Двери лифта распахнулись. Подперев стенку плечом, напротив стоял Ворон, босой, слегка взлохмаченный, в длинном махровом халате.
— У охраны глаза при виде тебя на лоб наверно вылезли, — ласково улыбнулся он, увидев меня.
— Вылезли, — подтвердила я и мы рассмеялись.
— Пойдем? — он вопросительно кивнул на дверь квартиры.
— Приглашаешь? — далее взмах ресницами, нежный взгляд.
— Приглашаю, Мария. Ты у меня еще ни разу не была.
Он подошел, взял меня за руку и внезапно приложил мою ладошку тыльной стороной к своей щеке. Ладошка моя пахла ванилью, сандалом, пачулями и перцем, и Ворон слегка прикрыл глаза, вдыхая дурманящий аромат. «Ангел» от Мюглера поверх гламарии — я собиралась бить наверняка. Аромат раскаленной адской страсти и неземной невинности — в одном флаконе. Плюс заклинание оморачивания, не забывайте. Медленно, словно нехотя он провел моей рукой по щеке и коснулся губами моих пальчиков. Это было какое — то наваждение. Он легко касался губами моей ладошки, и от каждого прикосновения меня словно током дергало.
«Возьми себя в руки, — возмутился внутренний голос, — ты чего раскисла, это он должен раскиснуть, а ты его — ловко подсечь».
«Не могу, » — отрешенно отозвалась я.
В мою смятенную душу вплелся отрывок далекого разговора.
« — Зря ты этого балбеса приворожила, — бабушка ругала меня за Димку. — Мала еще, чтобы понять, твой это человек или нет. Всю жизнь парню испохабишь, кому это надо.
— Да он нормальный, бабуль, вот вырастем, и окажется, что он как раз мой человек. Узнаем друг друга получше как раз к тому времени.
— Дура ты, Магдалинка, — в сердцах бросила бабка. — Хоть полжизни ты с человеком проведи, но если тебя сразу в сердце не кольнуло да душа не потянулась, не прибавится любви меж вами. За своей половинкой на край света пойдешь, ни на кого больше не посмотришь и жить только ради него будешь. Так ли тебе мил твой Димка?
Я подумала тогда — мы с Димкой на северном полюсе — край света по географии был там, я точно помнила, вокруг нас некормленые белые медведи а я — о, ужас! — в домашнем халатике и тапочках.
— Мама! — я передернула плечами. — Бабуль, а как его узнать, того человека?
— Сердце не обманет, иглой каленой вонзится в тебя это знание, внученька. Оно подскажет, слушай его».
Внутренний голос что — то еще лепетал, ругался, плакал, увещевал, но я ничего не слышала за звуком дыхания Ворона, которое я ощущала на своей ладошке.
Сердце — оно кольнуло.
Сердце — дало сбой.
Подсказало…
Стало до жути обидно за то, что был у меня Букинский, Никанор и несколько последствий нетрезвых вечеринок. Хотелось стереть их из памяти, хотелось, чтобы никогда не было их в моей жизни — с их прикосновениями и обладанием моим телом.
В какой — то момент я перестала себя контролировать, медленно, словно во сне подняла вторую руку и провела по его груди, раздвигая складки халата. Ворон глухо застонал. Мне понравилось. Это было такое… удовольствие — чувствовать под его ладошкой теплую, загорелую кожу. Бог мой… Он еще толком ко мне и не прикоснулся — а я уже умирала от желания обладать им.
Так вот ты какая, половинка моя…
— Поцелуй меня, — прошептала я, скользя по коже ладошками за спину, и припадая к нему всем телом.
Потом подняла глаза и обмерла. У него опять были глаза зверя. Он медленно сжал в своей лапище мою руку, которую ласкал, и неимоверная боль обрушилась на меня. Мои пальцы словно дробились под его сжатием, и я застонала, заплакала от этой боли, уткнулась ему плечо, целуя обнаженную кожу. Я не вырывалась — я делила с ним мою боль, прижимаясь к нему всем телом, впечатываясь в его тело своим.
— Что… что ты делаешь? — наконец глухо произнес он.
— Я тебя, кажется, люблю, — беспомощно сказала я сквозь слезы.
Ворон яростно посмотрел на меня и непроизвольно усилил нажим, и мы оба вскрикнули от синхронной пронзившей боли.
— Перестань, ты сломаешь себе и мне руку, — выдохнула я.
— Что ты делаешь? — закричал он.
— Я тебя люблю, — преодолевая боль сказала я, — и ты меня тоже. А любящие делят все пополам, и боль тоже.
— Ты врешь! — перекосился он. — Я — тебя — не — люблю!!!
Я промолчала, лишь вскрикнув от новой острой вспышки боли.
— Вот видишь…
И тиски на моей ладошке разжались. Ворон нежно — нежно коснулся пальчиков губами, слегка дуя на них.
— Что еще делят? — требовательно спросил он, ненавидяще глядя на меня. — Говори сразу, чтобы я знал. Счет в банке, квартиру, что ты еще со мной делить собралась???
— Все…
— А ты разве не знаешь, что я смертник? — издевательски сказал он. — Детка, если так, то через две недельки ты умрешь, вместе со мной!
— Это очевидно, — устало сказала я.
Ворон внимательно посмотрел и внезапно распахнул дверь.
— Разделишь мой дом?
— Конечно, — сквозь слезы кивнула я. — Я буду твоей гостьей сегодня.
— А навсегда никто и не зовет.
— Где у тебя кухня? — Я сделала вид что не расслышала и храбро шагнула через порог его квартиры.
— Пойдем, я тебе покажу, — он взял меня за руку и отвел на кухню.
Я оглядела большую и светлую кухню, села за стол и попросила:
— Свари мне кофе. В джезве. Умеешь?
— Леди, — поднял он бровь. — Это вообще единственное, что я умею готовить.
— Только мне слабенький, светло — коричневый и соли пару крупинок, — предупредила я.
— Извращенка, — покачал головой Ворон, и принялся за дело.
А я сидела, положив локти на холодную мраморную столешницу и рассматривала его. На него было приятно смотреть, странно что я раньше этого не замечала. Он был высокий — даже выше меня, по виду — старше меня лет на семь — восемь, а еще у него был потрясающий профиль — четкий, очень красиво выписанный. С такого профили надо было чеканить древние монеты. Мои уголовники по большей части красотой не блистали, но Ворона можно было спокойно снимать в рекламе Мальборо. Черные густые волосы сзади были коротко подстрижены, спереди падали до бровей. Единственно что его портило — прядь седых волос в челке. На виске я углядела белый шрамик, выделявшийся на загорелой коже, и меня это почему — то умилило. А еще я вспоминала, как он обнаженный лежал у меня в комнате. Я хотела вернуть тот момент, сидела на Вороновой кухне в двух метрах от него и жалела о той бездарно проведенной ночи. Уж теперь бы я не растерялась, я бы поцеловала каждый кусочек невыразимо притягательной смуглой кожи, я бы вырвала стон из этого самоуверенного безупречного тела, и проснулась бы на его плече наутро, в кольце его рук. Неосознанно я потянулась к своей руке и коснулась губами кожи, там, где касались ее губы Ворона.
— Мария? — тихо позвал он.
И я встрепенулась. Неверяще посмотрела свою руку. Что со мной?? Он привороженный !! Он не мог, просто не мог всколыхнуть во мне весь этот эротический бред. Но тем не менее…
— Ты хотела о чем — то поговорить?
— Да, — наконец собралась я с мыслями. — Послушай, меня хотят убить.
— Кто? — автоматически спросил он, помешивая кофе в джезве.
— Ты, — робко призналась я.
Он молча болтал ложечкой, сражаясь с поднимающейся пенкой, минуты шли, а я молилась про себя «Скажи, скажи, что это не ты, и я тебе поверю».
— Бред, — наконец коротко ответил он и разлил кофе по крохотным фарфоровым кружечкам.
— Мне в большую кружку и с молоком, что ты мне наливаешь, коленки мочить, — бесцветно сказала я.
Он мне соврал.
Это было так же очевидно как и то, что меня зовут Магдалиной.
— Ворон, не надо. Я все знаю, у меня сидит связанная ведьма, которой ты меня заказал. — Мой голос был тих и невыразителен. — Я не знаю, почему ты так решил, но я не опасна тебе. Особенно … после сегодняшнего…
Он молча поставил передо мной большую кружку.
— Ворон, — безнадежно позвала я. — Убивший ведьму долго не живет, спроси хоть у кого. Живая — я тебя люблю и все для тебя сделаю. А мертвая — это буду не я, а просто дух. Мстительный дух. И тебя от него никому не уберечь.
«Что ты делаешь? — застонал внутренний голос. — Ты что ему так прямо говоришь что его любишь? С мужчинами так нельзя!»
«Это очевидно», — устало ответила ему я.
Ворон спокойно поглядел мне в глаза, поморщился и попросил:
— Маш, а ты мне насчет Зыряна не можешь погадать? Мне б мыслишки его знать.
Он ставил меня на место. Мое дело — ворожить и колдовать. Все что ему от меня надо — это мой дар. Никаких бессонных ночей, полных обожания и нежности, никаких совместных завтраков. И у меня не будет его сына — темноволосого прехорошенького малыша, которому я буду лучшей на свете матерью. Я бы никогда не ругала малыша с его четким монетным профилем, ни за промоченные ботинки, ни за плохие отметки, непедагогично разбаловала бы его и во всем бы ему потакала. Ничего не будет этого. Никакой долгой — долгой жизни вместе, никакой смерти в один час — что может быть лучше. Никакого «forever together».
