый час, не обложит. На дороге той Чпок поставил охраны пункт, посадил в нем Чужих из ватаги Шейха. Еще пара верных Чужих гужевалась в сторожке на самом участке. Точилу сменил на вездеход заправский, выезжал редко, только по крайней надобности.
В районе появилось много новых пришлых людей, не Чужих, а родного племени. Сказывали, что после череды бунтов, поджогов и нагрянувшей голодухи бежали Серые и из Столицы самой, а потом и вовсе опустела она, потянулся-потек люд из нее телегами да обозами в сельскую местность, по деревням убежище искать и пропитание. Надо было кумекать, как расселить всех по-братски, чтобы никому обидно не стало.
Чпок думал долго, советовался с корешами, Боксером и Пешим, Шейха опрашивал, тот выдал ему книг мудреных, а что в них было толкового, осилить Чпок не смог. Выехал даже к Скупщику по старой памяти за советом дельным, но тот стал совсем уж нелюдим, потерял былую общительность, или, может, обиделся просто на Чпока за отказ за кладом переться, во всяком случае, на вопросы его отвечал невпопад, до темноты все больше возился со своим телемикроскопом, а сразу же, как скатилось солнце за лесные макушки, принялся звезды сквозь Паутину разглядывать.
Так что решение дотумкал Чпок сам, и пришло оно к нему под утро, быстро и просто. Повелел он созвать народный съезд, Чужих отрядил людей на него затаскивать, чтобы по хазам своим почем зря не отсиживались. Соорудили ему трибуну дощатую посреди площади у памятника Лысому. Взгромоздился на нее Чпок, начал:
— Настали тяжелые времена. Земля у нас одна, а порядка в ней нету. Как жить справно, не знает никто. Опустели города, люди пришлые, новики, к нам потянулись. Надобно принять их по-братски, расселить поровну, без обид, без ссор. Загодя придется нам к жизни будущей готовиться, чтоб не застала она нас врасплох. А скажу я вам, братцы, что щас она тяжела, но дальше еще тягучей будет. Встали в городах заводы, и, значится, останемся мы без компьютеров, точил и самолетов, без привычной сладости вальяжной, жировать нем больше не придется. Пора нам на подножные корма переходить, самим себе пропитание добывать. Огороды устраивать, на охоту и рыбалку выходить. А ежели мастерить что, так у себя по домам. Это по-первой. А по-второй скажу, что скоро бабули поиссякнут, некому их печатать будет, так что переходим на натуральный обмен. — Как это? — загундели собравшиеся.
— А вот так. Что прошлым летом было, когда мы с Шалыми решили перейти на хозяйство? Если помнит кто, повелели мы людям на рапс перетекать, думали будущее за ним, тут тебе и масло, и биотопливо! Так попрятались люди, проявили несознательность. Только семеро из вас, с самой ясной мозгой, засеяли поля рапсом. Наградили мы передовиков, выдали каждому по точиле новой, шахе последнего года. И что было?
Толпа виновата молчала, тупилась.
— Ну, я вам скажу, что, раз вы молчите. Зарезали одного впотьмах, вот что! А у остальных пожгли точилы, покорежили. Ну и мы теперь ученые, никто вас больше насильственно принуждать не будет. Живите сами, как хотите, как можете! От каждого будет по уму, и получит, пущай, по нему! Кто справится, молодец, а кто сплошает, тому трындец!
— Как это? — снова затеребились, закрякали.
— Вот что я короче, надумал. Землю нашу разобьем мы на четыре местности, — и Чпок посмотрел на ватагу Чужих, кучковавшихся от него по правую руку, — в первую поселим всех, кто горазд сельским хозяйством заниматься. Пусть хоть картошку сеет, хоть рапс, евонное дело. Во вторую местность отрядим тех, кто будет нам развлечения готовить. Пущай они там сеют шмаль и сами гонят беленькую. Ну, посеет мужик из первой картоху да пшено, пожнет да пожрет. Захочется ему повеселиться. Отстался у него, скажем, излишек картохи. Так пущай идет в соседнюю деревню к Развлекателям, меняет на беленькую или на шмаль! И доволен он будет, значится, и жратва у него есть, и развлечение. Да и те довольны, всегда смогут развлекуху на пропитание себе сменять. Ладно я говорю?
— Вроде, ладно, — неуверенно загорлопанила толпа.
— В третью деревню мы отправим баб с детьми и девками незамужними. Чтоб от работы не отвлекали да веселиться не мешали. Нечего на баб зря время терять, по-собачьи бестолково хариться. Разрешено будет только раз в год попарно встречаться, совокупляться для воспроизведения потомства, — завернул умно Чпок.
— Как это для воспроизведения? — снова заспрашивали.
— Да не бздите, я все додумал. Если кому какая баба понравится и захочет он с ней совокупиться, подаст ей знак неприметный. Она ему тоже знаком ответит. Ну, так он с вечера у старосты деревни в журнале об отлучке отметится, а ночью, под покровом тьмы, может к бабе своей смотаться. Пущай до утра совокупляется, главное, до рассвета вернуться, чтоб другие мужики и бабы не заметили. Не трепали чтоб лишнего, у кого, мол, сегодня какой мужик и какая баба. Потому как не будет мужей и жен, а любой мужик сможет с любой бабой раз в год встретиться, чтоб все поровну было без обид. Справедливо я говорю?
— Вроде справедливо, — снова неуверенно соглашались.
— Вот и я о том. Ни мужей не будет, ни жен. И дети пусть не знают отцов, живут с матерями, и тем, и другим спокойнее будет, — заключил Чпок, переводя дыхание и утирая пот со лба. — А в четвертую местность поменьше, мы отошлем артистов всяких, художников, музыкантов и писак, — Чпок вспомнил про них после второго сна, долго думал, чесал репу, но все же нашел и им место, — пусть творят там свои бессмертные произведения, и если захочет кто музыкантов там на свадьбу, именины или день рождения пригласить, картинку в дом повесить или книжку умную почитать, пущай к ним за их стряпней обращается, картоху или беленькую меняет, к обоюдной выгоде, и те с голоду не пропадут, не подохнут, и этим приятно, культур-мультур все ж! Все, я сказал, — закончил Чпок.
Все помолчали.
— А нас, учителей куда? — вдруг гаркнул высокий старик с неприятной надменной мордой.
— А врачей? — закудахтала очкастая тетка с раздувшимися как бычий пузырь титьками.
— А никуда, — злорадно отчеканил Чпок, — на общих основаниях баб к бабам, мужиков на картошку, пущай работают, как все, а на досуге лечат там или учат, если у кого будет желание, — говорил он, вспоминая ненавистных Фрекенбок, Шизу и мерзкую медсестру Иванну.
— А этих куда? — показал кто-то на Чужих.
— А эти будут заниматься охраной порядка и мелкими работами, — у Чпока на все был готов ответ, — вы мне будете платить десятину со всех урожаев, а я их возьму к себе на содержание.
Чпок сполз с трибуны, забрался в вездеход и укатил. А народ еще долго шкворчал, обсуждал нововведения.
