— Кто там?
— Доктор, у меня флюс, я умираю от боли, — жалобно простонал я, что есть силы надувая щеку.
— Во-первых, у вас ничего не болит, во-вторых, у меня сейчас неприемные часы, а в-третьих, пациентов я принимаю в рабочем кабинете на улице Клот, — не поддался на уловку дантист.
— На самом деле, — попробовал я переменить тактику, — я детский психиатр и хочу поговорить с вами о вашей дочери.
— Вы сумасшедший! Убирайтесь немедленно!
— Если хотите, я уйду, но вернусь с полицией, — пригрозил я, стараясь говорить как можно более уверенно.
— Это я вызову полицию, если вы немедленно не уберетесь!
— Доктор, — сказал я уже нормальным тоном, — вы вляпались в довольно поганую историю. Думаю, нам стоит поговорить откровенно.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Прекрасно понимаете. Иначе не стали бы продолжать этот разговор. Я знаю, что случилось с вашей дочерью, и, как бы странно это ни звучало, могу помочь вам выпутаться. Если, конечно, вы согласитесь быть со мной откровенным. Сейчас я буду считать до пяти. Медленно, но только до пяти, и если, когда я досчитаю, вы не откроете дверь, я уйду, и вам придется расплачиваться за ваше упрямство. Раз… два… три…
Из-за толстой дверной обивки я с трудом расслышал тихий женский голос:
— Впусти его, Плуто! Вдруг он действительно сможет нам помочь?
— …Четыре… пять. Всего вам доброго.
Дверь открылась. Передо мной стоял человек, которого я незадолго до того видел в подъезде. Женщина, недавно заламывавшая руки внизу, продолжала заламывать их и сейчас — стоя за спиной мужа.
— Подождите, — сказал мужчина. — Мы ничего не потеряем, если побеседуем с вами. Кто вы и о чем хотите сообщить?
— Наверное, ни к чему, чтобы все соседи об этом узнали, доктор, — сказал я. — Позвольте мне войти.
Доктор посторонился, и я вошел в крохотную прихожую, слабо освещенную одной-единственной слабосильной лампочкой. В прихожей, кроме керамической подставки для зонтов, резной вешалки темного дерева и дешевого стула, ничего не было. На обоях бесконечно повторялась одна и та же сельская сцена. С внутренней стороны дверь украшала надпись: „Да будет благословен этот дом!“ Пол был выложен разноцветными восьмиугольными плитками. Они шатались под ногами.
— Проходите. — Дантист показал в сторону узкого и, казалось, бесконечного коридора.
Я шагал вслед за хозяином и его женой, коря себя за беспечность: лучше было бы встретиться с этими людьми не в их доме, а где-нибудь на нейтральной территории — кто знает, что ждет меня в конце коридора? Ведь всем известно: от дантистов ничего хорошего не жди.
Глава XV. Дантист во всем признается
Но я напрасно опасался: после того как мы прошли половину коридора, доктор чуть обогнал меня и предупредительно зажег свет в небольшой гостиной, скромно обставленной, но уютной. Указав на кресло, хозяин пригласил меня сесть.
— Мы не можем угостить вас так, как нам хотелось бы: ни я, ни жена не берем в рот спиртного. Но я могу предложить вам лечебную жевательную резинку. Мне ее прислала в рекламных целях одна лаборатория. Говорят, она укрепляет десны.
Я отклонил его предложение, дождался, пока хозяева усядутся, и начал:
— Вы недоумеваете: кто я и по какому праву вмешиваюсь в ваши дела? Так вот, первое совершенно не важно, а на второй вопрос я затрудняюсь ответить определенно. Но у меня есть основания подозревать, что мы с вами вляпались в одну и ту же историю. Правда, окончательные выводы я смогу сделать лишь после того, как вы ответите на пару-другую вопросов, которые я намерен вам сейчас задать. Несколько минут назад я видел, как вы, доктор, несли сверток, который потом был помещен в багажник автомобиля. Вы это признаете?
— Признаю.
— Признаете ли вы также, что содержимое свертка… нет, лучше сказать, признаете ли вы, что несли человека, точнее девочку, и еще точнее, рискну предположить, — вашу собственную дочь?
Дантист замялся, но тут заговорила его жена:
— Это была наша девочка, сеньор. Вы совершенно правы.
Я отметил между делом, что она была толстовата, но еще вполне ничего. В ее глазах и в очертаниях губ крылось что-то необъяснимо притягательное, и казалось даже, что от нее исходит едва уловимый аромат, который я не смог бы описать.
— И подтверждаете ли вы также тот факт, — продолжил я, стараясь выражаться тем же изысканным слогом, что и представители судебного ведомства во время тех наших с ними встреч, когда я выступал в роли обвиняемого, да, смею думать, и во всех прочих, — что завернутая в простыню девочка, ваша дочь, является той самой ученицей, которая два дня назад исчезла из школы монахинь-лазаристок в Сан-Хервасио?
— Молчи! — приказал дантист жене. — Мы не обязаны отвечать.
— Он все знает, Плуто! — ответила она, и в голосе ее мне послышалось облегчение. — И я даже рада этому. Сеньор, никогда прежде мы не нарушали закона. О вас, судя по всему, такого не скажешь, а потому, думаю, вам прекрасно известно, как человек мучается, когда у него совесть нечиста.
Я понимающе кивнул и продолжил:
— Девочка не исчезла из школы: ее забрали оттуда без ведома монахинь и привезли сюда, домой, где вы прятали ее, делая при этом вид, что страшно обеспокоены „бегством“ или „похищением“ дочери. Так дело было или не так?
— Так. Именно так, как вы говорите, — подтвердила женщина.
Следующий вопрос напрашивался сам собой:
— Зачем?
Мои собеседники молчали.
— Зачем нужно было устраивать этот глупый фарс? — настаивал я.
— Он нас заставил, — ответила жена дантиста. И добавила, обращаясь к мужу, бросавшему на нее неодобрительные взгляды: — Давай лучше все расскажем. Вы из полиции?
Последний вопрос относился ко мне.
— Нет, сеньора. Никоим образом. Скажите, „он“ — это кто? Пераплана?
Она пожала плечами, дантист закрыл лицо руками и зарыдал. Странная это картина — безутешно рыдающий дантист. Я терпеливо ждал, пока он успокоится. Справившись с собой, тот развел руки, как человек, открывающий свою наготу, и рассказал следующее:
— Вы, сеньор, умны и наблюдательны, а потому не могли не заметить многих деталей и не сделать выводов из того, что увидели: в каком квартале мы живем, какая у нас старая мебель и бедная одежда, как мы привычно гасим свет, выходя из комнаты, — экономим электричество. Мы принадлежим к несчастному среднему классу. И жена моя, и я происхождения самого скромного. Я лично выучился только благодаря стипендиям и частным урокам, которые мне добывали иезуиты. Моя жена вообще не получила образования, если не считать того, что приобрела кое-какие кулинарные навыки да научилась шить — она ловко умеет превращать летние платья в домашние халаты, которые никогда не носит. Мы уже тринадцать лет как женаты, но у нас только один ребенок — больше мы не можем себе позволить, к большому нашему сожалению! Иначе говоря, мы уже давно, хотя оба являемся убежденными католиками, вынуждены прибегать к запрещаемым церковью противозачаточным средствам, а потому, мучимые угрызениями совести, не получаем от наших отношений никакого удовольствия. Я думаю, излишне говорить, что дочь наша с самого момента рождения стала для нас смыслом жизни, что ради нее мы готовы идти на любые жертвы, что она ни в чем не знала отказа и ни разу не слышала от нас попрека. Судьба, которая во всем прочем не была к нам слишком милостива, на этот раз оказалась добра: наша дочь — воплощение всех достоинств, не самым малым из которых является ее к нам искренняя и беззаветная любовь.
Дантист обернулся к жене — наверное, ждал, что она подтвердит его слова, но она сидела с закрытыми глазами, сдвинув брови, и, казалось, была глубоко погружена в свои мысли. Словно припоминала прожитую жизнь. Это мое предположение впоследствии подтвердилось ее поступками, речь о которых пойдет чуть позднее.
— Дочь подросла, мы с женой начали думать, в какую школу ее отдать. Вопрос непростой, и спорили мы, надо сказать, немало и довольно пылко. Мы оба считали, что это должно быть одно из лучших в городе учебных заведений, но если жена склонялась к светскому образованию, прогрессивному и дорогому, то мои предпочтения были на стороне традиционного религиозного обучения. Что ни говорите, эти школы внесли огромный вклад в отечественную культуру. К тому же я не верю, что перемены, которые в последнее время обрушились на нас, надолго. Рано или поздно военные снова возьмут власть, и жизнь вернется в прежнее русло. Да и свободы, как мне кажется, в этих современных школах слишком много: учителя хвастают перед учениками своими изменами и разводами, учительницы демонстрируют нижнее белье, а на переменах все занимаются спортом, что будит похоть. Там организуют вечеринки и многодневные поездки, там показывают вредные фильмы. Они говорят, такие вещи помогают детям подготовиться ко взрослой жизни. Не знаю. Может быть, это действительно как прививка. Спорить не буду. Но мне подобные прививки не нравятся. О чем я говорил? Извините, сбился с мысли.
